Ненависть - Иван Шухов

Ввиду того, что в данный момент на хуторе Арлагуле ПО инициативе бойца Красной Армии товарища Иннокентия Окатова организована крупная сельскохозяйствен-

ная артель с мощной экономической базой — «Сотрудник революции», благодаря чего на вышеуказанном хуторе будут коллективизированы основные слои упомянутого населения, и памятуя, что только через такие формы коллективного труда мы придем на всех парах к социализму как к таковому,— предлагается, согласно решению кустового объединения колхозов, влиться вышеупомянутому колхозу в указанный колхоз «Сотрудник революции», за исключением тех хозяйств, кои окажутся против. В противном случае наше кустовое объединение не будет иметь возможности располагать соответствующей помощью в смысле машиноснабжения, а также и по линии кредитов данному колхозу, относясь к нему как к карликовому хозяйству, не дающему соответствующего производственного эффекта, а посему, в случае отказа с вашей стороны в стопроцентном выполнении данной директивы, выданные вам в кредит сельскохозяйственные машины, как то: сеялка, а также дисковая борона будут немедленно переданы в распоряжение указанного колхоза «Сотрудник революции»; и кроме того, предлагается немедленно освободить незаконно захваченный участок бывшего гражданина Окатова, предоставив «Сотруднику революции» данные площади земельных угодий на основании безвозмездного их использования на предмет производства для посевов социалистического сектора.

Председатель кустового объединения

С. Сечкин.

Кустовой агроном

Г. Нипоркин.

С трудом осилив путаную директиву, Роман оглянулся на комсомольцев, на Мирона Викулыча и вдруг почувствовал, как ком горечи и гнева подкатил к его горлу. Бросив беглый, полный нескрываемой ненависти взгляд на картинно подбоченившегося в седле Иннокентия Окатова, Роман хотел было крикнуть. Но, до боли стиснув зубы, он чуть слышно процедил:

— Так вот оно чем тут пахнет…

За спиной Романа наперебой зазвучали тревожные голоса членов артели:

— Какая опять оказия?

— Читай, что нам пишут!

— Не томи душу, Роман!

Вместо ответа на все эти вопросы Роман вдруг злоб-

но скомкал бумажку в могучем кулаке, подошел вплотную к Иннокентию и, показав ему фигу, сказал:

— Вот на-ко — выкуси!

— Я извиняюсь, гражданин. Я прошу не оскорблять моей личности при исполнении служебных обязанностей! — заносчиво крикнул Иннокентий, выпрямляясь в седле.

— Пошел отсюда к чертовой матери, пока цел! — глухо проговорил Роман.

Иннокентий Окатов, тотчас же пришпорив злого коня, рванул с места в карьер и галопом пошел от стана.

Подпасок Ералла пустил вдогонку Иннокентию горящую головешку.

Полевой стан «Интернационала» загудел, как растревоженный улей. Роман стоял с крепко стиснутыми кулаками в центре плотно обступившей его толпы членов

артели.

- Ну вот, ребята, и отстрадовались, отсеялись,— сказал со вздохом Роман; печальная мимолетная улыбка па мгновение осветила его запыленное, усталое лицо.

— Как так? Что такое, Роман Егорыч? — испуганно спросил Мирон Викулыч.

— А вот так, дядя Мирон,— проговорил Роман, участливо положив руку на его плечо.— Вот так… Тяжело нам было. Ты все па поясницу мне жаловался. Ну вот и дождался отдыха. Ложись теперь на межу, упрись в небо пятками, да и похрапывай.

-Ну, эти шутки брось, Роман. Я тебя всурьез спра-шинаю… обиженно проговорил Мирон Викулыч.

В самом деле, что такое случилось, Егорыч? -— спросил старый Луня, с тревогой заглядывая в изменившееся лицо Романа.

— А вот что случилось, товарищи,— сказал Роман, расправляя на ладони скомканную в кулаке бумажку — предписание кустового объединения.— Приказ через окатовского выродка поступил. Сеялки нас лишают. Колхоз наш не признают.

— Как так — отбирают?!

— Колхоз не признают?!

— Ты что, с умом, Роман, в самом деле? — закричали вплотную обступившие своего председателя члены сельхозартели.

Но вместо ответа на градом посыпавшиеся вопросы Роман, присев на дышло фургона, стал вслух читать бестолковое предписание кустового объединения. Но как

ни было чудовищно путаным это послание, а все же все слушавшие поняли его смысл. И когда Роман кончил чтение, Аблай крикнул:

— Жок — нет! Не отдадим сеялку!

Юношески звонкий голос Аблая потонул в дружных криках членов артели:

— Не давать!

— Пошли они к чертовой матери вместе с этой бумагой! Дух вон, не отдадим!

— Кровная она!

— Наша! Наша!

И Роман увидел, как над опаленными зноем, взлохмаченными головами русских, над бесцветными тюбетейками казахов поднялись и заметались крепко сжатые бронзовые кулаки. Они поднялись, как лес обнаженных кавалерийских клинков у всадников, готовых к смертельной атаке.

— Ого! Хозяева на чужое добро нашлись! — кричал громче всех Луня.— Не на тех нарвались, прости меня господи…

— Не на тех нарвались. Обыкновенное дело! — горячился Егор Клюшкин.

— Мы им покажем, где раки зимуют…

— Давай пиши, ребята, свой приговор в ответ на эту бумагу.

— Правильно. Приговор пиши. Все, как один, подписи поставим.

— Мы им что — зря коней уродовали! Мы им что — задаром эту землю потом полили?!

— С конями последний кусок пополам делили…

— Слава богу, сто двадцать десятин своими горбами подняли!

— Падки, подлецы, на даровщинку!

— Зря мы этого варнака отсюда, ребята, отпустили. Сбить бы его, подлеца, с рысака да отделать бы тут в лучшем виде! — запальчиво кричал Егор Клюшкин.

Прыгнув на ящик фургона, Михей Ситохин (он любил говорить непременно с какой-нибудь возвышенности) сорвал с себя пыльный картузишко и крикнул:

— Этого не может быть, граждане мужики, а также трудящиеся казахи! Так я постановляю — не может этого быть. Не отдадим мы им ни бороны, ни сеялки, ни участка. У нас кони в борозде падали? Падали. Последний паек мы с тяглом пополам делили? Делили. Семь потов с нас сошло, ребята? Сошло. Не семь, а семьдесят

семь потов. А посеяли мы уже сто двадцать десятин знаменито. Ишь ведь, как они быстро хайло на наше артельное добро разинули. Не бывать этому, граждане мужики, трудящиеся казахи, а также комсомольцы! Не бывать! Не дадим! Хватит, на нас теперь ярмо не наденешь. Мы сами с усами. Так я постановляю. Правильная моя речь? — спросил Михей Ситохин, испытующе поглядывая вокруг.

— Правильно, дядя Михей!

— Друс, Михей,— дружно поддержали его казахи. Повеселевший Роман крепко пожал руку Михею Ситохину.

— В таком случае точка, товарищи,— сказал он.— Вижу я, нас голыми руками теперь не возьмешь. Давай запрягай лошадей. Солнце-то уже эвон как высоко. Пора и за вторую упряжку.