Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович

Признавая долгом донести об этом до сведения Вашего Превосходительства, имею честь присовокупить, что в донесении моем на Ваше имя от 14 декабря 1914 года, за № 76, мною доложено о прекращении поступления бандерольных отправлений с изданиями на восточных языках, каковое прекращение и вызвало фактическое освобождение обоих вольнонаемных цензоров от оплачиваемых почтовым ведомством трудов, распоряжения же о прекращении выдачи вознаграждения… не поступало[1009].

Также естественным предметом заботы были пенсии, которые чиновники «черных кабинетов» получали на основании секретных циркуляров, т. е. вне общих правил. Старший цензор Варшавской почтовой конторы А.Ф. Шлиттер 2 мая 1913 года сообщал в Петербург о болезни цензора Н.К. Шлегеля, о подаче им рапорта об отставке и просил для Шлегеля усиленной пенсии. В отношении последнего пункта старший цензор добавлял: «Вообще я придерживаюсь того мнения, что следует людей, работавших в “нашем деле” и мирно покидающих свой пост, отпускать с миром, удовлетворив их всеми преимуществами, нам дарованными»[1010]. Занимавший должность старшего цензора в течение двадцати трех лет А.Д. Фомин вышел на пенсию со 2 июня 1914 года. Перед этим он обратился с прошением на имя Николая II о «назначении усиленной пенсии». По докладу министра внутренних дел императору 2 июня 1914 года пенсия Фомину была назначена в размере 4 тыс. руб. в год. Однако 19 июня Фомин подал новое прошение — о назначении ему «единовременного пособия ввиду столь резкого изменения в моем материальном положении и вызванных им неизбежных расходов». В итоге по новому докладу министра внутренних дел Николаю II 23 июня было принято решение о выдаче Фомину «добавочной пенсии из сумм почтово-телеграфного ведомства в размере одной тысячи рублей в год». Начальник Главного управления почт и телеграфов В.Б. Похвиснев сообщил Фомину о производстве его в действительные тайные советники и назначении ему основной и дополнительной пенсий. В ответ Фомин письмом от 2 июля 1914 года благодарил Похвиснева и добавлял, что остается «в ожидании своевременного получения пенсии, составляющей отныне единственное мое средство существования»[1011].

Даже после крушения царизма некоторые из чиновников еще надеялись получить пенсию по старым правилам. Например, старший цензор Киевской почтовой конторы К.Ф. Зиверт, которому было уже семьдесят четыре года, обратился 22 августа 1917 года к министру почт и телеграфов с прошением об увольнении в отставку с «назначением гарантированной мне при поступлении в цензуру пенсии за 35 лет в размере полного оклада моего содержания, т. е. 2400 рублей, согласно установленной норме по Высочайшему повелению…»[1012].

Неудивительно, что в среде почтово-телеграфных служащих, по словам начальника Одесской почтовой конторы В. Колчева, чины цензуры по своему служебному положению считались «тузами»[1013]. И желающих попасть на эту службу почти во все времена было достаточно много.

Кроме жалованья и отдельных поощрений, раз в два года ко дню Св. Пасхи происходило награждение чинов цензуры иностранных газет и журналов. При этом те, кто не был представлен к награждению орденами, получали денежное вознаграждение. В результате предварительное составление наградного списка вызывало немалое волнение среди чиновников и приводило к осторожному вмешательству со стороны различных начальников. Например, весной 1887 года старший цензор К.К. Вейсман в памятной записке министру внутренних дел графу Д.А. Толстому по поводу награждения чинов цензуры к предстоящей Пасхе обращал внимание начальства: «Наградной список проверил т. [айный] с. [оветник] Заика [В.Д. Заика — тайный советник, директор Департамента общих дел МВД]. Рекомендовал особо обратиться по поводу наград старшему цензору Московского почтамта с. [татскому] с. [оветнику] Кнауту и д. [ействительному] с. [татскому] с. [оветнику] Шмидту. За Кнаута (в чине с 1882 г.) ходатайствует московский почт-директор, а за Шмидта почетный опекун контр-адмирал [К.В.] Небольсин с другими членами Совета Патриотического института». В результате К.К. Кнаут получил чин действительного статского советника, а А.Э. Шмидт — орден Св. Владимира 3‐й степени[1014].

Еще одной привилегией было получение некоторого числа так называемых стипендий на обучение детей. Каковы были умонастроения чиновников в отношении таких «стипендий»? Представление об этом дает, как мне кажется, письмо старшего цензора Московского почтамта О.А. Келера А.Д. Фомину от 5 января 1899 года:

Милостивый Государь Александр Дмитриевич! Младшему сыну цензора [Э.Ф.] Блюма 17 числа… декабря минуло 20 лет, таким образом, вероятно г. Блюму прекращается дальнейшее получение денег на воспитание детей. Но в виду того, что сын его продолжает на его счет воспитание в Лазаревском институте восточных языков и прошедший год для г. Блюма был особенно обременителен расходами по выданию замуж дочери, я позволяю себе просить Ваше Превосходительство, не найдете ли Вы возможность деньги на воспитание детей оставить г. Блюму еще на 1900 год. Если же по какому‐либо обстоятельству это оказалось бы невозможным, то покорнейше прошу предоставить эти вакантные деньги на воспитание детей чиновнику [В.И.] Геркану, старший сын которого родился 7 марта 1892 г. и теперь начинает обучение[1015].

Во всяком случае, считаю своим долгом присовокупить покорнейшую просьбу, чтобы получаемые ныне стипендии остались за Москвой. Чиновники московской цензуры вполне убеждены, что их труды и работа ценится Вашим Превосходительством, потому работают усердно и радостно; названные стипендии мы привыкли считать своими и стараемся усердным исполнением служебных обязанностей закрепить и дальнейшее право на все, что раз пожаловано Москве, и при всей нашей скромности мы льстим себя надеждой, что остальные пункты не лишат нас этого права.

В результате выплата денег Э.Ф. Блюму была продлена до 1901 года[1016].

Весьма внимательно сотрудники цензуры относились к наградам. Например, К.Ф. Зиверт, старший цензор Киевской почтовой конторы с ноября 1896 года, в апреле 1909‐го обратился к Фомину с напоминанием, что 17 января исполнилось сорок лет его службы и он надеется на получение специального Знака беспорочной службы. На письме Зиверта сохранилась резолюция карандашом о том, что такое представление возможно лишь раз в год, до 1 мая, и за вычетом предоставленных отпусков (шесть месяцев) необходимый срок исполнится 17 июля 1909 года. Но и новая дата была отвергнута канцелярией Капитула российских императорских и царских орденов. Из нее 27 августа 1910 года сообщили, что насчитали просителю со дня производства в первый классный чин коллежского регистратора (17 января 1877 года) лишь тридцать два года, восемь месяцев и девятнадцать дней службы. Работа Зиверта с 17 января 1869 года в качестве телеграфиста в подсчет не вошла[1017]. Таким образом, он мог рассчитывать на получение Знака в 1917 году, но к тому времени награда уже потеряла свой смысл.

Даже война и личные невзгоды не могли заставить забыть о распределении наград. Московский цензор В.И. Геркан 4 августа 1915 года в личном письме в Петербург к цензору Л.Х. Гамбергу, в частности, посылал свидетельство о смерти своего младшего сына (Михаила) для исключения его из послужного списка, а также касался вопроса о наградах. Он писал:

Наступает срок представления к наградам 6 декабря, когда мне истекает трехлетний межнаградный срок. Представление нас Военно-цензурной комиссией к орденам не прошло, вероятно, вследствие неудачного хода военных действий. <…> Если Михаил Георгиевич [Мардарьев] меня не удостоит представления к чину действительного статского советника по манифесту о 300‐летнем царствовании дома Романовых, то похлопочите уже о Владимире IV ст. [епени], к которому я, увы, и физически созреваю. В случае каких‐либо препятствий и сомнений национального свойства, я считаю не лишним упомянуть, что единственный на свете род Герканов происходит из древнего коренного туземного племени ливов. Кроме того я состою дворянином Минской губернии. Христофор Христофорович Ауэ просит, если возможно, представить его к чину статского советника. Последний чин он получил, будучи причисленным в Казани[1018].