Время шакалов - Станислав Владимирович Далецкий

– Пропил бы ты всё и оглянуться не успел – так же, как пропил свою квартиру. Такому сколько не дай – всё спустит: хоть миллион,– поддел его Учитель. – Ты самое главное не понял из того, что я сказал. Не в деньгах дело, а в том, какую роль они играют в нашей жизни. Если всё сводится только к деньгам, то и не жизнь это вовсе, а существование.

Посмотри на людей, что ходят мимо нас: утром на работу, вечером с работы и всё ради денег – зачем такая жизнь? Заработал – потратил, снова заработал – снова потратил и так, пока не сдохнешь! И для чего жил? Ладно, если дети есть, а если их нет? Ел, пил, совокуплялся – вот и вся жизнь, что наша, что тех, кто ходит и ездит мимо нас на работу.

Они такие же бомжи, что и мы: только мы без места жительства, а они без места в жизни и неизвестно, что хуже – жить на дне, как мы или барахтаться в гниющей мерзости на поверхности.

Возьми собак, к примеру. Бродячие псы кормятся, как и мы, на свалках – зато свободные, а домашние псы кормятся дома, но рвутся на улицу, чтобы свободно побегать. Так и люди сейчас: есть жильё и работа, но нет свободы, а часто и времени, чтобы тратить заработанные деньги, разве это жизнь? Надо работать – чтобы жить, а не жить – чтобы работать ради денег.

Коммунисты, как их не клеймят сейчас всякие выродки, ставили целью осмысленную жизнь людей, чтобы было больше свободного времени и люди не гонялись за деньгами – даже совместительская работа давалась по разрешению, чтобы люди не корячились ради заработка.

Помнится, даже магазины не работали по воскресеньям, кроме продовольственных – чтобы люди не гонялись за шмотками и товарами и проводили один выходной без бытовых забот.

Музеи были бесплатными, работали библиотеки, кино и театры были доступны всем по ценам на билеты, а сейчас: или не работают эти учреждения культуры по выходным, или билеты в кино и театры по такой цене, что не по карману большинству населения, а библиотек почти не осталось. Вот такая демократия.

Учитель замолчал, налил в стакан воды и выпил. Публика молчала. Михаил Ефимович осторожно сказал: «Зато сейчас можно взять ссуду в банке, если очень нужно, а потом отдать», и тут же осекся, вспомнив, что именно из-за ссуды, взятой кем-то по его паспорту, он и остался без жилья.

Учитель усмехнулся: «Чья бы мычала, а твоя бы молчала, Тихий, насчет ссуды в банке. Я вот, помню, что до демократии, на всех почти предприятиях, в больницах и школах были кассы взаимопомощи, куда по желанию, ты отдавал один процент или больше от каждой зарплаты и когда тебе были нужны деньги, брал там ссуду без всяких процентов и потом отдавал с зарплаты. Когда увольнялся с работы, то все твои взносы в КВП – так назывались кассы взаимопомощи, возвращались полностью.

А в сберкассе – так тогда назывались офисы сбербанка, можно было взять денег на строительство дома или покупку квартиры кооперативной, но только по рекомендации предприятия и тоже без процентов – не было тогда ростовщиков и частных банкиров, потому-то они и ненавидят советское время и шельмуют советскую власть. Вот ты, Тихий, стал бы бомжом при советской власти? Нет. А при демократии, пожалуйста на улицу – без жилья и без работы!

– За деньги и торгаша придушить можно, – мечтательно сказал Черный, – я бы с удовольствием. Они же нас душат ценами, а почему нам нельзя? Если бы не цены, да была бы работа, разве стал бы я продавать свою квартиру, чтобы купить поменьше и подешевле, а на разницу хотел прожить? Конечно, нет. В итоге нарвался на мошенников и лишился всего: ни денег, ни квартиры. И таких обманутых тысячи по всей стране.

Работу в Москве найти можно, но зарплаты маленькие – на неё даже комнату здесь не снять, а уехать куда-то, нужны деньги, да и работу там, вряд-ли найдешь. Всё упирается в деньги – будь они прокляты! Отменить бы их совсем, как мечтали первые коммунисты, но этих мечтателей быстро успокоили всяческие рвачи, а сейчас они и власть захватили и вместо памятников Ленину ставят памятники деньгам в виде банков, меняльных контор, магазинов и борделей,– закончил Черный.

– Хромой, а ты что молчишь? – спросил Учитель.

– Что бестолку говорить?– ответил Хромой, – сидим здесь в развалинах, словно первобытные люди в пещерах и мечтаем, чтобы деньги исчезли. Скажи кому на улице – засмеют! Совсем, мол, у бомжей крыша поехала или напились суррогатной водки. Кстати, Учитель, разлил бы остатки водки, что принес Тихий – всё легче будет на душе.

Предложение было принято, водка выпита и общество сидело в руинах квартиры, думая каждый о своём и, конечно, о деньгах, чтобы выжить завтра и потом, позже, в надежде, что нынешняя их жизнь закончится как нелепый сон и всё вернется к началу, которое можно изменить.

Стемнело. Огни большого города, сливаясь в зарево, достигали развалин, рассеивая мрак до светлых сумерек, в которых едва различались лица временных обитателей этого временного жилища во временном мире общества людей, звуки жизни которого, постепенно затухая, доносились и сюда.

Михаил Ефимович поднялся с табурета и пошел осматривать своё лежбище, предложенное ему на эту ночь обществом отверженных. Кусок поролона, положенный поверх тюфяка, был вполне чист, вечерний воздух был прогрет, но не душен, как на чердаке, и он окончательно решил остаться здесь на ночлег.

Обитатели что-то ещё обсуждали, сидя вокруг стола, а Михаил Ефимович разделся, аккуратно сложил одежду на разложенные листы газеты «МК» и устроился на ночлег.

В проёме окна, лишенного створок, виднелись яркие мерцающие звезды и доносились какие-то слабые звуки. Он закрыл глаза. В голове, затухая, слышались слова: деньги, деньги, деньги и он забылся беспокойным сном, который бывает, когда человек засыпает не на своём привычном месте.

VI

Утром он проснулся от солнечных лучей, бивших через оконный проём прямо на его лежанку. День обещался быть жарким, как и накануне.

Михаил Ефимович встал, скатал в рулон поролон, на котором спал, оделся и пошел к лестнице, чтобы спуститься в подвал, где был устроен общественный туалет. Справив нужду, он подошел к пожарному крану, торчавшему из стены подвала и, приоткрыв вентиль, умылся под тонкой струйкой холодной воды. Все коммуникации этого дома были отрезаны где-то