По большому льду. Северный полюс - Роберт Пири

Чувства, которые я испытывал, покидая Сидни в этот последний раз, не поддаются описанию, но все же они отличались от тех, что я испытывал прежде. Покидая сушу, я ни о чем не тревожился, смутное беспокойство не терзало мою душу – я сделал все, что было в моих силах для успешного выполнения стоящей перед нами задачи, все необходимые находилось с нами на борту. Во время предыдущих экспедиций меня порой грызли сомнения, я порой испытывал тревогу, но в этой, последней, я запретил себе волноваться, что бы ни произошло. Возможно, ощущение уверенности укрепилось во мне от сознания того, что все возможные и невозможные случайности сведены к минимуму и учтены, а, может, оттого что неудачи и удары, выпавшие на мою долю, притупили во мне чувство опасности.

После того как «Рузвельт» загрузился углем в Сидни, мы пересекли залив, чтобы забрать последние запасы продовольствия в Норт-Сидни. Отходя там от пристани, мы обнаружили, что сели на мель, и нам пришлось около часа ждать прилива. При одной из попыток снять судно с мели, один из вельботов смяло, зажав между шлюпбалками и пирсом; правда, после участия в восьми арктических экспедициях никто не стал считать такую мелкую потерю дурным предзнаменованием.

В золотом сиянии солнечного света около половины четвертого пополудни 17 июля мы покинули Норт-Сидни. Проходя мимо сигнального поста, мы приняли оттуда сигналы «До свидания! Удачного плавания!» Ответив «спасибо», мы спустили сигнальные флажки.

Небольшой буксир, зафрахтованный нами для того, чтобы отправить наших гостей обратно в Сидни, сопровождал «Рузвельта» до самого маяка Лоу-Пойнт. У маяка он подошел вплотную в борту, и миссис Пири с детьми, а также полковник Боруп и еще несколько друзей, пересели на него. «Папочка, поскорее возвращайся», – сказал, целуя меня на прощанье, мой пятилетний сын Роберт. Я не отрываясь смотрел, как маленький буксир становится все меньше и меньше, растворяясь в голубой дали. Еще одно прощанье в череде расставаний и встреч. Стойкая благородная маленькая женщина! Ты разделила со мной большую часть тягот моих работ, связанной с Арктикой. Пожалуй, на этот раз прощание было не таким грустным, как прежде: думаю, мы оба чувствовали, что прощаний больше не будет.

Когда на небе засияли звезды, загруженное в Норт-Сидни было разложено по местам, кроме, может быть, мешков с углем, которыми был завален ют корабля. В целом, для полярного судна, отправляющегося на север, палубы были непривычно пусты.

В каютах, однако, царил беспорядок, полно было всякого сора. Моя комната настолько была завалена самыми разными вещами – инструментами, книгами, мебелью, подарками от друзей, провизией и др., что в ней совсем не осталось места для меня. По возвращении меня как-то спросили, заводил ли я пианолу в первый день морского путешествия. К сожалению, нет, но лишь по той причине, что просто не мог к ней добраться. Треволнения тех первых часов были связаны, главным образом, с тем, чтобы суметь найти местечко, каких-нибудь 6 футов на 2, в районе моей койки, где бы можно было прилечь, когда придет время ложиться спать.

Я испытываю особую привязанность к моей каюте на «Рузвельте». Ее просторность и наличие примыкающая к ней ванной комнаты – единственная роскошью, которую я себе позволил. Каюта вполне обычна, обшита выкрашенными белой краской сосновыми досками. Ее обстановка создавалась с учетом длительного опыта работы в арктических условиях и включает в себя широкую встроенную койку, письменный стол, несколько стеллажей с книгами, плетеное кресло, офисный стул, а также комод – вклад миссис Пири в создании уюта в условиях путешествия. Над пианолой висит фотопортрет м-ра Джесепа, а на боковой стене – один из портретов президента Рузвельта с его автографом. Кроме того, флаги: шелковый, сшитый миссис Пири, который я вожу с собой вот уже многие годы; флаг содружества моих коллег «Дельта-Каппа-Эпсилон»; флаг Военно-морской лиги и флаг организации «Дочери американской революции». Есть там также фотография нашего дома на Игл-Айленде и душистая благоухающая подушка, набитая собранными на этом острове сосновыми иголками, – плод труда моей дочери Мэри.

Пианола, дар моего друга, Г. Бенедикта, которая была моим компаньоном в предыдущем рейсе и на этот раз подарила нам немало приятных минут. В моей коллекции было, по меньшей мере, две сотни музыкальных произведений, но мелодии «Фауста» оглашали воды Атлантического океана значительно чаще других. Пользовались популярностью также марши и песни, особенно вальс «Дунайские волны». Порой, когда мои товарищи падали духом, я ставил мелодии в ритме рэгтайма и тем поднимал им настроение.

Кроме того, у меня в каюте была достаточно полная библиотека литературы по Арктике – исчерпывающе полная в том смысле, что содержала описания всех последних морских путешествий. Эти книги, наряду с внушительным количеством романов и журналов позволяли отвлечься и расслабиться долгой полярной ночью, по крайней мере, они вполне подходили для этой цели, ибо непросто лежать ночью без сна, особенно если эта ночь длится месяцами.

На следующий день наш плотник взялся ремонтировать пострадавший вельбот, используя для этой цели имевшийся у нас на борту запас древесины. Море волновалось, и шкафут судна почти весь день заливало водой. Мои спутники разбрелись по каютам устраивать свой быт, и если даже и грустили по дому, то держали это при себе.

Наши жилые помещения располагались за рубкой, которая тянется во всю ширину «Рузвельта», от грот-мачты до бизани. В центральной части судна находится машинное отделение с верхним светом и вытяжной трубой; по обе стороны от него расположились каюты и кают-компании. Моя каюта располагалась по правому борту у кормы, ближе к носу – комната Хэнсона, кают-компания правого борта и, в носовой части правого борта – комната хирурга Гудселла.

У кормы левого борта помещалась каюта капитана Бартлетта, которую он делил с Марвином, и ближе к носу одна за другой шли каюты старшего механика и его помощника, стюарда Перси, Макмиллана и Борупа. Помощник капитана и боцман жили в носовой части левого борта, сразу же за кают-компанией офицеров младшего состава. Кают-компанию по правому борту со мной делили Бартлетт, д-р Гудселл, Марвин, Боруп и Макмиллан.

Не буду вдаваться в подробности первой части нашего путешествия в Гренландию от Сидни до мыса Йорк, потому что в это время года такое плавание – просто приятный летний круиз, который может совершить любая яхта средних габаритов, не рискуя попасть в передрягу. Кроме того, есть более интересные и удивительные вещи, которые заслуживают описания. Когда мы пересекали воды пролива Белл-Айл, «кладбища кораблей», где всегда существует опасность в тумане столкнуться с айсбергом или быть выброшенными на берег сильным своенравным течением, я всю ночь провел на ногах, как сделал бы на моем месте любой, кого волнует судьба его корабля. Как же разительно отличалась наша легкая летняя прогулка от возвращения «Рузвельта» в ноябре 1906 года!