Радость и страх - Джойс Кэри

И брата и сестру гнетет вина перед миссис Тимоти. Они прощаются, чувствуя на себе ее терпеливый, тоскующий взгляд. Табита молит: "Ты же понимаешь, Гарри". А он, ссохшийся старичок, росточком чуть повыше ее, глядит пустыми глазами в пространство и бормочет: "Ничего, ничего, не волнуйся... тебе везет..." Очевидно, он пытается утешить ее мыслью, что везенье ей не изменит.

- Я буду приезжать к тебе в гости, Гарри.

Но он мотает головой. - Лишние хлопоты. Миссис Тимми и так нелегко.

В машину его вносят на руках; и миссис Тимоти, прощаясь с Табитой, кажется еще больше удрученной от того, что он так слаб. - Я думала, он все же покрепче. За ним будет нужен непрестанный уход. - И опять словно чей-то голос обвиняет Табиту.

Присутствовать на торгах она не в состоянии. Она уезжает из Эрсли, как преступник бежит от воплей своей жертвы, и перебирается в Данфилд-отель до того обессиленная, что всю первую неделю проводит в постели. Операция позади, но больной еще страдает от шока, от полного истощения всех сосудов и тканей.

128

Но стоит ей встать, и кажется, что она на пять лет помолодела. Она ездит по магазинам, закупает что нужно энергично и с толком. На приветствия продавцов отвечает молодой, оживленной улыбкой.

И в самом деле, хотя голова у нее еще покруживается, зато на душе стало легко, как будто все грехи ей простились. Операция подобна смерти, но после нее выздоравливаешь, и это - воскресение. Неимоверное усилие, которого потребовал совершенный ею переворот, обернулся для нее новой жизнью, новой ответственностью. Нэнси скоро родить, и Табита носится с ней, как наседка с цыпленком. А Нэнси только смеется над ее страхами. - Да брось ты, бабушка, я до противности здорова.

Такая уверенность кажется Табите легкомысленной. Ей известно немало случаев, когда молодые матери поступали опрометчиво, и вот - искалечили себя на всю жизнь.

А ребенок, девочка, и правда рождается неожиданно, на три недели раньше срока, когда Паркин уже переехал на лондонскую квартиру, а здесь, в отеле, нет ни акушерки, ни врача, ни наркоза, в результате чего у Нэнси разрывы, но это тревожит ее куда меньше, чем отсутствие Паркина: "Ему там будет скучно".

- Если он теперь пойдет к Филлис, ты, надеюсь, порвешь с ним всякие отношения, - говорит Табита с апломбом, в сознании своей независимости.

- Ой, он это не из вредности, бабушка. Он вообще не такой уж бабник. Мне кажется, он, скорее, даже ненавидит женщин. Просто у него бывает потребность выпустить пары, а то нервы не выдерживают.

- Чушь какая. Не тебе бы оправдывать такое его поведение.

Паркин, заехав в Данфилд на шикарной новой машине, в шикарном новом костюме (он все время в разъездах по делам Центральной компании), забыл даже справиться о дочке. Он небрежно помахал Табите рукой, точно встретил приятеля-летчика, поцеловал Нэнси, сказал: "Привет, а ты все толстеешь. Ну, мне пора". А потом принялся клясть правительство за то, что не дало компании санкции на расширение конторы. "И обжаловать нет смысла, эти бюрократы, черт их дери, только смеются, знают, сволочи, что мы в их власти". И размахивает руками, точно хочет сломать клетку. На его лице, в его голосе - удивление и ярость. Паркин - в прошлом владыка воздушных просторов, лучший в любом подразделении ночной пилот, окруженный почетом и благодарностью. Человек остался тот же, но теперь его в грош не ставят, вытесняют из жизни.

- Помяни мое слово, - говорит он; - недолго этим чиновникам куражиться. Скоро им преподнесут хорошенький сюрприз. - И отбывает.

- Просто спасение, что ему дали машину, - говорит Нэнси. - Ему только бы носиться с места на место, это для него как лекарство.

Но она рвется в Лондон и, когда врач и Табита напоминают, что она может себе повредить, если встанет раньше времени, возражает: - Вреднее будет, если Джо там что-нибудь выкинет. Он терпеть не может оставаться один в комнате.

Она так нервничает, что через неделю даже старосветский провинциальный врач больше не настаивает. И всю дорогу в Лондон, в машине, говорит о своем муже. "Он, конечно, ненормальный, но такой уж он есть. Нет, скучного мужчину я бы после Джо не вынесла".

Все ее помыслы сосредоточены на этом человеке, которого она изучила с такой неожиданной для нее проницательностью, потому что он первый поразил ее воображение; которому она мать, нянька, жена и любовница; которого судит без злобы, укрощает с юмором; которому предается со страстью, черпая в этом двойную усладу - радовать его собой, а себя не только им, но и его радостью.

Четырехкомнатная квартира неплохо обставлена и на удивление чиста и прибрана. Понятия об украшении жилища у Паркина, оказывается, чисто военные. Картины висят попарно; при каждом, кресле - своя пепельница на ремне с грузом; на турецком полированном столике перед камином аккуратно расположены пепельница, сигареты и спички. И когда он, войдя, застает в квартире жену и Табиту, то первая его забота - не поздороваться, а смахнуть с этого столика соринку и предложить обеим женщинам полюбоваться им. - Из султанского дворца в Константинополе. Черное дерево и перламутр. Уникальная вещь; Вы посмотрите, какая работа.

- Прелесть что такое, Джо.

- Ковер рядом с ним совсем не смотрится. Неужели нельзя достать что-то поприличнее?

Да, на этом новом фоне Паркин оказался внимательным мужем или, вернее, хозяином дома. У него есть свои взгляды на портьеры, диванные подушки, даже цветы. И чуть не каждый день он приводит с работы бывших летчиков, обосновавшихся в Лондоне, угощает их и, выбрав подходящий момент, приглашает полюбоваться турецким столиком.

Нэнси и Табита нередко готовят ужин на десять человек, а после ужина моют посуду. Но даже когда и к полуночи работа не кончена и они падают от усталости, на лицах у обеих читается удовлетворение. Быт налажен, механизм пущен в ход. Нэнси, вытирая кастрюльку, вздыхает: - Время кормить Сьюки, а они все не уходят!

- А уж говорят! Никогда не слышала, чтобы столько говорили.

- Что ж, наверно, им нравится, потому и ходят. А для Джо чем больше народу, тем лучше.

Она приносит ребенка в кухню, усаживается, не отбросив от лоснящегося лица рассыпавшиеся, влажные от пара волосы, и расстегивает комбинезон, так что большая грудь выпадает на него, как плод, созревший мгновенно, словно по волшебству. И, склонившись над дочкой, говорит разомлевшим голосом, в котором и усталость и удовольствие от укусов беззубых детских десен: - О господи, либо о политике, либо о выпивке. Не хотела бы я быть герцогиней.

- Герцогини из тебя бы не вышло.

- Тебе хорошо говорить, сидела у себя в комнате.

Табита чистит ложки, зорко следя за тем, как идет кормление, и отвечает гримасой, означающей одновременно: "Да, уж я нашла чем заняться" и "Меня не звали".

За дверью голоса, кто-то гремит ручкой; Нэнси встает, не отнимая от груди малютку - точь-в-точь обезьяна на суку, в которую вцепился детеныш, - и приотворяет дверь. Слышен молодой мужской голос: - Мы пришли помогать.

- Нет, Тимми, сюда нельзя. Нечего вам здесь делать, веселитесь дальше.

- Нэн! - взывает другой голос. - Я очень хорошо мою посуду!

- Нет, нет, Билл. Брысь отсюда, мальчики.

"Мальчики", ровесники Нэнси, а то и постарше, пробуют возражать, но в конце концов уходят. Она запирает дверь и возвращается на свое место. Никто нам не нужен, да, бабушка? - И сладко зевает. - На сегодня с меня их хватит.

- Да уж что верно, то верно.

По улице еще проезжают машины. Автобус, задержавшись у светофора, взревел и тронулся с места. Из гостиной долетает взрыв смеха, и тяжелые башмаки топают внизу по лестнице - кто-то, отпустив на прощание удачную шутку, отправился восвояси. Но от этих звуков тишина в кухне только отраднее, словно она существует сама по себе, отгороженная от мира спешащих автобусов и мужских острот. Теперь молчание нарушает только мягкое почмокивание младенческих губ, жадное, деспотичное.

- Слава тебе господи, уходят, - говорит Нэнси.

- А эта из моих. - Табита любовно разглядывает ложку с Вест-стрит. Серебро, и форма хорошая, без затей. Таких ложек сейчас не достать.

- Ох уж этот Джо с его столиком!

- Сколько же стоило это сокровище... и между прочим, за него заплачено?

- Сколько бы ни стоило, он себя оправдал - Джо второй месяц в хорошем настроении. Я одного боюсь - точно такой же выставлен в витрине у Баркера, что, если он увидит?

- Уж если он и сейчас недоволен... Ведь ему еще повезло.

Снова долгое молчание, а потом Нэнси задает вопрос, вызванный непривычным для нее усилием мысли: - И почему это мужчины никогда не бывают довольны, кроме как самими собой?

- Не только мужчины. Ты никогда не задумывалась над тем, почему мы молимся: "И остави нам долги наши"?

- А знаешь, бабушка, у Сьюки лицо уже почти человеческое. Она будет похожа на дедушку.

- Надеюсь, она унаследует его глаза.

- Ну давай, давай, Сью. Дурацкая манера у этих младенцев, перестанут сосать и смотрят на тебя, как на дырявую бочку.