Перо динозавра - Сиссель-Йо Газан

В тот вечер я понял, что вы знакомы. Он уже в первую нашу встречу несколько раз тебя упоминал: «Анна, моя коллега», «Анна, с которой мы сидим в одном кабинете», но я как-то об этом не задумывался. Но когда мы снова встретились, он вдруг назвал тебя «Анна Белла», и тут уж до меня дошло, что это ты. Я знал, где ты живешь, потому что все полгода, что я жил в Копенгагене, я думал увидеться с тобой. Но мне было слишком стыдно. Стыдно, что я просто исчез тогда. Твои родители… — Трольс покачал головой. — Они еще несколько лет меня не забывали. Раздобыли у моей сестры мой почтовый адрес в Нью-Йорке и преданно поздравляли меня с Рождеством и днем рождения. Твоя мама как-то даже прислала рождественский календарь. Писали, чтобы я обязательно с ними связался, если вернусь домой в Данию, — он ухмыльнулся. — Я ни разу не ответил. Когда я переехал в Копенгаген, то решил, что проще всего будет начать с Карен. Сильнее всего я скучал по тебе, но… Черт, ты как будто спятила той ночью, — он посмотрел на нее насмешливо.

— Настолько сильно спятила, что ты боялся, что разобьешь мне рожу? — спросила Анна, чувствуя вдруг, что потрясение уступает место ярости. Насмешливость исчезла из взгляда Трольса.

— Я не знаю, зачем тебе тогда понадобилось так меня унижать. До сих пор не знаю, — сказал он и пожал плечами. — В ту ночь ты была ничем не лучше моего отца. Ты била меня ногами, Анна. Била и орала. Вообще это была идиотская затея, конечно, — трахаться всем вместе. Кому это только в голову пришло?

— Вам с Карен, — зло сказала Анна. — Вам с Карен пришло это в голову, и… — вдруг у нее вырвалось: — Ты всегда старался меня задвинуть в сторону где только можно. Вы с Карен стали лучшими друзьями, только чтобы сплотиться против меня, чтобы сильнее ранить. Точно как в ту ночь. Меня как будто вообще не существовало. Да еще родители туда же: милый Трольс, какой же он прекрасный, нам надо заботиться о милом дорогом Трольсе, — она корчила гримасы.

Трольс посмотрел на нее удивленно.

— Анна, — тихо сказал он. — Я всегда сильнее любил тебя. Карен — моя подруга, конечно, но она очень простая, это уже тогда было понятно. В тебе же было все, чего мне недоставало. Я обожал тебя, я любил твоих родителей. Я хотел жить с вами, всегда, всегда быть с вами. Но порой мне казалось, что ты меня ненавидишь. В ту ночь я подумал, что ты меня ненавидишь. А сил вынести еще чью-то ненависть у меня не было. Я почувствовал, что готов заткнуть тебе рот любой ценой, и поэтому убежал. Неделей раньше я уже выбил отцу зубы. Доской. Он всем говорил, что забыл пристегнуться и слишком резко затормозил. Но покалечил его я. Он закрыл меня в подвале и говорил мне ужасные вещи, провоцировал, дразнил, называл меня гомиком. В конце концов я сорвал со стены полку и врезал ему по голове. Я просто не вынес бы больше ненависти, понимаешь? И в ту ночь я боялся своей реакции. Очень боялся. Я думал потом об этом сотни раз. О том, как ты, должно быть, ревновала. Ты была единственным ребенком, родители не могли на тебя надышаться, и вдруг появился я и испортил всю малину. Я, кстати, никогда толком не понимал, что твои родители во мне нашли. У них ведь была ты, — добавил он. — Но… — он замолчал.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — тихо сказала Анна.

Трольс смотрел прямо перед собой и, казалось, не слышал ее слов.

— В тот вечер я понял, что Йоханнес в тебя влюблен. Он постоянно о тебе говорил. Не прямо… но он упоминал тебя к месту и не к месту. Я задавал ему вопросы, как будто меня заинтересовали его рассказы о тебе, и он отвечал с готовностью, так что скоро я знал почти все. Что твой бывший муж Томас бросил тебя с ребенком, что он не навещает вашу маленькую дочь и даже не посылает подарков на Рождество, и платит минимальные алименты, как его обязывает закон, хотя он врач с практикой, а ты студентка, что ты злишься на него, но пыталась побороть свою ярость, что ты совершенно без сил, но уже скоро защитишься и станешь биологом, что Сесилье переехала в Копенгаген, и что для тебя это тоже тяжело. Йоханнесу так нравилось о тебе рассказывать, что он не видел вообще ничего странного в моих расспросах. У него сияли глаза. Это было удивительно: я был ужасно влюблен в него, а он был ужасно влюблен в тебя, — Трольс улыбнулся. — Это, похоже, мое проклятие. Все, чего я хочу больше всего на свете, достается тебе, — он замолчал.

— В тот вечер, — продолжил он, — я перешел черту. Йоханнес снова хотел того же самого: чтобы я словесно мордовал и унижал его, бил ладонью по телу, иногда — по голове. Пока я это проделывал, он мастурбировал, но каждый раз, когда я пытался дотронуться до его гениталий, он уклонялся. Он сказал, что я могу сделать то же самое. Мастурбировать. Но я хотел не так. Я был не в себе, слегка пьяный и влюбленный — и гораздо сильнее него. Я вцепился в него и не отпускал. У меня и ушло-то на все про все пять секунд. Я кончил в него — и он как будто взбесился. Плакал, орал, гнал меня вон из дома. В фетиш-тусовке это строго запрещено, — смущенно сказал он. — Можно подходить вплотную к черте, но нельзя переступать ее без согласия другого. Йоханнес много раз в тот вечер просил меня остановиться, но я его не слушал. Потом наступили ужасные дни. Я звонил. Я писал. Он не отвечал. Только почти неделю спустя мне удалось с ним связаться. Он был совершенно этому не рад. Я перешел черту. Для него это неприемлемо. Правила были кристально ясными: мы играли в подчинение, но секса эта игра не подразумевала. Я согласился на это условие и нарушил его. Он не желает меня видеть.

Прошло несколько недель. Я дважды встречался с Карен. Рассказал ей, что влюблен и что мне не отвечают взаимностью, она меня утешала, — Трольс улыбнулся. — Мы говорили и о тебе. Я спросил, не кажется ли ей, что мы снова можем стать друзьями. Мы все втроем. Спросил, как твои дела. Здесь она вдруг замолкла, а потом сказала — и это меня ужасно удивило, — что вы тоже не общаетесь. Но она встретила как-то Сесилье, и та рассказала, что ты осталась одна с дочерью. Что разрыв дался тебе очень тяжело, ты как будто оцепенела, сказала Сесилье, совершенно не могла позаботиться ни о себе, ни о дочери. Сесилье не стала скрывать от Карен, что они с Йенсом в глубине души почувствовали облегчение, когда Томас исчез из вашей жизни. Он никогда им не нравился. Потрясающе умный парень, но какой-то неглубокий. Именно так Сесилье его аттестовала. Так что они очень помогали тебе с девочкой. Лили. Я надеюсь как-нибудь с ней познакомиться, — улыбнулся он. — Карен сказала Сесилье, что сразу свяжется с тобой, но Сесилье попросила нас подождать до твоей защиты. Так мы и договорились. Что мы постараемся встретиться после твоей защиты. Карен была в совершенном восторге от этой идеи. Она сказала, что ужасно по нам скучала. Ее радость придала мне сил. Как-то раз я зашел к Сесилье и выпил с ней чаю. Это был прекрасный день. Я извинился, что так долго не давал о себе знать, и Сесилье ответила, что ничего страшного. Я рассказал, что мне пришлось нелегко. Попросил, чтобы она не говорила тебе, что я заходил, якобы хотел свалиться тебе на голову сюрпризом, но на самом деле… на самом деле я боялся, что ты снова разозлишься. Будешь ревновать, яриться, и мы снова окажемся на том же месте. Мне нужно было сперва договориться с тобой о правилах игры. О том, что ты никогда больше не станешь меня унижать, потому что я не могу этого выносить. Что я, в свою очередь, не буду так много общаться с твоими родителями, если тебя это бесит.

Йенса я тоже разыскал. Ждал его у входа в редакцию на Ратушной площади, наконец он вышел, очень постаревший, как мне показалось, худой и седой. Я шел за ним до самого его дома, но зайти к нему смелости не хватило. Вместо этого я разыскал свою сестру… Радость Карен, открытые объятия Сесилье… вдруг я почувствовал достаточно куража, чтобы позвонить родной сестре. Она встретила меня ледяным холодом. «Никогда не звони мне больше, — сказала она. — А если попробуешь приблизиться ко мне или моим детям, я вызову полицию», — он стыдливо улыбнулся. — Я думаю, это из-за того, что я подрался с отцом, когда он лежал в больнице при смерти. Я разбил о его голову больничную вазу, а он запустил мне в лоб ящиком. Сестра всегда ужасно переживала, когда мы дрались, — улыбка стерлась с губ. — На похоронах, шесть дней спустя, у меня на лбу было семь еще не заживших швов от того ящика. Ума не приложу, откуда у него взялись на это силы. Он ведь уже был совсем доходяга. У меня до сих пор шрам, — Трольс повернулся к Анне и провел пальцем по тонкой белой полоске на лбу.

— Сестре не пришло в голову спросить, откуда у меня раны на лбу. Она просто отказалась сидеть рядом со мной на похоронах и отсела на другую скамью вместе со своим семейством. После церемонии она подошла ко мне и предупредила, что, если я когда-то к ней приближусь, она заявит на меня в полицию. За насилие. Отец был насквозь проеден раком, но в ее картине мира я убил его вазой, — Трольс вдруг показался разочарованным. — Когда я в тот вечер позвонил сестре, полный решимости примириться, то мгновенно понял, что она не собирается идти на сближение. Я положил трубку и почувствовал, что близок к нервному срыву. Я все время думал о Йоханнесе, меня напугало то, что я сделал, и я боялся, что он заявит на меня в полицию. И в то же время мне так его не хватало! Карен ничего не понимала. Мы встречались пару раз, пили кофе, и она без умолку болтала о большом воссоединении. Вдруг я понял, что мне очень нужно увидеть тебя. Это казалось единственным верным решением: может быть, ты сможешь поговорить с Йоханнесом? Не знаю, как я себе это представлял. Я дважды ждал тебя под дверью. Пробирался в подъезд в надежде, что ты окажешься дома. Я решил не звонить заранее, боялся, что ты не захочешь меня видеть. Но был уверен, что, если мне удастся с тобой поговорить, все встанет на свои места. Оба раза решимость мне изменяла. Один раз я даже запаниковал. Соседка снизу поднялась к тебе, чтобы проверить, как спит девочка. Ты, насколько я понял, была на пробежке. Она оставила дверь приоткрытой, так что я зашел за ней внутрь. Уселся в гостиной и сделал вид, что я старый друг, который часто к тебе заходит. Она меня выгнала. Сказала, чтобы я ждал за дверью. Она смотрела на меня рассерженно и подозрительно, глаза метали молнии. Я чувствовал себя так, как будто меня застукали на месте преступления, испугался, побежал вниз по лестнице и тут вдруг услышал, что ты вернулась. Хлопнула подъездная дверь, ты отдышивалась, потом закашлялась. Мне было ясно, что это ты. И я забрался в щитовую с проводами. Я был почти внизу, а ты, кажется, делала растяжку. У меня было чувство, что твоя соседка продолжает следить за мной, как будто видит во мне преступника, способного причинить другому зло, — теперь он говорил устало. — Точно так же было и в школе, правда? Мой отец ведь вынужден был вести себя со мной твердо, иначе я стал бы неуправляемым, так он объяснял учителям. Нет, конечно, он меня не бил. Но он пытался выражаться предельно ясно, заверял он их, прочерчивать границы. Это они прекрасно понимали. Они и сами со мной еле справлялись. И только твои родители не верили во все это дерьмо.