Жизнь моряка - Дмитрий Лухманов

Каждый вечер я учил казаков, назначенных для палубной службы, судовой практике, такелажным работам, терминологии и чтению карт плавания. Маслов учил своих будущих машинистов и кочегаров пароходной механике и уходу за котлами.

К середине апреля оба судна были уже совершенно готовы. Командиром «Дозорного» я назначил высокого, здорового и очень представительного Шестопалова, из бывших амурских матросов. В апреле же прибыло и заказанное во Владивостоке нашим штабом матросское обмундирование для моих казаков, в которое они охотно переоделись.

Нужно сказать, что казак являлся на службу со своим конем и в собственном обмундировании. От правительства он получал только оружие, стол для себя, фураж для коня и небольшую сумму денег «на ремонт». На эту сумму он должен был поддерживать в полном порядке себя, коня и все свое снаряжение. Естественно, что возможность оставить лошадь дома для хозяйства и явиться на службу пешему была очень соблазнительна. Это позволило отобрать для флотилии лучших и видных ребят, одним словом, «казачью гвардию». Казенное матросское обмундирование не только было несравненно удобнее для судовой службы, чем казачье, но и позволяло беречь собственное.

Мои матросы получили фуражки с желтыми кантами и с ленточками, на которых золотыми буквами было написано: «Амур.-Уссур. казачья флотилия». Черные флотские погоны на бушлатах тоже были обшиты желтым кантом.

Специальная комиссия под председательством казачьего полковника Милешина испытала пароход на ходу и приняла его от старшего уполномоченного фирмы Крейтона. Как только была получена телеграмма, что Амур под Хабаровском очистился ото льда, я поднял свой брейд-вымпел и тронулся вниз по Уссури.

После нескольких рейсов с «Булавой» на буксире между Иманом и Хабаровском я получил извещение штаба. Мне приказывали: 8 июля ровно в 9 часов утра быть у хабаровской пристани, чтобы принять командующего войсками с походным штабом и следовать с ним до Сретенска, а если позволит вода, то и выше — по реке Шилке.

Наступило утро 8 июля. Белый как лебедь, с бледно-желтой трубой и такими же мачтами, с ярко начищенной медью стоял «Атаман» у пристани. Через всю пристань, по сходням и вдоль всего борта парохода были разостланы ковровые дорожки. Весь экипаж «Атамана» был с ног до головы в белом.

На пристани, по левую сторону от сходней, устраивался военный оркестр, расставляя складные пюпитры. С половины девятого начали подъезжать в казенных и извозчичьих экипажах провожающие в летней парадной форме. Без четверти девять все шестнадцать хабаровских генералов были налицо. Их окружали начальники отдельных военных и гражданских частей. Разговор шел вполголоса, но народу собралось столько, что пристань тихо, но густо гудела, Весь берег, окна и даже крыши соседних домов были усеяны людьми.

Полиция металась по берегу, наводя порядок.

Перед самой пристанью переминался с ноги на ногу выстроенный уже с час назад почетный караул со вторым оркестром музыки на фланге.

Но вот пристанский матрос, посланный на крышу, кубарем скатился по внутренней лесенке в самую гущу генералов и прокричал:

— Едут!

— Смирно! — раздалась команда на берегу.

Музыканты нервно схватились за свои инструменты.

— Команда, во фронт, на шканцы, на левую! Сигнальщик, к брейд-вымпелу, — скомандовал я.

Музыка грянула «встречу».

После церемонии встречи Духовской начал обход судна. Я шел, «по уставу», почти рядом с губернатором, за нами двигались офицеры штаба. В таком порядке мы обошли все судно вокруг и вернулись к фронту.

— У вас все готово, капитан? — спросил Духовской, когда обход закончился.

— Так точно, ваше превосходительство.

— Можете сниматься.

— Фронт, разойтись! По местам, от пристани сниматься!

Команда бросилась врассыпную к своим местам, я и рулевой поднялись на мостик. Звонок в машину — приготовиться. Белый пар вырывается из пароотводной трубы.

Взмах рукой по направлению к сходням. Ковровая дорожка скатывается рулоном, и сходни вползают внутрь парохода.

Рулевой у штурвала напряженно смотрит на меня. Я показываю ему рукой вправо. Тарахтит рулевая машинка, перекладывая руль.

Взмах рукой по направлению к носу, и носовой конец летит в воду. Нос парохода начинает уваливаться вправо. Наконец еще звонок в машину — «полный вперед», еще взмах по направлению к корме — «отдать кормовой конец», рука кверху — «прямо руль», и пароход без единого слова громко произнесенной команды стремительно и плавно отделяется от пристани.

Духовской внизу, у борта, сияет как начищенный самовар. Рукой в белой перчатке он посылает последние приветствия быстро удаляющейся от нас пристани. Оттуда машут платками и несутся звуки бравурного марша.

Свиту приамурского повелителя составляли: начальник казачьего отдела штаба округа, страшно хотевший казаться светским человеком, полковник Милешин; начальник походного штаба, умный и скромный подполковник генерального штаба Арановский, впоследствии один из немногих боевых генералов русско-японской войны; два прокутившихся блестящих гвардейца: старший личный адъютант генерала капитан Страдецкий, весельчак, остроумец и тайный пьяница, и штабс-офицер для поручений подполковник Данауров, высокий, очень элегантный офицер, со следами бурно прожитой молодости на лице. Представителем от гражданского ведомства в свите был начальник походной канцелярии и редактор официальных «Приамурских ведомостей» статский советник Щербина. Высокий, слегка сутулый, молчаливый и стесняющийся офицерского общества, Щербина был очень образованным человеком и одним из немногих действительных знатоков края.

«Атаман» с брейд-вымпелом генерал-губернатора быстро подымался вверх по Амуру. Дни шли однообразно и церемонно скучно.

В каждой сколько-нибудь значительной станице приходилось приставать, принимать депутации и традиционную хлеб-соль, выслушивать рапорты заикающихся от страха станичных атаманов, обходить церкви, церковноприходские школы и станичные правления.

Обычно повторялась одна и та же картина.

У триумфальной арки, наспех выстроенной на берегу и украшенной полевыми цветами, национальными флажками и желтыми бумажными бантами, толпится кучка «стариков» в праздничных нарядах и казачьих шароварах с желтыми лампасами. Во главе их выступает бородатый станичный атаман в мундире с медалями, при шашке и с булавой в руках. Тут же депутация с хлебом-солью на деревянном резном блюде (серебряных Духовской не принимал и при этом очень сердился) и адресом, безграмотно выписанным на листе толстой бумаги. У самой воды, там, где должны лечь сходни, — десятка два скуластых казачьих девочек, с жирно намасленными головами, туго заплетенными косичками с желтыми бантами и с букетами пионов или георгин в руках. В отдалении — толпа баб в пестрых платках с угрюмыми скуластыми лицами в обычной позе: одна рука поддерживает локоть другой, а другая — щеку.