Мария в поисках кита - Виктория Платова

— Ты уверен? — еще раз переспрашиваю я.

Ответом мне служат гулкие шаги: за дверью находится лестница, и она ведет куда-то вниз.

Надеюсь, что не в преисподнюю.

Следовать за Кико вниз, в корневую систему маяка, — совсем не то, что следовать за ним вверх, к сияющей белизной и свежестью кроне. Спускаться по слизким ржавым ступеням «ссыкотно», как сказала бы не чуждая интернет-сленга ВПЗР. Она никогда не употребляет таких выражений в своих книгах, чтобы не прослыть языковой маргиналкой и человеком, о котором можно подумать, что он не читал Марселя Пруста. Или — Набокова. А ведь она не читала, я точно знаю; и читать не будет, чтобы не расстраиваться лишний раз. Зато труха, подобная «ссыкотно» или «ужоснах», то и дело осыпается с ее венценосного писательского языка в повседневной жизни. А с узких ступеней, по которым я иду, сыплются какие-то мелкие камешки. И осколки ракушек — непонятно, откуда они здесь, из-за близости к воде, что ли?..

Скорее всего.

Влажный спертый воздух с ощутимым привкусом морских водорослей — из той же оперы.

Чтобы хоть как-то развлечь себя во время муторного спуска, я мысленно пытаюсь представить «Cara al mar» в разрезе. Понятно, что винтовая лестница, ведущая вниз, является антиподом винтовой лестницы, ведущей вверх. Верхняя лестница заканчивалась вполне понятной площадкой с механизмами, ответственными за работу гигантского прожектора. Вот только видела ли я свет от этого прожектора в ночи?

Кажется — нет.

«Cara al mar» — бездействующий, ленивый маяк. Декорация. Такая же, как и все эти дома «глупыша Диего», «…где зацвел мирт» и «…где никогда не жили кошки». Кошки живут везде, и миртовые деревья цветут везде, где бы ни находились.

Все здесь — декорация. Все.

Спуск заканчивается небольшим уютным гротом, выложенным толстыми, почерневшими от времени дубовыми досками. Кое-где дерево прогнило, и можно рассмотреть, что находится под ним: скальная порода, зазубренные острые плавники камней, покрытые морским мхом. Низкие, сочащиеся водой своды грота могут подействовать угнетающе, если… Если не видеть перед собой разлом в скале, за которым — открытое море.

Я вижу открытое море, о, да!..

И еще — лодку с мотором, стоящую на приколе у импровизированной пристани. Лодка привязана толстенным канатом к кнехтам, а на корме черной краской выведено название: «Upon Reflection».

«Upon Reflection» — «над отражением» или — как вариант — «над гладью». Я… Я сама придумала его, в дневниковых файлах есть запись об этом, я помню точно. Как помню, что «Upon Reflection» представлялась мне яхтой с большим удельным весом красного дерева. Очень и очень романтичной. В спартанской лодке из грота нет никакого намека на романтику, но это не должно успокаивать. Что первично — мои собственные фантазии или реальность? А если бы я назвала ее в своем дневнике как-то по-другому — какое бы название украшало тогда корму? А если бы утвердилась в самой первой мысли («Upon Reflection» — маленький рыбный ресторанчик на побережье) — то увидела бы здесь не лодку, а столики с бумажными скатертями?..

Хорошо все же, что я остановилась на том, что плавает, а не на том, что можно сунуть в рот и после промокнуть губы салфеткой…

Нет, совсем нехорошо.

Я не могу отвести взгляда от черных букв. Впрочем, не таких уж черных: кое-где краска уже выцвела, кое-где облупилась, тлетворное влияние морской воды налицо. Надпись сделана на лодке не вчера и не позавчера, это ясно. Она сделана задолго до того, как мне пришла в голову сказочка о ветшающей яхте, — и что же тогда первично?..

Этот грот с дубовым настилом. Кнехты, изъеденные ржавчиной. Темные потеки на белом теле лодки. И разлом в скале, как обещание не столь уж дальнего, но волнующего путешествия на кроху-остров. Информация об этом потайном месте заложена в зыбкую атмосферу Талего — вот и объяснение. И в какой-то момент я просто считала ее — вот и объяснение. Считала, как могла, может быть, не совсем верно. Но теперь все встало на свои места, и меня ждут: и лодка, и добрый лодочник Кико, и открытое море.

Не стоит рефлексировать, Ти!..

Не стоит, вот и Кико протягивает мне руку, галантно помогая спрыгнуть в «Upon Reflection». Первый раз за все время я касаюсь его — не опосредованно, не через одежду, как это было в букинистическом. Вполне осмысленно. Я укладываю свои пальцы в ладонь Кико, я опираюсь на нее — и это вызывает во мне странные ощущения. Ладонь Кико — не холодная и не теплая. Не мягкая и не твердая, трудно понять, на что похоже прикосновение. Как если бы я оперлась на нечто, созданное из папье-маше. В технике изготовления такого «нечто» нет ничего сложного, нужно лишь терпение, чтобы клеить бумагу — слой за слоем, слой за слоем. Обычно в дело идут старые газеты, но здесь наверняка не обошлось без никому не нужных рисунков никому не нужных детей (или взрослых, которые так и не выросли); без папиросной и оберточной бумаги; без писем, адресованных людям, чьи имена не упоминаются ни в одной строчке (письма ведь тоже — бумага); без прошлогодних билетов на представление цирка дю Солей (билеты ведь тоже бумага, хотя и более плотная); без позапрошлогодних счетов, записок-признаний, записок-проклятий, записок-«приходил сегодня утром, но не застал вас дома»; без журнальных статей о вреде курения и пользе вегетарианства; без отксерокопированных срамных стихов (вольный перевод с французского, автор неизвестен); без листков, вырванных из давно прочитанного любовного романа (романы ведь — тоже бумага).

Всё — бумага.

А Кико — бумажный человек.

Таким я его и вижу несколько мгновений: местами белым, местами — серо-белым, местами — желтым и даже цветным, неизменно только засилье букв, разбросанных по фону. Мелкие буквы похожи на насекомых, они пребывают в хаотичном движении и наползают друг на друга. Если это и мерзость — то завораживающая. Единственное, что беспокоит меня, — как можно, пускаясь в плавание по морю, довериться бумажному человеку?

Вдруг он размокнет и развалится на куски?

Слава богу, это всего лишь мои фантазии, временное помутнение сознания: Кико — из плоти крови, а никакой не бумажный — уже заводит мотор. И через минуту мы уже покидаем грот.

…Я сижу на банке, лицом к Талего, Кико — напротив, придерживая ручку мотора. Сам мотор — черный, с продольной красной полосой, над которой белыми буквами написано «SELVA». Название фирмы-производителя, не иначе, встречалось ли это сочетание букв в моих дневниках? Нет. Нет!.. Мотор — вещь мощная и довольно самостоятельная, и — достоверная, что особенно важно. На придуманную лодку не навесишь реальный мотор; «SELVA» — как же мне нравится это название!..

Вода за бортом тоже нисколько не придумана: в этом убеждаешься, опустив руку за борт. Ощущения от соприкосновения с морем не самые приятные: обжигающий холод и резь в пальцах, как будто бы ты наивно и с наскока попытался вскрыть консервную банку рукой и был за это наказан. Но мне нравится и холод, и резь в пальцах, и ноющая боль. А еще мне нравится Талего. По той простой причине, что мы довольно быстро от него отдаляемся. Поначалу я еще стараюсь найти знаки, способные хоть как-то объяснить странные вещи, творящиеся на острове: большое черное облако, зависшее над единственной улицей (с обязательным вкраплением ветвистых молний), или молочно-белый столб энергетического портала, по которому снуют неясные тени: то ли души умерших, то ли американские космические челноки «Шаттл». Северное сияние, огни Святого Эльфа и эскадра НЛО тоже бы подошли. Но ничего подобного нет и в помине. Небо над Талего ясное, а силуэт скалистых берегов четок, и на самом его окончании свечкой вздымается «Cara al mar».

Пастораль, нах, сказала бы ВПЗР.

Минут через семь Талего съеживается до размеров большого голубого кита, еще через пять — до размеров гренландского кита, еще через две — до размеров карликового. Непонятно, откуда я знаю все эти названия, ведь я же никогда не интересовалась китами!.. И тем не менее могла бы легко отличить южного гладкого кита от такого же гладкого, но японского. И даже прочесть целую лекцию о песнях горбатых китов, в которых многие ученые находят сходство с человеческой речью, явление само по себе уникальное. В голове моей так и вертятся обрывки этой лекции. Озвученные не мной — кем-то другим. Именно озвученные, а не увиденные глазами, как можно было бы видеть текст брошюры или конспекта. Ощущение такое, что я уже слышала эту лекцию от кого-то из посвященных и запомнила дословно, и мне не терпится поделиться Великим Знанием с другими.

Но вряд ли Кико интересны киты, если это просто киты, а не особи с женскими головами. А других слушателей здесь нет.

Талего наконец исчезает с горизонта, но появляется что-то еще: широкая черная полоса на относительно светлой поверхности моря, метрах в десяти от нас. Определить ширину полосы невозможно, и поначалу мне кажется, что это — большой косяк рыб, потом — что это средней величины стадо китов. Но полоса все не кончается, к тому же верхний слой воды в ней движется значительно быстрее.