Сорванная маска - Саманта Шеннон

что-то к Арктуру Мезартиму. Никогда он не оставлял меня равнодушной. С первой секунды между нами пошла реакция, как от смешения пороха и огня. Взаимный страх и ненависть сменились уважением, которое постепенно переросло в нечто большее. Нечто неугасимое.

– Я хотел вернуться за тобой. Но не смог.

– Знаю. Надин рассказывала.

– Хм. Впрочем, ты прекрасно справилась и без меня. В одиночку преодолела страх.

– Да. – Мой голос звучал чуть слышно. – Но… мне так не хочется оставаться сегодня одной.

Арктур не шелохнулся. Я нежно погладила холмик у основания его большого пальца, спустилась к выступающей косточке на запястье. Не считая размера и заключенной в них силы, его руки так походили на человеческие. Как я жаждала познать их. Познать уклон его ключицы, изгиб позвоночника, прикосновение его губ к каждому миллиметру кожи. Жаждала вкусить запретный плод его тела.

Наши глаза встретились.

– Хочешь вернуться на явку? – прошептал рефаит.

Перед глазами возникла гостиная, из окон сочится медовый свет. Место, почти ставшее мне домом.

– Да. Очень.

21. Увертюра

Только в сумерках мы выбрались на Рю-дез-О. Рейнельда договорилась с бомбилой, чтобы тот подобрал нас неподалеку от Шам-де-ля-Тур. Лишившись конфигуратора, я чуть ли не до бровей закуталась в шарф.

За рекой Эйфелева башня переливалась оранжевыми всполохами, как будто ветер раздул тлеющие угли. Металлический остов устремлялся ввысь, верхушку заволокло туманом. Фантастическое зрелище.

Мы миновали ближайший мост через Сену. Меня тянуло посмотреть на спутника, нарушить томительное молчание, но я сдержалась. Вне зависимости от того, какие слова мы произнесем, они должны быть сказаны наедине. Золотая пуповина напряженно безмолвствовала.

Сверху башня. Оранжевые всполохи, гнетущая тьма. Внизу – таинственный мир, пристанище бесприютных. А на их стыке – я, брела вместе с богом по улицам, готовым заняться от малейшего дуновения ветерка. Огонь бушевал в цитадели, в его глазах и моей груди.

Бомбила доставил нас по адресу. Прогулка до явки казалась вечностью. На морозе дыхание превращалось в пар, воздух выстудил тепло наступающей весны, однако я совсем не чувствовала холода. Каждое движение, каждый вздох приближали меня к могиле. Хватит разбазаривать бесценное время. В очередной раз побывав на волосок от смерти, я решила жить на всю катушку.

В вестибюле мы с Арктуром сняли пальто. Любопытно, что будет, если я продолжу снимать с себя вещь за вещью, пока не разденусь догола? Представилось, как Арктур заключает меня в объятия, вожделение вытесняет его хваленое самообладание. Представилось, как он останавливается – безмолвный и загадочный, взгляд такой же чувственный, как и прикосновение.

Не глядя в его сторону, я поднялась в квартиру. Арктур не отставал.

Гостиная пустовала. Я зажгла лампу, просто чтобы не сидеть в темноте. На каминной полке белела записка, датированная девятнадцатым числом. Прошлый четверг. На листке аккуратным почерком было выведено:

Загляну в воскресенье. Когда вернешься, сиди тихо и не высовывайся. Есть новости.

– Пейдж.

Я затрепетала и нечаянно поймала свое отражение в зеркале. От влаги пряди вились тугими кудряшками. Щеки разрумянились на ветру. Глаза потемнели от страсти, зрачки превратились в два бездонных колодца.

– В Версале ты спрашивала, хочу ли я тебя по-прежнему.

В зеркале отразился массивный силуэт. Как я вообще могла надеяться устоять, если от одного его вида меня охватывала сладкая истома.

– Да. Я поняла, что испытываю к тебе чувства. И всегда испытывала. Надеюсь… – Мне едва хватило смелости закончить. – Надеюсь, ты тоже не остыл ко мне.

Его глаза пылали. Мы столько времени отказывались признавать очевидное, столько времени молчали.

Я бежала от обуревавших меня эмоций. Подавляла их, сдерживала, прятала глубоко внутри, однако песнь уже рвалась на волю. До сих пор я имела лишь смутное представление о страсти, зато в полной мере познала ее сейчас.

Холодный свет фонаря сочился сквозь полуоткрытые ставни, контрастируя с полыхающим взором рефаита. Мы смотрели друг на друга, не произнося ни слова.

– Лисс делала мне расклад, – нарушила я невыносимое молчание. – Четвертыми выпали Влюбленные. Ворожея сказала, не отрекаться от возлюбленного, верить ему всегда и во всем. Ценный совет. – В горле встал комок. – Джексон пытался подорвать мою веру в тебя, но не преуспел. Сейчас он пытается подорвать твою веру в самого себя. Он страшится нашего потенциала. Страшится того, что мы собой представляем и чем можем стать.

Моя кожа была одновременно ледяной и обжигающей на ощупь. Я шагнула в круг света от улицы, поближе к Арктуру:

– Прости, что назвала тебя трусом. Прости за обман. – Мой голос звучал все тише. – Порвав с тобой, я совершила чудовищную ошибку. Мною двигало стремление посвятить всю себя революции. Посвятить без остатка, до последней капли крови.

Моя ладонь легла на мускулистую грудь.

– Знаю, я смертная и наши отношения обречены, но ничего не могу с собой поделать. Я пробовала, но это сильнее меня. Ты мне нужен. Давай хотя бы попробуем.

– Уже пробовали. – Арктур выдержал мой взгляд. – Тебе не нужен никто. Ты раньше меня сообразила, чем чревата наша близость.

– Не понимаю…

Под моей рукой его сердце билось, точно военный барабан. Если мое лихорадочно колотилось, то его стучало размеренно, соблюдая ритм бесконечности.

– Для меня доктрина плотеотступничества – пустой звук. Однако для большинства рефаитов это святое, – еле слышно произнес Арктур. – Если то, что промелькнуло между нами, будет предано огласке, ты обречена.

– Мне не страшно.

– А мне наоборот. – Его большой палец скользил от скулы к виску. – Очень страшно.

Я поймала его запястье:

– Не ты ли говорил «мой страх не должен тебе препятствовать»?

– Он препятствует мне. И сейчас тем более нельзя выходить за его рамки. – Огонь в глазах рефаита померк. – Я желал тебя, Пейдж. И желаю до сих пор.

От его признания в желудке возник холодок.

– Но только подлец решится подвергнуть тебя еще большей опасности, поставить плотское влечение выше человеческой жизни. Эгоистично с моей стороны было заключать тебя в объятия, заранее зная, к чему это приведет.

– Нет. – Я коснулась его лица. – Той ночью в «Гилдхолле» мне было безумно страшно и одиноко. А ты обнял меня, несмотря на подорванную веру в людей. Позволил увидеть себя в истинном свете. Ты готов пожертвовать всем ради цели.

– Всем и каждым. Включая тебя. – Арктур убрал руку. – Если бы я дорожил тобой по-настоящему, никогда бы больше не дотронулся.

Зажмурившись, я ловила его удаляющиеся шаги. Да, не таким мне представлялся сегодняшний вечер.

– Я не Моталлат. – Мой голос полосонул по воздуху, точно кнут. – Ты не обязан стеречь меня как зеницу ока. – (Арктур застыл.) – Я вольна рисковать, как мне вздумается,