Солдаты мира - Борис Леонов

— Назиров, выйти из строя!

Ризо в тапочках, с развязанными тесемками на шароварах, в рваной тельняшке выходит строевым и так старательно поворачивается кругом, что едва не падает.

— Ну что ж, товарищ Назиров, — говорит Семаков, — можете прикреплять нашивки. Подписан приказ о присвоении вам воинского звания гвардии ефрейтора. Командир полка просил поздравить от себя лично. Думаю, что это не последнее ваше звание.

— Конечно, не последнее, товарищ гвардии капитан! — едва не кричит Ризо.

Все смеются, а Климов, вытирая согнутым пальцем слезы, говорит стоящему рядом Божко:

— Нет, Витя, мы с ним не соскучимся.

Ночь. Тихо. Вышагивает — наверное, по одной доске — дневальный. Считает шаги. Борется со сном.

Дима сидит в канцелярии над проклятым расписанием. Пепельницу так и не выбросили. Дима пересчитывает окурки. Если так будет продолжаться, он не то что в регби — в ручной мяч перестанет играть. Надо бросать сразу и навсегда! Эта — последняя.

Осторожно, чтобы не скрипнула, он отворяет дверь и шепчет:

— Выбрось к чертовой матери. Чтобы пепельницы я в канцелярии больше не видел! Увижу — наложу взыскание.

— Есть, товарищ лейтенант.

«Есть». Все отвечают одинаково. Он и сам так отвечает. «Господи, что ж, мне рвать гвардейцев на части? Где взять время? Я разведчиков должен готовить, не поваров». Он сидит над расписанием: политподготовка, тактико-специальная, воздушно-десантная, техническая, вождение боевой машины, строевая, физо… Теперь еще эта неожиданная полоса препятствий, выдуманная Семаковым. Куда ее вставить в расписание? Вместо чего?

— Сами думайте, — сказал капитан. — И чтобы побольше динамики было у гвардейцев, чтобы этим самым местом не трясли, как гусыни. Чтобы этот ваш Поликарпов…

— Есть! — Дима не разжал сцепленных зубов.

«Есть»… Разведподготовка — вот главное, чем он должен заниматься: радиостанции, карта, владение своей и чужой техникой, джип, гранатомет. Стрельба. Боевые приемы. Когда?

— Хайдукевич, — говорит ему командир полка, — твой разведчик встречается с разведчиком чужим. Ситуация редкая, но теоретически возможная. Кроме дерзости — что? Умение. Совершенство! Каратэ — для барышень. Суперкаратэ! Надо остаться в живых и выполнить задание. Если не так, зачем ты нужен?

«Да», — вздыхает Дима. Командир в прошлом месяце пришел на занятия и, посмеиваясь, пропустил через себя всех… кроме Климова и Назирова. С Назировым он долго возился, а после Климова пнул мат ногой!

— Поскользнулся. Слюной, что ли, мат измазали?

Дима просыпается, лежа щекой на столе. Чернильные буквы расписания поплыли. Он вытирает губы ладонью. От сигареты — аккуратный столбик пепла и прожженный след на крышке стола.

Потирая подбородок, Дима смотрит на календарь. Сегодня воскресенье.

Ну, вот он и переночевал в казарме у своих разведчиков. Да…

— Будь добр, — просит Дима дневального, — найди у кого-нибудь бритву.

Через несколько минут Поликарпов приносит ему горячую воду, крем, станок, помазок в пластмассовом стаканчике и нераспечатанную пачку иранских лезвий.

Через два часа Дима ведет роту на полосу препятствий.

4

Снег набух, забор запятнан потеками, белая кирпичная кладка здания штаба стала серой. Тучи, кажется, задевают вершины сосен. Ветер растаскивает тучи, рвет их, опять собирает над городком. Вчерашние следы в снегу потемнели, дорожки подтаяли, сырость забирается под куртки. Сапоги разбивают черное стекло луж, скользят по льду.

Полоса препятствий тянется вдоль забора, затем поворачивает вправо и заканчивается небольшой цементной трубой-лазом, почти упирающейся в новый изгиб забора. На полосе — металлическая вышка, от вершины которой тянутся вниз стальные тросы, проволочные сетки, натянутые над землей и напоминающие внутренности распотрошенного дивана, сваренный из обрезков труб лабиринт, завал, укрепленный ров, кирпичные стоны. На этой полосе даже стоят два небольших домика — то ли часовни, то ли будки стрелочников.

Взрывы начались с утра; рядом лес, за лесом десантники работают с толовыми шашками, капсюлями, бикфордовым шнуром, учатся рвать колючку, рельсы, фермы мостов, минировать здания, пусковые установки. От взрывов с ветвей слетают тяжелые комья мокрого снега.

Прислушавшись к очередному взрыву, лейтенант на ходу спрашивает строй:

— Сколько шашек?

Стук сапогов слитен. Поликарпов шагает последним.

— Две, — торопясь, чтобы его не успели опередить, говорит он.

Хайдукевич продолжает молча шагать рядом, осторожно ставя ноги на лед.

— Сколько? — снова спрашивает он строй.

— Две, — повторяет Поликарпов, но прежней уверенности уже нет в его голосе.

— Левое плечо вперед, — командует лейтенант. — Вы, Поликарпов, гадаете, а судить надо только о том, что знаешь наверняка. Различить силу звука взрыва одной или двух шашек неспособен даже профессиональный подрывник, который только тем в жизни и занимается, что рвет взрывчатку. Как же вы могли понять — две или одна?

— Прикинул, — говорит Поликарпов.

— «Прикинул», — хмыкает Дима. — Вы хоть шашку сами-то видели? Так вы и данные будете собирать? Например, стоит барак, вы с пятисот метров на него посмотрели, а потом докладываете командиру: «Обнаружен военный склад». Люди по вашим данным захватывают военный склад, а он оказывается черт знает чем. Божко, вы бы ему на досуге рассказали.

— Уже, — смеется Божко.

— Семьдесят за день? Чтоб у меня рога на лбу выросли, если сто километров не пройду. Это сначала туда-сюда, а привыкнешь — порядок. За день семьдесят километров по снегу проходили и не жаловались, нам жаловаться некому… Один раз нашей группе придали чужих, из десантного батальона, зачем, не знаю. Двое из них свалились через сорок километров. Плакали. У нас Ризо первый раз на лыжи встал, и то шел, ни слова не сказал. По́том обливался, но шел… А эти плакали по-настоящему. Честно рыдали, как грудные. Во мне такая злость поднялась, что готов был врезать: я тащу его, гада, на спине, а он падает и не поднимается. Проклинали они все на свете: «Бросайте нас, все равно не дойдем». Ну, что делать? Нам надо идти, войска на пятки наступают, а эти лежат. Я тогда уже сержантом был, не выдержал, говорю: «Хрен с вами, если вы такие обормоты. Считаю вас дезертирами».

Наши ушли, а я спрятался в елках: не бросать же, в самом деле. Смотрю, зашевелились. Ах ты, шесть на девять. Покудахтали они между собой, почирикали, поднялись, встали на лыжи и пошли. Значит, сила у них была? Была. А в конце они еще песни пели. Вывод: обыкновенные сачки. Ты это, молодой, учти. Скоро сам пойдешь.

Божко оказался учеником Поликарпова: ему-то и был показан аккорд Д7. Взамен новых аккордов Поликарпов теперь получает информацию.

— Один раз мы подошли ночью к мосту. На той стороне — огонек. Туда-сюда, надо узнать, что это за объект, охраняемый или нет. Посылают меня и еще двух гвардейцев. Тогда я еще сержантом не был. Прокрались мы под мостом, в окно заглянули. Котельная. Сидит корешок с эмблемами связиста. Зачем он здесь? Стою за дверью, жду. Долго жду. Слава аллаху, выходит подышать. Я с автоматом. Бенц! Он побледнел и затрусился, затрусился натурально, как в мультфильме. Откуда ему знать, кто я такой! Мы же все делаем тихо, нас никто никогда не должен видеть. Я ему говорю: «Штиль, зонст вирст умгэбрахт![3] Не дрыгайся!» Слушается. Я котел осмотрел, прикинул, куда заряды установить надо, угостил сторожа сигаретой, погрелся. Связист сидит, моргает. Потом видит, что я разговариваю со сторожем, решил бежать. Пришлось связать его таким узлом, что дед после меня наверняка час его распутывал. Доложил лейтенанту. Чин чинарем. Все о’кей. Могу научить узлам. Тебе, молодому, пригодится в жизни. Показать?

Аккордов Божко знает мало, поэтому Поликарпов требует от него все новых историй.

— Один раз мы уже к полку подходили, оставалось километров двадцать. Лейтенант говорит: «Идем на охраняемый объект». Пришли. Лежим. Послали нас троих — меня, Костюкова и Волкова: «Разведать и доложить!» Я еще сержантом не был. Лежим на пригорочке, наблюдаем. Лежать холодно, и что издали поймешь? Я люблю пощупать. Два ряда колючки, между ними должен ходить часовой, а часового нет. «Пошли, — говорю, — часовой, может, кемарит за складом, надо подползти, пока его нет». А камрад Костюков не хочет. «Нет, — говорит, — ну его на хрен, через два месяца дембель, проснется часовой, пальнет боевым. Не хочу». Ну, я полез сам, раз он не хочет перед дембелем пулю получать. Мне еще служить долго, мне можно… Пролез я под колючкой, а сам смотрю, нет ли часового. Не видно, наверное, пригрелся в тулупе. Подкрался я к боксу, внутрь заполз. Двери не заперты, бокс пустой. Ящики открываю — тоже пустые. Цинки из-под патронов валяются. Что-то не так. Отполз к своим. Лежим, смотрим, что будет дальше, продолжаем вести наблюдение… Ага, лошадь с возом заехала на склад, на возу сидит солдат. Раз солдат, объект военный. Мы лежим на опушке. Смотрим, через полчаса воз выезжает со склада. Я говорю Волкову: «Давай наперерез?» — «Давай». Мы побежали. Лошадь идет быстро, солдат на возу погоняет, мы бежим, чтобы успеть наперерез ему выскочить. Он уже было в лес, а тут мы с автоматами: «Стой! Слезай! Умгэбрахт!» — и так далее. Он думает, мы шутим. «Кончай базар, — говорит, — ребята. Тороплюсь». «Слезай». Мы в маскхалатах, грязные, как дворняги, рваные, с ножами. Кто мы такие, на нас не написано, рожи зверские, я затвором передергиваю. «Слазь», — говорю, ем его глазами, как полагается, чтоб мороз по коже продирал. Ты бы видел, как он с телеги сползал! Белый, как молоко. Губы трясутся. Парень здоровый, побольше меня, танкист, будка — во. Ползет спиной и задом… по навозу… У него полная телега навоза была. «Что вы, ребята, что вы…» Я танкиста спрашиваю: «Почему огорожено? Что за объект?» Он молчит. Я ему еще строже: «Можем с тобой и по-другому». Я, конечно, шучу. Он молчит. Волков говорит: «Ну, тогда давай его мне, он у меня быстро под колпаком заговорит». Он, конечно, тоже шутит. Танкист мялся, мялся, минуту еще стеснялся, а потом вдруг и говорит: «Я, ребята, работаю в прикухонном хозяйстве. Чего вам от меня надо?» Как он это сказал, у меня от смеха чуть желудок не оторвался. Но смеяться нельзя. «Почему огорожено?» В общем, склад здесь был раньше, а теперь свиноферма, подсобное хозяйство танкистов, они отсюда свинину, видите ли, кушают. Я ему на всякий случай говорю: «Если проболтаешься, что нас видел и о чем мы тебя спрашивали, я тебя из-под земли найду, ты от меня не уйдешь, понял?» Ну, он: «Конечно, конечно, ребята, что мы — не свои, что ли?» Залез на воз, вожжи дернул, кобыла понесла. Потом мы к боксу вернулись, елкой следы замели, все честь-честью сделали, чтобы на хвост нам не сели. Лейтенант еще спросил меня тогда: «Что ж ты сразу свиной дух не учуял?» А у меня как раз тогда простуда была, нос был заложен начисто. Так что сведения, Леха, должны быть только объективными. Запоминай.