Наше дело правое - Сергей Раткевич

Обольянинов, сидевший одесную своего князя, видел, как Арсений Юрьевич виновато понурился. Было дело, был грех, осаживали на землю резанских бежан, мол, все так делают, а народу же вольно жить там, где восхочется.

— Побьем Орду, — откашлялся тверенский князь, — сами вернутся. Родные могилы…

— Я на бежан не во гневе, — улыбнулся резанич. — Других бы сохранить… живыми, Арсений Юрьевич.

— Сохраним не всех, — губы тверенского князя сжались. — Но если покоримся, не сохраним никого. Будут из нас кровь сосать, пока от резаничей, вележан, твереничей, святославцев и прочих одна сухая шкурка не останется. Как от мухи, что в паутину угодила. А может, и уцелеют роски, да только уже не росками станут. Подличать приучатся и спину гнуть перед неправым да сильным, и думать, мол, лучше брата, чем меня, и…

Из Резанска, огибая залесские владения, отправились в Копытень. Мелкое княжество с трудом отбивалось от загребущих рук Гаврилы Богумиловича, и на княжьем съезде его правитель, Радивой Ярославич, изо всех сил старался и совесть не замарать, и с Болотичем не поссориться. Получалось это скверно, но видно было, что копытеньскому князю куда больше хочется примкнуть к твереничам, нежели к залессцам.

Князь Радивой принял гостей тоже ласково, но, когда услыхал, в чем дело, задумался.

— Все же решился, Арсений Юрьевич? — Хозяин летами был куда старше тверенича, однако обращался почтительно, словно к набольшему.

— Земля подсказала, — кратко ответил гость. — Будем биться. Резанск с нами. Нижевележск — тоже. Князя Кондрата ты сам слыхал. Радивой Ярославич. Плесков с Невоградом…

— А не боишься, — понизил голос копытеньский князь, — что соберешь ты полки, выйдешь навстречу Орде, а в то время Залесск…

Тверенич потемнел и отвернулся.

— Не дерзнет, — наконец проговорил он. — Гаврила Богумилыч — умен. На драку выйдет, только если за его спиной вся юртайская орда окажется. И не где-то там, а именно здесь, где и он сам.

— С тобой на драку, может, и впрямь не выйдет, — возразил копытенец. — А вот с такими, как мы, — вполне. Уведешь ты полки, как битва случится, один Господь ведает, но полягут многие. Вернешься — а тут Гаврила со свежей ратью.

— Не дерзнет, — повторил князь Арсений. — Он на сборе защитником всей земли представал. И, когда мы в пути встретились… горячие слова говорил. Может, по-своему он и верит в это, княже Радивой.

— Верит… — усмехнулся хозяин. — Вечно ты, Арсений Юрьевич, хорошее во всех видишь. Даже в Болотиче… Это ведь с тобой он тихий да смирный, знает: хоть и с наемными дружинами, а Тверень так просто не оборешь.

— Не в Болотиче сейчас дело, — возразил тверенский князь. — Болотич — он сейчас, поди, ещё и к Юртаю не подъезжает. Что мы делать станем, мы, Дировы потомки, мы, Роскию держащие?

— Что делать станем? — тяжело взглянул на гостя Радивой. — Кликни клич, Арсений Юрьевич. Испроси митрополичьего благословения. Мой Копытень хоть невелик, а три сотни ратников выставит. Да еще с княжества полтысячи соберем. Без спешки если.

— Спешить-то как раз некуда, — заметил тверенич. — Раньше осени Орда не двинется. Им нужно, чтобы жатва кончилась, чтобы зерно в амбары свезли — чем иначе коней кормить?

— К жатве соберем рать, — кивнул Радивой Ярославич. — Небывалое дело задумал ты, князь, но я так скажу — верно все. Не верю я, что Тверень на нашей крови подняться решила. А вот Залесск…

— Князья меняются, — глухо заметил Арсений. — И в Тверени, и в Залесске.

Его собеседник только отмахнулся.

— Яблочко от яблони недалеко падает. Ты, княже, не прими за обиду, молод, старого князя Богумила не помнишь, а вот мне с ним переведаться пришлось, сразу после смерти родителя моего.

Тверенский князь молча кивнул.

— Если смолчим, смалодушничаем, — возвысил голос Ярославич, — сломает нас Залесск саптарскими руками. И будет здесь второй Юртай. Так что — встанем. Не сомневайся.

Когда воротились в Тверень, навстречу Арсению Юрьевичу и его спутникам высыпал весь город. Уже докатились вести, все знали, что не поехал их князь на верную смерть в Юртай, поворотил обратно. И знали, о чем кричат княжие гонцы на торжищах:

— Собирайтесь, оружайтесь! Не простит Орда, не спустит, нагрянет на нас, решит последний живот забрать, вырезать всех, кто дорос до чеки тележной! Сотворят землю пусту, угонят в полон, ничего не оставят. Хуже Бертеевой рати обернется!

…Дома боярину Обольянинову пришлось выдержать сперва ледяной взгляд Ирины, а потом ее же бурные, самозабвенные слезы.

— Как мог ты? Как мог? Уехал, ускакал, на смерть отправился — словом не простясь?! Ужель думаешь, что подолом бы своим тебя привязывать стала?!

Обольянинов лишь понуро молчал. Как им, любимым нашим, объяснить, что есть еще и дело, которому служишь?..

Но женские слезы — женскими слезами, в мечи да стрелы они не превратятся. Тверень отчаянно нуждалась в союзниках, и вот спешно отправлялись послы в пределы ближние и дальние, в соседние княжества и в земли заокраинные, куда и за месяц не доскачешь.

Князья отвечали по-разному. Одни — словно только того и ждали; эти не забывали присовокупить извинения, что, мол, неправедно на съезде в Лавре говорили; другие, напротив, возражали, что надлежит исполнить решенное, а против Орды они не пойдут; но таковых оказалось меньшинство.

Откликнулись вольные города. Плесков с Невоградом, отозвались Нижевележск и Дебрянск, обещал помощь Захар Гоцулский, хоть в его горы беда и не глядела. Как и ожидали, «лаяли поносно» гонцов в вотчине Симеона Игоревича, а также и в Локотске. Вообще не пустил послов в свой город Андрон Святославский. Примкнули к ним и иные мелкие князья.

Но куда больше оказалось тех, кто согласился.

— Не иначе, как порчу на них Болотич в Лавре навел, — разводил руками Олег Кашинский.

— Не в порче дело, — возразил ему Годунович. — Болотич на себя их вину брал, сам подставлялся. Вот они за него и прятались. А своим разумением когда — вишь, как оно повернулось-то!

…Укатилась под гору старуха Зима, зазеленели всходы. Что творилось в Юртае, никто не ведал. Болотич сидел там безвылазно, но что делал, кому чего нашептывал и кому что подносил — дознаться твереничи не смогли. Да и, честно говоря, не очень-то и стремились. Надо было драться, выходить грудь на грудь с давним и страшным врагом, и ухищрения оставались в прошлом.

И весна прошла, отсеялись; отзвенел сенокос; накатывала жатва. Год выдался славный, обильный, когда надо — светило солнышко, когда надо — выпадали дожди. Вернулся из Орды Болотич, и — понеслись по дорогам уже залесские посланцы.