Донал Грант - Джордж Макдональд

— А вы довольно дерзкий проповедник, — заметил граф. — Но, допустим, человек видит, что неспособен выполнить свой долг?

— Я бы сказал, что от этого ему следует ещё больше поспешить и сделать то, что от него требуется.

— Но это же чистый абсурд!

— Абсурдно здесь лишь предположение о человеке, осознающем, что он не обладает той или иной силой. Он может не осознавать, что обладает какой–то силой; это действительно возможно. Но ведь это не одно и то же. Разве можно осознать силу иначе, нежели столкнувшись с этой силой? И разве сила существует иначе, нежели в собственном проявлении на деле? В человеке заключено гораздо больше всего, чем он осознаёт. За его сознанием стоит жизнь, сила вечности, и только в действии — а значит, в послушании — он может осознать её и тем самым сделать её своей.

— Ну, это уж сущая казуистика! Ненужные тонкости!

— Если бы единственный путь к жизни лежал через эти тонкости, нам рано или поздно пришлось бы в них разбираться. Но если кто–то принимает живой, трепещущий шар истины за плоский диск голого разума, край этого диска вполне может показаться ему ненужной тонкостью.

— Полно, полно! Как всё это относится ко мне? Ведь я на самом деле хочу принять важное решение, но пока не чувствую никакого веления долга.

— Неужели вам не известно ни одной насущной обязанности, которую надлежит исполнить как можно скорее? А ведь некоторые обязанности таковы, что стоит лишь признать их существование даже самым незначительным послушанием, как их требования сразу же становятся неизмеримо важными.

— Это хуже всего, — пробормотал граф. — Я отказываюсь, я не желаю ничего признавать! Кто знает, к чему это может привести и что от меня в конце концов потребуется.

Эти слова он произнёс так, словно и сам не осознавал, что говорит вслух.

— Да, ваша светлость, — кивнул Донал. — Именно так большинство людей относятся к самым главным вопросам жизни. Дьявол ослепляет нас, чтобы увести за собой.

— Ещё чего! Дьявол! — фыркнул граф, радуясь тому, что разговор свернул в сторону. — Неужели вы и впрямь верите в это мифическое существо?

— В дьявола верит тот, кто идёт у него на поводу, а не тот, кто избегает злых дел, даже если ему всё равно, существует дьявол на самом деле или нет. И потом, если дьявол и есть, ему вовсе не нужно, чтобы люди знали и помнили о его существовании. Но мне не хочется о нём говорить; по правде сказать, он мне совсем не интересен… А вот если вы, ваша светлость, преодолеете своё пристрастие к опию, то вскоре непременно узнаете, что обладаете свободной волей.

Лорд Морвен нахмурился, как грозовая туча, и бросил на Донала сумрачный взгляд.

— Я уверен, ваша светлость, — добавил Донал, — что даже самый незначительный вопрос, заданный самой волей, непременно дождётся ответа, но даже от тысячи вопросов, заданных только разумом, пользы не будет ни на грош.

— Я послал за вами вовсе не для того, чтобы назначать вас своим отцом–исповедником, мистер Грант, — сказал граф, и его тон весьма озадачил Донала. — Но уж если вы сами приняли на себя такую обязанность, то лучше будет позволить вам выполнить это дело до конца. Ведь именно моё увлечение лекарствами, о котором вы упомянули, как раз и привело меня к нынешним затруднениям. Это слишком долгая история, чтобы сейчас её рассказывать. Подобно несчастному Кольриджу, я попался на крючок, потом шаг за шагом втянулся. Желание избавиться от боли присуще каждому из нас, а если добавить к нему стремление убежать от своего прошлого, особенно что касается некоторых людей… Так и получилось, что постепенно во мне развилось пристрастие к опию — и не только к нему. Теперь же я начал замечать кое–какие симптомы, которые дают мне основание бояться, что в недалёком будущем меня ждёт перемена… Нет, нет, это произойдёт не завтра, и даже не в будущем году, но всё же сейчас это время гораздо ближе, чем… нет, даже не в прошлом году, а, скажем, десять лет назад. Видите ли, в таком положении непременно начинаешь думать о том, что до сих пор старался позабыть. Однако если воля является естественной принадлежностью любого человеческого существа, но какой–то человек, посредством воздействия на клетки своего мозга, перестал её ощущать, она ведь всё равно должна вернуться к нему, как только он расстанется со своим телом и избавится от изъеденного лекарствами мозга!

— Знаете, ваша светлость, на вашем месте я бы не стал очень на это рассчитывать. Мы слишком мало обо всём этом знаем. И потом: что если именно мозг даёт нам возможность действовать и обретать свободу? Что если без мозга у нас не будет средств проявить эту свободу на деле? Что если сейчас мы похожи на птиц, сидящих в клетке; способны летать, но не летаем? Допустим, смерть выпускает нас на волю. Но как летать без крыльев? Как летать, если ни разу ими не взмахнул, какими бы убогими они ни были? Представьте себе на минуту, на что мы были бы похожи, не будь у нас обычных физических чувств!

— Ну, по крайней мере, слышать и видеть мы будем и там. Иначе что толку верить в иной мир?

— По–моему, ваша светлость, для того, чтобы быть реальным, иному миру вовсе не нужно, чтобы мы в него верили. Но если человек так и не научил свою душу видеть и всё время упрямо закрывал глаза на то, что происходило в этом мире, не желая ни на что смотреть, я очень сомневаюсь, что простой переход от одной смерти к другой откроет ему глаза. Душа, не научившаяся видеть, так и остаётся неразвитой; разве она сможет возрасти и укрепиться лишь благодаря тому, что избавится от своего лучшего учителя — тела, обладающего глазами и зрением? Я думаю, что нынешние чувства — это лишь шелуха, скорлупа, под которой вызревает нечто лучшее, неизмеримо более острое и глубокое, принадлежащее следующему этапу нашей жизни. Поэтому, ваша светлость, если человек не удосужился развить свою волю посредством дарованных ему возможностей, мне трудно поверить, что смена одного состояния другим высвободит и укрепит её. Ведь свобода — это раскрытие той идеи, что лежит у самого корня нашего существа; розовый куст находит свою свободу в распустившемся бутоне. По–моему, лишившись мозга и не получив ничего взамен, человек лишь превратится в спутанный комок вопросов, на которые ему уже никогда не найти ответов.

— Тут мне за вами не угнаться, — проговорил граф, которому явно было немного не по себе, — но, по–моему, мне действительно пора — ну, или почти пора — немножко умерить своё пристрастие. Если постепенно отучаться, то, может быть, что–нибудь и получится, а? Как вы считаете?

— Честно говоря, я не очень–то верю в постепенность, ваша светлость; разве только в тех делах, которые невозможно совершить сразу, одним махом. Дурные привычки действительно развиваются у нас постепенно, шаг за шагом. Не знаю, можно ли так же постепенно от них избавиться, поэтому ничего говорить не стану. Только вряд ли постепенность будет здесь лучше всего. От всего дурного лучше избавляться сразу.

— Ничего вы не понимаете! От этого ведь и жизни лишиться можно!

— Ну и что с того, ваша светлость? Та жизнь, о которой вы говорите, — это далеко не самое главное.

— Не самое главное? А почему Библия говорит: «За жизнь свою отдаст человек всё, что есть у него»? [31]

— Это действительно написано в Библии, но Библия это говорит или нет — уже другой вопрос.

— Не понимаю я вашего буквоедства!

— Скажите, ваша светлость, кто именно произнёс эти слова?

— Да какая разница?

— Огромная. Иногда от этого зависит весь смысл.

— И кто же это сказал?

— Дьявол.

— Значит, дьявол? Ну и что с того? Кто лучше него знает правду?

— Каждый из нас должен знать правду куда лучше него! И потом, мы же говорим не о том, что человек сделает или не сделает, а о том, что он должен и чего не должен делать.

— Тут вы, пожалуй, правы. Но ведь иногда долг настолько труден, что мы решаемся действовать лишь тогда, когда ясно видим нависшую над нами опасность.

— Что ж, может быть. Но в данном случае, ваша светлость, вы должны помнить, что опасности подвергается не только ваше телесное здоровье. Вместе с ним разрушается и ваша совесть, ваша нравственная природа.

— Знаю, знаю. Но меня, право, не за что винить! Ведь многие поступки я совершал под воздействием этих адских снадобий. Их творил не я, а опий, действующий в моём сознании и заставляющий меня видеть всё в ложном свете. Надеюсь, это учтётся, когда придёт время подводить итоги, если, конечно, все эти разговоры о Судном дне не досужий вымысел.

— Я уверен лишь в одном, — сказал Донал. — С вами обойдутся по справедливости. Возможно, сначала, когда вы и впрямь не ведали, что творите, вас действительно почти не за что было винить. Но потом, когда вы уже знали, что подвергаете себя опасности и толкаете себя на путь безудержных и безумных поступков, вы были ничуть не меньше виноваты, чем создатель Франкенштейна, который сотворил это дьявольское чудовище и выпустил его на свободу, прекрасно осознавая, что никак не сможет удержать его от зверства и насилия.