Тайна Черного моря - Игорь Гречин

Даже если Господин Доктор и остался доволен внешним видом ближайшего помощника, то ничем этого не показал. Он беззвучно пошевелил бескровными губами, словно ещё не решив, какой приказ отдать, и наконец еле слышно спросил:

– Обстановка?

Звук его голоса походил на шорох разрываемой рисовой бумаги.

Докладывать обстановку, продолжая игру на музыкальном инструменте, значило выразить непочтение, и Дай прекратил мучить струны сипи. Далее солирующий на сцене Цао Цао был вынужден издавать звуки гимна только под заунывный стон эрхуана[67], извлекаемый Чу Юйцзяо. Однако вербально отвечать со сцены кому-то из-за кулис противоречило всем театральным правилам – не только восточным, но и мировым. Поэтому Дай отодвинулся в полутень возле шелкового задника, но так, чтобы оставаться видимым для Господина Доктора, и принялся выделывать пассы, стараясь попадать в ритм императорской арии и по-прежнему глядя в зал: левая рука с оттопыренными четырьмя пальцами плавно изгибается над головой, оттопырив четыре пальца; правая, с зажатым в ней сипи и отставленным большим пальцем, поднимается на уровень плеч; Дай немного приседает, скрестив ноги, и откидывает голову назад; потом медленно поворачивается вокруг своей оси, разведя руки в стороны, кланяется налево, сгибает левую ногу в колене, легонько хлопает по ней инструментом…

Заметив, как старательно выкаблучивается актер, и подумав, что так и надо, осветитель за «пистолетом» на галерке, из русских, навел на него свое орудие труда. Оказавшись в круге света, Дай Няньчжан на миг сбился с ритма, но тут же продолжал как ни в чем не бывало докладывать:

– До окончания спектакля сорок одна минута. На спектакль продано двести тридцать три билета. Среди купивших, лиц категории «тао» – ни одного. Лиц категории «хэнь» – ни одного. Категории «сю» – три человека.

Угловатая, меняющая очертания тень мима жадно облизывала декорации. Сцена томно поскрипывала сухими досками.

Зрителям пантомима нравилась. Зрители, до этого напряженно пытавшиеся въехать в сюжет оперы, начали шушукаться.

Только после доклада, на правах ближайшего, проверенного временем слуги, Дай позволил себе ненавязчиво и с подобающей тревогой спросить плавным движением левой руки сверху вниз: «А что случилось?».

– Началось, – холодным шепотом бросил помощнику Господин Доктор. И по расширившимся на миг глазам понял, что услышанное истолковано правильно.

Раскрашенный в синий и лиловый Дай Няньчжан с покорной понуростью опустил руку с зажатым в ней сипи к дощатому настилу сцены. Это не было проявлением слабости. Это был безмолвный вопрос готового выполнить любое распоряжение слуги: «Прикажете остановить спектакль?»

Именно такого и подбирал себе в замы Господин Доктор. Не умеющего здраво рассуждать, зато готового в любое время дня и ночи с радостью умереть за командира. Не сомневающегося в правильности любого начальственного решения, как вербуемый в английский спецназ непалец.

Но что же делать? Спектакль прерывать нельзя: это будет выглядеть подозрительно. Но и ждать сорок минут Доктор не мог: каждый миг промедления приближал роковое завтра и грозил катастрофой.

– Действие продолжать, – выдержав паузу, решил Доктор. И тут же, без перехода, резко потребовал: – Перечислите зрителей категории «сю».

Дай словно ждал именно этого приказа, начал отчет: три раза легонько, неслышно топнул правой ногой по полу, четыре раза – левой, на миг прищурился, точно от яркого света, потом низко опустил голову – так, чтобы стала видна его перевитая золотой лентой косица, потом сложенными щепоткой пальцами левой руки изобразил волну, сделал три шажка назад, три шажка вперед…

«Шестой ряд, четвертое место: Светлана Золотарева, журналистка, трижды ездила в Китай челноком. Девятый ряд, восьмое место: Леонид Рязанцев, дальние родственники в Харбине. Связей не поддерживает. Одиннадцатый ряд, одиннадцатое место: Лисицын Денис Андреевич, искусствовед. Восточный факультет университета. Докторская диссертация по творчеству Лао Шэ».

– Терпеть не могу Лао Шэ, – без интонации процедил сквозь зубы Господин Доктор и крючковатым пальцем потянул к себе край кулисы, чтобы выглянуть в зал.

Он не боялся нарушить актерский принцип «Если, стоя за кулисой, ты видишь зал, то и зал видит тебя» – благо, режиссерское решение монолога Цао Цао позволяло совершить задуманное, оставаясь незамеченным, а идиот-осветитель к этому времени свой инструмент уже убрал, смекнув, очевидно, что в графике включения света «пистолет» на правой кулисе задействован не был. Освещена была только фигура Цао Цао с воздетыми руками, остальные персонажи таяли во мраке.

Впрочем, Господин Доктор Театральных наук озирал зал больше для проформы и не сильно присматриваясь. Решение он уже принял. Рискованное, но единственное. Чтобы и самураи были пьяны, и вассалы целы.

Будучи сыном Востока, с младых ногтей ревностно чтущим точность, исполнительность, пунктуальность и законопослушность, он и мысли не допускал, что, помимо трех человек несерьезной категории «сю», на спектакль может зайцем просочиться представитель вовсе не названной Даем категории «чжоу». Подвело, ой подвело Доктора незнание особенностей психологии российского зрителя!

– Всем перейти на старокантонский диалект, – тихо, точно слова эти предназначались лишь себе, отдал распоряжение командир. Он мог бы сказать это ещё тише, и все равно его бы услышали.

Дай сперва передал приказ группе – грустное пиликанье эрхуана вдруг скрасила недолгая цепь типично курехинских аккордов сипи – и уж затем посчитал возможным возразить Господину Доктору, проведя большим пальцем левой руки горизонталь на уровне кадыка: «Не слишком ли опасно…» Большая ошибка.

– Не слишком, – бесстрастно прервал резидент робкую криптофразу помощника. И уже без прежней жесткости, иронично намекая на начальственное благоволение, добавил: – Пойдемте подберем мне какой-нибудь наряд по теме. Проведем наше последнее партийное собрание прямо на сцене. Но зрители не должны ничего заподозрить.

Благо начальнику с подчиненным не пришлось говорить на английском, и подчеркнутое даже не интонацией, а намеком на интонацию «вы» ткнуло помощника носом в только что допущенную некорректность. Лягушки цаплю не учат.

– Почему последнее? – по недомыслию шепотом, а не жестом спросил помощник. Понял, что не получит ответа, что оплошал, и следом за быстро удаляющимся господином, беззвучно, как куница, выскользнул со сцены.

Прима Цин Боминь, исполняющий роль императора Цао Цао, выходец из Шанхая, приказал себе собраться с духом: кантонский, а тем более старокантонский, он знал паршиво (зато за полчаса голыми руками мог обезопасить шесть соток рисового поля от противопехотных мин-попрыгунчиков). Однако приказы не обсуждаются, и Цао Цао продолжал свою протяженную арию-монолог на забытом диалекте:

– И скажет грозная Ян Сю: «А где наместник Фу Цзиань? Хотеть я зреть его немедля!» И смерти есть сие подобно…

Зал, терпеливо готовый снести любую ересь, почти без потерь перенес экспромт. Только вот искусствовед Денис Андреевич Лисицын, откинувшись на спинку кресла номер одиннадцать в одиннадцатом ряду, обитого пурпурным, но уже несколько обшарпанным бархатом, с удивлением для себя отметил, что перестал понимать, о чем поет вписанный в яркую окружность луча от софита император Цао Цао. Вот до сих пор понимал, а дальше как отрезало.

Не то чтобы раньше Денис Андреевич отгадывал буквально все. Разговорный китайский его коньком не был. Однако следить за развитием сюжета полученное образование позволяло. А тут на тебе! И вроде слова те же самые. И вроде понятные слова. А смысл пропал.

Искусствовед Лисицын нервно теребил бородку. Бородкой он втайне гордился. Чай, не «шиком» брит. Покосился по сторонам. Зрители сидели с таким видом, будто все понимали. А белобрысый сосед на десятом месте так и вовсе кивал в такт отрывистому китайскому диалогу и улыбался, точно получал истинное удовольствие от заморского действа на непонятном наречии. Откуда искусствоведу было знать, что это и есть зритель категории «чжоу», как родным языком владевший старокантонским диалектом, – Анатолий Хутчиш, «зайцем» проникший на спектакль. Искусствовед вздохнул и вернул внимание к сцене.

На сцене тем временем Цин Боминь завершил гимн на патетической ноте:

– Враг притаился среди нас. И цель его неведома!

Может быть, товарищ император и сфальшивил на четверть тона, зато в свое время он был одним из тех, кого называли «синие вееры[68]».

На последнем слове Цао Цао опустил глаза долу и приложил ладонь ко лбу, что означало глубокую скорбь. И все же ненатуральность движения была заметна из зала, поскольку между ладонью и лбом остался незначительный просвет. Актер инстинктивно опасался смазать границы между красным и черным гримом. Ведь контрастность переходов сообщала искушенным, что император некогда начинал службу с низших чинов.