Агент абвера. - Коллектмв авторов

Тогда же Карен сказала: “Носи туфли до самого отъезда из Москвы и постарайся забыть, что под твоей правой пяткой тайник”. Видимо, она обладает каким-то даром внушения. Я действительно забыла, что у меня среди трех пар лакированных туфель — одинаково элегантных, красивых — есть одна пара с тайником. Как-то Марина попросила дать ей — она шла на свадьбу к подруге — на один вечер такие лакированные туфли. И я по ошибке из трех пар выбрала именно ту, что имела тайник. Беспечность обошлась дорого. Видимо, я плохо усвоила уроки конспирации. Я спохватилась только через несколько дней. Спохватилась, ужаснулась и тут же позвонила Марине…

— Знали ли о вашей преступной работе Васильевы? Может, догадывались?

— Нет. Ни в малейшей степени.

— А ваши родители?

— Нет… Я уже говорила — они прокляли бы меня.

— Вы несколько лет занимались изучением политических настроений окружавших вас молодых людей. Не требовали ли ваши хозяева, так сказать, общих соображений о мировоззрении, тенденциях развития духовного мира советской молодежи? В прямой или иной форме?

— Нет… Впрочем, однажды был такой разговор с Ка­рен. Это во время моей последней встречи с ней. Она показала мне одну из газет с антисоветской статьей, подготовленной Мюнхенским институтом по изучению СССР. В ней красным карандашом были подчеркнуты строки, касающиеся молодежи. Карен попросила меня прочесть эту статью, обратив особое внимание на подчеркнутые строки. И спросила: “Как вы считаете, автор дает правильную оценку? Нам важно знать: что это — наша пропаганда или реалистическая картина? Мы не имеем права заблуждаться. В особенности там, где речь идет о мобилизационной готовности возможного противника”. Я хотела тут же ответить, но Карен остановила меня: “Я не тороплю вас с ответом. Вопрос слишком серьезный. Проанализируйте ваши многочисленные беседы с молодыми людьми в СССР. Завтра мы снова с вами встретимся. Я попрошу изложить ваши соображения письменно”. На следующий день я передала Карен свои письменные соображения по поводу статьи. Я не согласилась с выводами ее автора. Карен, видимо, была не очень довольна моим письменным ответом. Сухо поблагодарив за откровенность, она, однако, спросила: “А вы не ошибаетесь?” Я твердо ответила: “Нет, не ошибаюсь”.

В тот день Марина Васильева пришла в Комитет госбезопасности уже по вызову.

Следователь не сказал ей об аресте Ольги — для Марины она уехала домой на зимние каникулы. Но по характеру некоторых вопросов Васильева стала догадываться о повышенном интересе к жизни иностранной студентки. И откровенно рассказала все, что знала, что думала о своей подруге.

Разговор был долгим и касался, конечно, не только Ольги, но и ее самой. Может, впервые здесь, лицом к лицу со следователем, отвечая на его вопросы, Марина остро ощутила, какая опасность висела над ней.

А впереди еще один трудный разговор и неожиданное для нее, поистине ошеломляющее открытие.

После допроса ее проводили в кабинет Птицына. Марина не удивилась встрече с ним. Она решила, что допрос будет продолжен. Васильева стояла перед Птицыным усталая, растерянная, поникшая, и бледное лицо ее выражало глубокое душевное волнение.

Птицын предлагает ей сесть, а она все еще стоит, словно не слышит или не понимает его слов. А Александр Порфирьевич повторяет:

— Садитесь же! Вот так… Кофейку не угодно ли? Воды? Извольте…

Она выпила стакан воды.

— Вы не волнуйтесь. Самое страшное позади. Я разговаривал со следователем. Он сказал, что ваши показания для дела важны, и при этом подчеркнул их объективность и откровенность. Со своей стороны я признателен вам за то, что вы в тот раз сами пришли к нам. Вы и тогда были искренни, но я не мог быть с вами откровенным до конца. На это были свои причины. Теперь они отпали. Сейчас я могу сообщить вам нечто такое, что должен был скрывать от вас… — Птицын запнулся на какое-то мгновение, окинул взглядом удивленное лицо Марины и продолжал: — Дело в том, что Николай Андреевич Бахарев — наш сотрудник. Больше того, он работает под моим началом и действовал по моим указаниям…

Уже не удивление, а изумление на лице потрясенной девушки. Она силится что-то сказать, но, видимо, не мо­жет. Нет сил, нет слов. Перехватило дыхание, комната расплылась в каком-то тумане. Марина судорожно уцепилась за край стола. Сейчас на ее лице можно было прочесть не только изумление, но и досаду,пев и даже страх. Большие глаза ее вопрошали: “Зачем же так?..” И, перехватив ее взгляд, Птицын говорит:

— Поймите, товарищ Васильева, так было надо!

…В тот вечер Марина несколько раз подходила к маленькому столику в углу комнаты, поднимала телефонную трубку и начинала набирать номер. Наконец она решилась и все же позвонила Бахареву. Она слышала его нетерпеливый голос: “Алло! Алло! Кто говорит?” Не ответила. Молча опустила трубку на рычаг. И вдруг в ее почти потухших глазах сверкнула надежда. Марина снова звонит Бахареву и глухим голосом говорит:

— Николай Андреевич! — Так она называет его впервые. — Я все знаю. Меня вызывали на допрос. Я была у вашего шефа… Мне сказали: “Так надо было…” Это и ваше мнение?

Бахарев не сразу ответил. На какое-то мгновение ему захотелось весело, как он это обычно делал при встрече с ней, выпалить что-нибудь этакое, приятное, успокаивающее. Но он не выпалил. Помедлив, сдержанно, с трудом скрывая душевную теплоту, сказал:

— Марина… Ты пойми… Это все очень сложно…

— Мне ясно, — отчужденно-холодно отчеканила она. — Значит, и ты так считаешь… Значит…

— Никаких “значит”, Мариночка! Ты должна все понять… — Бахарев умолк, словно подыскивал самые нужные сейчас слова.

Никогда еще так остро не ощущал он, насколько глубока и полна его привязанность к этой девушке, столь необычно и сложно появившейся на его пути. Бахарев весь день готовился к этому разговору с ней. Он уже знал о встрече Птицына с Мариной. Знал о реакции генерала Клементьева на эту встречу. Бахарев находился в кабинете Александра Порфирьевича, когда к концу рабочего дня подполковнику позвонил генерал. Клементьев интересовался, как прошла беседа с Васильевой и, в частности, что сказали ей о Бахареве, сумели ли объяснить все… И, судя по выражению лица Александра Порфирьевича, генерал был чем-то недоволен.

— Черт те что получилось, — отхлебывая горячий кофе, бурчал расстроенный Птицын. — Докладываю генералу: объяснили, мол, девушке коротко и ясно. Сказал: “Так надо было”. А генерал не без иронии заметил: “Это все, что вы могли сказать ей, Птицын? Маловато… Думал я, что для девушки, перенесшей столько горестей, найдете слова потеплее. — И добавил: — Позвоните ей и попросите, если может, пусть завтра придет ко мне”. И нам с тобой велено быть там. И Крылову. Об остальном, сказал, сам позаботится. Вот так… Ну, чего молчишь? Ишь как сияет товарищ Бахарев…

…Бахарев продолжает все на той же ноте:

— Мариночка, ну что же ты молчишь? Я взываю к твоему разуму и сердцу. Разреши мне сейчас приехать к тебе…

— Нет, не надо… Нужно все обдумать.

— Да, это все сложно, но объяснимо. Я хотел бы… Алло! Алло! Кто нас разъединил?

Разъединила Марина. Не попрощавшись, она положила телефонную трубку. Затем, тяжело ступая, подошла к балконной двери, прижала голову к холодному стеклу — на улице шел мокрый снег. Стала прислушиваться: не раздастся ли телефонный звонок? Нет. Бахарев не звонил. Тишина! Только слышно, как по оконному карнизу без конца тенькает ледяная капель.

Ее вывел из оцепенения звонок. Она бросилась в переднюю к телефону. “Николай… Пусть приезжает немедленно!” Но это звонил Птицын.

— Марина! Сможете ли вы еще раз приехать к нам завтра? Когда? Когда вам удобно… Хорошо, в три часа.

…Бледная и взволнованная, переступила она порог большой светлой комнаты. Генерал поднялся, зашагал ей навстречу.

— Здравствуйте, — Марина! Рад вас видеть. Только хмуриться не надо. Знакомьтесь: Крылов Иван Михайлович. А с этими товарищами вы, кажется, уже знакомы. — И, улыбнувшись, кивнул в сторону Бахарева и Птицына.

Марина смущенно, растерянно оглядывается по сторо­нам. На длинном полированном столе — ваза с красными розами. Коробка конфет. Что все это значит? Зачем ее сюда позвали? А генерал продолжает:

— Присаживайтесь… Вот сюда… Что будем пить: кофе, чай? Николай Андреевич! Вы себя неприлично ведете — рядом такая девушка, а вы словно в рот воды набрали и никакого внимания. Я-то в ваши годы… Прошу вас…

Бахарев краснеет и что-то несвязное бормочет в ответ.

…Вот уже минут пятнадцать Марина сидит за этим длинным столом в обществе четырех чекистов и никак не может понять: зачем, собственно, ее сюда пригласили?! Генерал расспрашивает о занятиях в институте, интересуется здоровьем мамы, ее работой, настроением.

— Я очень рад, что у вас дома все в порядке, что все тяжкое осталось позади… Ваша мама молодец. Передайте ей привет и наше пожелание доброго здоровья. А теперь хотелось бы несколько слов сказать вам, Марина… Вы, вероятно, догадываетесь — мы пригласили вас сюда не только для того, чтобы угостить чашкой кофе. Мы не без вашей помощи провели нелегкую операцию. Распутали сложный узел. Ваша роль при этом была трудной. Жизнь вас не баловала с детства. Но вы на очень важном рубеже смогли подавить чувство страха и пришли к нам, отбросив сомнения, колебания… Спасибо вам за это. У нас, Марина, суровая служба. И веления ее суровы. Что поделаешь? Порой приходится подавлять проявление самых сильных человеческих чувств… Простите за это небольшое отступление. Полагаю, что вы меня поняли. Поняли, к чему все это сказано…