Королева Таврики - Александра Девиль

— Не за хана они идут воевать, а за деньги. Они наемники, война — их ремесло.

— Плохое ремесло, — угрюмо сказал Ярец. — Что же отец-лекарь не научил их своему ремеслу?

— Не получилось у него. Старший сын захотел денег и славы, а младший — совсем еще мальчишка, брат его в это дело втянул, наговорил, что только в бою можно стать мужчиной. Мне надо их спасти, я обещал знахарю. Помоги мне, Ярец! Я должен успеть до начала битвы!

Пока Донато объяснялся с Ярцем, Тырта, не понимая языка, настороженно посматривал на собеседников, потом стал расспрашивать родича, о чем шла речь. Ярец растолковал ему и с хмурым видом добавил:

— Выходит, фрязин-то ничего плохого не замышлял, а я его столько времени водил за нос, хотя мог бы уже догнать кафинский отряд, если бы правильно шел по следу, а не уводил в сторону.

— Ну и ладно, не больно ты и сокрушайся, — махнул рукой Тырта.

— Нет, все-таки неловко мне перед Донато, — вздохнул Ярец. — Получается, что я его подвел ни за что ни про что, а ведь он мне хорошо заплатил. Надо бы это поправить, если еще не поздно.

Донато, делая вид, что не понимает, о чем говорят между собой славяне, вновь настойчиво обратился к проводнику:

— Выехать нам следует как можно раньше, прямо на рассвете. Похороним Галеотто — и в путь. Ты обещаешь мне, что Никколо до утра проснется?

Ярец, видимо, испытывавший угрызения совести, кивнул:

— Проснется, растолкаем. И фрязей постараемся догнать. Хотя ручаться не могу. На все божья воля. А теперь иди спать, и мы пойдем. А то ведь этак вовсе можно с ног свалиться.

Донато тяжело вздохнул и, уже не тревожась за свою безопасность, отправился на ночлег. Но, измученный усталостью и волнениями, он все равно спал чутко и заранее знал, что проснется с первыми лучами рассвета.

Глава пятнадцатая

На заре, совершив печальный обряд погребения, путники снова пустились в погоню за уходящим войском. Тырта взялся их сопровождать, показав короткую дорогу до реки Красивая Меча, возле которой расположился лагерь Мамая. На подходах к этому лагерю Донато и надеялся встретить генуэзский отряд.

Теперь между итальянцем и русичами не было недомолвок, и он не боялся подвоха с их стороны. Чутье подсказывало ему, что эти северные варвары способны честно исполнить свое обещание.

По открытой местности путники ехали молча, сосредоточенно, а когда углубились в перелески, русичи немного расслабились и Тырта даже затянул тихую, протяжную песню:

У которого денег нет,у того дитя возьмет;у которого дитя нет,у того жену возьмет;у которого жены-то нет,того самого головой возьмет…

Донато понял, что песня сложена русичами, терпевшими притеснения от татарских баскаков. В какой-то момент ему даже стало неловко, что сам он, в отличие от славян, абсолютно безразличен к исходу их войны с татарами, что его волнует только собственное счастье. Впрочем, ведь эта война была для него чужой, а его соплеменники если и участвовали в ней, то лишь в качестве наемников.

«Кто я теперь и где мой мир? — внезапно подумал он с грустью. — Я стал свободен, богат и мог бы вернуться на родину — пусть пока не в Рим, но в другой город Италии. А вместо этого я спешу на край света, ввергаюсь в опасности и строю свой дом на чужой земле. Значит, мой мир там, где моя любовь, где моя душа? А кто я буду без нее?..»

Размышления Донато прервал внезапный возглас Ярца:

— Тырта, гляди, там повозка на дороге! Не к твоему ли хутору едет?

Тырта вытянул шею, присматриваясь, и вдруг, подхлестнув свою лошаденку, вырвался вперед с криком:

— Гридя, сынок!

Когда Донато увидел, что на повозке лежат два раненых славянских ратника, его охватило предчувствие непоправимой беды. Молодой парень в потрепанном тегиляе[38], с повязкой на голове, соскочил с козел и подбежал к отцу. Они обнялись, и Тырта спросил:

— Гридя, сынок, откуда ты? Неужто сеча была?

— Сеча была великая! Вчера с утра до вечера длилась! И победа на нашей стороне!

Лицо парня, измазанное кровью и грязью, сияло торжеством, в глазах горел неостывший азарт битвы.

— Слава Богу! — Тырта перекрестился. — А ты мне говорил, что еще месяц до сражения.

— Многие так думали. А потом князь Дмитрий Иванович послал стражей в поле к орде Мамаевой. И я с Семеном Меликом пошел. Мы там языка добыли и узнали, что Мамай ждет союзника — Ягайлу литовского. Тогда князь Дмитрий решил не мешкать, чтобы к Мамаю не успело прийти подкрепление.

— Ты ранен, Гридя? — спросил Тырта, с тревогой коснувшись повязки на голове сына.

— Да у меня не рана — царапина! — улыбнулся парень. — А вот товарищи мои, Фрол и Томислав, — он указал в сторону повозки, — сильно пострадали. К нам на хутор везу, потому что им до своего селения далеко.

— А где битва-то была? — спросил Ярец.

Гридя перевел взгляд на спутников отца, и Тырта ему пояснил:

— Это Ярец, наш родич, ты его должен помнить. А эти двое, — он указал на итальянцев, — попутчики его от самой Кафы, купцы. Они тут ищут своих раненых.

Парень кивнул, не слишком вдумываясь в слова отца. Торжество победы сейчас затмевало для него весь мир.

— Так расскажи о битве, Гридя, — попросил его Ярец.

Молодой воин принялся охотно описывать пережитые события:

— Место князь выбрал возле впадения Непрядвы в Дон. За нами были реки, а по обеим сторонам — овраги и леса; они потом стали помехой для татарской конницы. Наше войско выстроилось еще до рассвета: в середине — большой полк, впереди — передовой и сторожевой, позади — запасной, по сторонам — полки правой и левой руки.

— А ты в каком был? — нетерпеливо спросил Тырта.

— Мы с Семеном Меликом были в конном засадном полку у воеводы Дмитрия Ивановича Боброка-Волынца. Князь поставил наш полк в Зеленой дубраве и велел не вступать в бой до самой последней минуты. Потому так вышло, что первую половину битвы я не сражался, а наблюдал издали. С утра был туман, а когда он рассеялся, я увидел, как с Красного холма спустилось Мамаево войско. Оно было похоже на черную тучу: на черных конях, в темных латах из буйволовой кожи. А посередке татарского построения шла фряжская пехота: латы железные блестят, копья лежат на плечах впереди идущих. Посмотрел я на всю эту силищу конную и пешую — и страшно стало. Но потом сказал сам себе: разве наша сила слабее, хуже? Да нам ведь родная земля помогает, мы же на ней сражаемся!

Донато напрягся, когда молодой русич упомянул о фряжской пехоте, и дальше слушал с удвоенным вниманием.