Упражнения - Иэн Макьюэн

в виде сына. В этот самый момент Лоуренс находился в камере полицейского участка, очнувшись с тяжелым похмельем, или же лежал на стальной решетке под простыней в морге. Два состояния, оба вполне реальных, находились в идеальном равновесии, и ему была уже невмоготу вежливость полицейского – тот просил Роланда подтвердить адрес. Какая бы ни была волновая функция, с ней должен был произойти коллапс – и он мог сам его вызвать. Шарах – и точка!

– Где он? Что вы говорите?

– И почтовый индекс, если не возражаете.

– Ради бога, просто ответьте.

– Я не могу ничего предпринять без вашего…

– Я живу в Клэпхеме. В старом городе! – Он повысил голос.

– Хорошо, сэр. Этого достаточно. Меня зовут Чарльз Моффет. Детектив-констебль. И я звоню вам из брикстонского полицейского участка.

– Нет!

– Я работаю в отделе суперинтенданта Брауна, который недавно вышел в отставку.

– Что?

– В последний раз он виделся со мной несколько лет назад… словом, давно. В 1989 году. В связи с делом вашей пропавшей жены.

Стряхнув наконец остатки сна и осмыслив тот факт, что его сын жив, Роланд только хмыкнул. Теперь он услышал, как Лоуренс плескался в ванной.

– Дело было разрешено ко всеобщему удовлетворению.

– Да.

– Но я звоню в надежде, что вы согласитесь на опрос в связи с другим делом, вытекающим из ваших бесед с суперинтендантом Брауном.

– О чем?

– Я бы предпочел обсудить это с глазу на глаз. Сегодня днем вы свободны?

В два часа пополудни они сидели напротив друг друга за кухонным столом, как когда-то много лет назад Роланд сидел напротив заехавшего к нему старшего инспектора Брауна. Моффет оказался жилистым парнем с сияющим лицом – голова и лицо у него и впрямь по форме смахивали на электрическую лампочку – широким лбом, мощными скулами и точеным подбородком. У него были широко расставленные глаза под едва заметными бровями, придававшие ему вечно удивленный вид. У его дальних предков, вероятно, была китайская кровь. Несколько минут они болтали о том о сем. Для разговора у них была одна общая тема – Браун. Двое из его троих сыновей пошли по стопам отца и сейчас служили в городской полиции. В разных участках около Энфилда.

– Трудновато им там, – вздохнул Моффет. – Но научатся многому.

Старший сын пошел в армию и окончил Сэндхерст[144] с отличием. Сейчас ждет отправки в Кувейт в составе небольшого подразделения.

– Сторожить иракскую границу? – спросил Роланд.

Моффет улыбнулся:

– Предмет всеобщей гордости.

Когда беседа ни о чем затухла, полицейский сказал:

– Мой профиль – прошлые преступления на сексуальной почве. Это только предварительное следствие, и вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Буду краток. – Он открыл папку с машинописными заметками Брауна. – Мой коллега рылся тут в архиве Дуга, искал что-то, не относящееся к этому делу, и наткнулся на интересную улику. Но сначала, будьте любезны, назовите свой день рождения.

Роланд назвал. Его бил озноб, но он надеялся, что это не слишком заметно.

И потом Моффет зачитал:

– «Когда я положил этому конец, она не противилась»… И так далее… «…Когда убийство витало над всем миром».

– А, да.

– Это слова из вашей записной книжки, которую сфотографировал Дуг Браун.

– Верно.

– По чистому недоразумению они отнесли эти слова к вашей пропавшей жене.

Роланд кивнул.

– Но в процессе дальнейшего рассмотрения дела вы заявили, что эти строки касаются ваших прошлых отношений с другой женщиной. Сексуальных отношений.

– Именно.

– Сколько лет было той женщине?

– Я полагаю, ей было лет двадцать пять – двадцать шесть.

– Будьте любезны, назовите ее имя.

И тут четкий образ Мириам Корнелл встал перед его взором. Дождливый вечер, когда она его выгнала, ее слезы, ключ от сарая в ее руке перед тем, как она швырнула его на пол. Если верить квантовой теории, во вселенной существовало измерение, в котором он женился на ней в Эдинбурге и был все еще жив. Счастливо или неудачно женат. Довольно скоро со скандалом разведен. Таковы были множественные возможные варианты для них обоих. Если поверить в это, тогда нужно верить во все мировые религии и культы сразу. Где-то в невидимом мире все они были истинными. Как и лживы. Стивен Хокинг как-то сказал: «Когда я слышу про кота Шрёдингера, моя рука тянется к пистолету». Но эта идея продолжала оставаться для Роланда наваждением. Более того, стала его соблазном. Еще не все дороги пройдены, а он жив и здоров. Через прореху в покрывале реальности он был виден, все в той самой пижаме, но уже в свои пятьдесят с лишним, живя скромной жизнью.

– И зачем мне называть ее имя? – спросил он.

– Я к этому подойду. А это убийство к чему относится?

– К началу, к началу нашего романа. Кубинский ракетный кризис. Это было до вас. Все тогда думали, что вот-вот могла разразиться ядерная война. Массовое убийство.

– Октябрь 1962 года. То есть вам только исполнилось четырнадцать, когда у вас начались эти отношения.

– Да. – Роланд, ощутил, как холодок, не очень приятный, поднимался по позвоночнику, и у него вдруг возникло, тут же им подавленное, поползновение потянуться и зевнуть. Никакой скуки, никакой усталости. Моффет смотрел на него, ожидая продолжения. Роланд выдержал его пристальный взгляд и тоже выжидал.

Его решимость найти Мириам и выяснить отношения то поднимала волны, то рыла канавы – то готовность действовать, то бездействие. А в последние десять лет в основном второе. Одну серьезную попытку он предпринял в 1989 году, получив письмо с сообщением о ее переезде в Ирландию. Он отправился в Королевский колледж музыки. Дама на ресепшене была сама любезность. Сверившись с регистрационной книгой, она подтвердила, что Мириам окончила колледж с отличием в 1959 году. Он вернулся на следующий день и был представлен пожилому профессору теории музыки и игры на фортепьяно. При упоминании Мириам тот нахмурился и заявил, что помнит ее весьма смутно. Очень одаренная, несомненно, но после окончания колледжа она с ним не связывалась. Хотя, добавил профессор, возможно, он ее с кем-то путает.

В 1992 году он предпринял еще одну попытку и поехал на метро на другой конец Большого Лондона, в Эппинг-Форест, где находился национальный институт зарегистрированных пианистов. Ее в списках не оказалось. В середине девяностых уже трудновато было установить факты о ком-либо или о чем-либо, да это в те времена никого и не интересовало. Твой сосед мог переехать в новый дом в четырех улицах от тебя, ни от кого не скрываться, а найти его было практически невозможно. Любой поисковый запрос предполагал почтовый адрес, или номер телефона, или личный визит и долгий поиск по архивам, или все вместе. В 1996 году у него уже имелся доступ в интернет, и хотя Всемирная сеть обещала безграничные возможности, он не обнаружил там никаких сведений о ней.

Другими бытовыми препятствиями для систематического розыска было воспитание маленького ребенка, зарабатывание на жизнь и усталость. Потом к этому добавилось и еще кое-что. В конце девяностых у него начался период увлечения Чарльзом Диккенсом. Он прочитал восемь романов подряд. Им овладело свойственное этим романам упоение разнообразием человеческих типов и щедростью души, каковую он в себе едва улавливал. Не опоздал ли он стать лучше, шире душой? А потом он прочитал две биографии писателя. Одно событие в жизни оказало на него глубокое воздействие. В возрасте восемнадцати лет Диккенс, никому не известный судебный писарь с литературными амбициями, пылко влюбился в красавицу Марию Биднелл. Ей было всего лишь двадцать. Поначалу она вроде бы поощряла его ухаживания, но, вернувшись после окончания пансиона для благородных девиц в Париже, отвергла его. Никаких перспектив у него не было, да и ее родителям он никогда не нравился. Спустя много лет, когда он уже стал самым знаменитым из всех живых писателей, Мария написала ему. На этом отрезке жизни Чарльз томился в браке с Кэтрин. Но через три года этому наступит конец. Он мечтал о сексуальном томлении юности. И вот теперь Мария Биднелл оживила воспоминания о его великой неутоленной страсти. Он не мог выбросить ее из головы. И начал писать ей, как казалось, любовные письма. Вскоре ему стало ясно, что он больше никого не любил. Он не смог завоевать ее в молодости, и это стало для него крупнейшим поражением в жизни. Может быть, было еще не поздно…

Мария,