Прусская невеста - Юрий Васильевич Буйда

что с утра до вечера невозможно было спины разогнуть, так ведь еще и отпуск подгадывали под сенокос либо под осеннюю уборку.

Но при всем при том один час в день Миша и Тоня выделяли на реки, деревья и звезды.

«Всего час, – предложил Миша еще тогда, после свадьбы. – Шестьдесят минут».

Тоня опрометчиво согласилась, но уже через несколько месяцев пожалела об этом.

Каждый день они выбирались на час в парк, тянувшийся вдоль Преголи. Конечно, прогуляться вечерком после тяжелого дня – дело хорошее, – ну а если дома хозяйство и нужно к утру сварить кормежку поросенку, а если дома дети малые плачут, а если за день так наломаешься, что у телевизора можешь только лежать? «Сегодня-то могли бы и отложить, – как-то запротестовала Тоня, – у меня мозоль аж горит…» Но Миша так посмотрел на нее, что ей не оставалось ничего другого, как сунуть распухшие ноги в галоши и взять мужа под руку.

Они медленно шли через заброшенный парк, под высокими старыми деревьями. Полузаросшая дорожка выводила их на берег реки. Темнело. Загорались звезды. Через час Лютовцевы возвращались домой.

Миша решительно пресекал попытки жены обсуждать домашние дела во время таких вылазок: «Коли мы только ради всего этого выбрались, то об этом нужно и говорить». То есть о реках, деревьях и звездах. Но вот закавыка: оказываясь лицом к лицу с рекой, деревьями и звездным небом, они терялись, совершенно не находя слов для общего разговора. Ну в самом деле, что можно сказать о реке? Течет себе в глинистых берегах, весной и осенью разливается, затапливая сенокосы в пойме, зимой тихонько урчит подо льдом. Деревья шумят под ветром, сбрасывают листья, чтобы весной зацвести и осенью пожелтеть. А звезды – о них и вовсе нечего сказать, так они далеки от людей и непонятны. Конечно, бывает, что тихим и теплым осенним вечером, когда выйдешь на высокий берег, и вдохнешь всей грудью пахнущий терпким листом воздух, и окинешь взором петляющую среди ивняков Преголю, и увидишь тлеющую пряжу Млечного Пути, и ощутишь вдруг на какой-то миг страстную и не вмещающуюся в одну душу любовь невесть к чему и к кому, – жизнь внезапно будто и сводится к этому единственному мгновению, – но выразить это словами? Какими? Не было таких слов ни у Миши, ни у Тони.

Озадаченный этим обстоятельством, Миша записался в фабричную библиотеку и набрал разных книжек о реках, деревьях и звездах, которые перед сном читал вслух, неодобрительно поглядывая на жену, которая хоть и боялась заснуть, но ничего с собой не могла поделать: сказывалась усталость. Однако мало-помалу они научились говорить об особенностях гидрологии Преголи, о коре и сердцевине деревьев, о величинах звезд и расстоянии до Бетельгейзе. И сведений, почерпнутых в книгах, было так много, что за час Миша и Тоня не успевали обо всем переговорить. Да и слова были все новые, ученые, никак не ложившиеся под язык.

Впрочем, постепенно, с годами, Лютовцевы забросили чтение книг, однажды сообразив, что можно изучить геологию речного русла, проникнуть в тайну цветения каштана и узнать химический состав голубых звезд-гигантов, но главное, человеческое – по-прежнему останется неуловимым, влекущим и невыразимым: течение, рост, свет и горение – вечность текучая, устрашающе живая и по-человечески изменчивая. Перед нею тысячи книг значат ничуть не больше, чем слово «река», слово «дерево» или слово «звезда», но и эти слова ничего не значат перед рекой, деревом или звездой.

Однако и эти горькие открытия не изменили привычку Миши и Тони каждый день уделять час рекам, деревьям и звездам. Да, наверное, тут все дело именно в привычке, приобретенной за долгие годы. Однажды Тоня призналась, что наверняка почувствует себя не в своей тарелке, если они вечерком с Мишей не выйдут в парк.

Соседи беззлобно подшучивали над Лютовцевыми, хотя, впрочем, не считали их чокнутыми: гуляют себе люди – и пусть гуляют.

Мне же кажется, что если Бог все-таки существует, и однажды труба архангела созовет мертвых и живых в Иосафатскую долину на Страшный суд, и Судья спросит, чем оправдана жизнь человеческая, и сушильщик с бумажной фабрики Миша Лютовцев и его жена медсестра Тоня ответят, что каждый день они пытались говорить о реках, деревьях и звездах, – Господь удовлетворится их жизнью, а возможно, даже назовет ее счастливой – невзирая на Тонины мозоли, Мишин гастрит и все неурожайные на картошку годы…

Сон Самурая

Юкио Цурукава был русским японцем с Сахалина. Окончив целлюлозно-бумажный техникум, он приехал в наш городок и стал мастером на бумажной фабрике. В паспорте он был записан как Юкио Тоямович, но жители городка звали его Юрием Толяновичем. Впервые увидев его, старуха Граммофониха подозрительно поинтересовалась: «Сынок, уж не яврей ли ты?» Прозвище ему дали – Самурай, хотя сам Юкио всячески открещивался: «Мой отец бухгалтер, а мать учительница. Какой самурай!» О японском его происхождении напоминала разве что висевшая рядом с зеркалом офуда – ромбовидно сложенный лист бумаги с иероглифами, изображавшими имя владычицы небес – богини Аматэрасу-о-миками.

На фабрике он и познакомился с Лидой Кортуновой, девушкой красивой и бойкой. Вскоре поженились и получили квартиру на Семерке. Едва у Лиды обозначился живот, Юкио поставил во дворе качели для будущего ребенка. Весной он каждый день вытаскивал жену из дома, чтобы полюбоваться цветущей вишней, а осенними вечерами, бережно усадив в мотоциклетную коляску, вывозил на Детдомовские озера, где они молча сидели час-другой, глядя на отражение луны в воде. «Зачем? – недоумевала Лида. – Зад мерзнет». – «Чтобы ребенок был красив и умен», – отвечал Юкио. И читал ей стихи:

О, как светла,

о, как светла, светла,

о, как светла, светла, светла,

о, как светла луна.

– Это японская луна, – задумчиво сказала Лида. – Про нашу так не скажешь…

У Лиды случился выкидыш. Она плакала днем и ночью, а Юкио сидел под падающим снегом на качелях и курил папиросу за папиросой.

– У нас с тобой разные крови, – сказала Лида. – У меня православная, а у тебя чужая.

– Если хочешь, я крещусь, – предложил муж. – Не больно.

Лида с сомнением покачала головой:

– Ты даже сны чужие видишь.

– Откуда тебе знать? – удивился Юкио.

– Бога не обманешь.

После второго выкидыша Лида запила и стала путаться с мужчинами.

Юкио поехал в Кибартай и крестился.

Вернувшись, он застал Лиду в кухне с шалым алкоголиком Ванятой по прозвищу Вонь.

– Пшел вон! – закричала Лида, едва Юкио переступил порог. – С кем хочу – с тем