Правила игры в человека - Яна Листьева

так много, что не выговорить одним дыханием, не выдумать одной непрерывной мыслью, не отвлекаясь на трепет берёзовых серёжек на ветру, на стрёкот цикад в полуденном мареве, на сырой перестук затяжных капель по голым ветвям, на долгую скрипучую звёздчатую морозную тьму; я переберу все слова и все начинки и все отвлечения, буду петь рассветные песни майского дня, говорить громовые раскаты, вести неспешные беседы с теми, кому не достало бесед и молчать для тех, кто больше не может слушать, ходить долгими кружными путями, так, что прибыв, наконец, к очередной наугад выбранной цели, я окажусь от неё дальше, чем прежде, и всё по дороге, всё впрок: и совиный взгляд, и самая густая и твёрдая тень бесплотного духа, и хохот лесных детей, и следы одинокого путника, третью вечность возвращающегося домой, и прикосновения невидимых рук, вплетающих душистые травы в шерсть домашних зверей – всё умостится, уместится, уложится в мой слоёный пирог на тонком дрожащем тесте, замешанном в самую лунную ночь в безвозвратно ушедшем году.

Я не умею прясть, но пирог мой требует самой неслышной пряжи из тающего вечернего света и кошачьей шерсти, и я впряду украдкой пробравшегося в кухню ночного воришку, пришедшего за скопившимися по углам чудесами, в свою бесшумную серебристую нить – он ничего не почувствует, мой безымянный удачливый вор, только увереннее станет его цепкий взгляд и точнее рука, всегда забирающая то, что необходимо, и оставляющая столь же необходимое, но другое, взамен. Я подберу оставленные ловким моим воришкой чьи-то позавчерашние сны, выстуженные короткий день в ледяной проруби, возле рыб, выдержанные долгую ночь в догорающей тёплой печи, на которой спят, ставшие похожими на папиросную бумагу, папирусные свитки, полные несуществующих слов; я возьму эти слова, отделю от бумаги, отправлю в пирог папирус, папиросу, росу, речь римского императора, позабытую им накануне решающей битвы, звук трубы, рвущийся в бой, горечь победы, тесноту поражения, пресный привкус обратной дороги, пыль, глину, ноющую рану, ножевую сталь; в мой пирог попадут все неслучайные листья, оказавшиеся у меня на пути, все блокнотные листы, разрисованные поверх написанного поверх нарисованного; чтобы не было слишком сухо, добавлю мятного масла, мятой правды, неубывающей красоты огня и оленя над пропастью в невозможном прыжке; буду держать в одной руке чашку с печалями, в другой колокольчик, в третьей рис и грибы (золотые, высокие, на тонкокостной ножке), в четвёртой другую руку, в пятой память, рождение, смерть, а если мне не хватит на всё это рук, то я тоже их где-нибудь украду.

Я встану и вытянусь в голос и выверну взгляд через себя наружу, через колодец, через пень-колоду, через зеркальный коридор меня и меня туда, где меня ещё нет, протяну все мои и найденные руки широко, шире, чем время и близко, ближе, чем бесконечность; очерчу дугу зелёным и слишком синим, синим и совсем не великим, несокрушимым, неузнанным: здесь будет слово моё и слоёное моё средство для удаления пятен неприятного неживого оттенка с ткани бытия, очерёдность событий условна и значения не имеет; я стою выше самых высоких вершин, где ветер и свет и облака, ниже самого глубокого морского дна, где тень и трепетные твари в окружении белоглазых глубоководных плодов; я стою и разрезаю этот пирог из обычного теста с многослойной начинкой, охватываю пирог поперёк и вдоль железных линий электропередач, вдоволь у каждой станции электрички, автобусной остановки, автомобильной заправки с дешёвым горьким чёрным топливом для припозднившихся, опаздывающих, уходящих пешком по нескончаемой трассе, у всех ночных и дневных супермаркетов, на пыльных библиотечных полках, в уценённых корзинах видеопрокатов, в дорогих салонах по продаже машин и ногтей; я разрезаю пирог и смотрю, как он поднимается, плавает, плавится, поставленный на пятнадцать минут в нагретую солнцем дровяную деревянную печь.

Начало начинки находится здесь, пространственно-временные координаты введены в активную память блока границы неба и неба: это такой слоёный пирог, продолжить?

Y/N

(мигает курсор)

Неколыбельная

мама мыла раму, мыла спину и голову детским шампунем без слёз, мыла выгнутый мост через встречную речку, мыла каждую свечку, горящую над алтарём, мыла лестницу и грудную клетку, мыла котлетку, чтобы та не упала на пол, мыла молл (это торговый центр) и тротуар на пару десятков метров вокруг, как в договоре указано – мыла шампунем, наверное, тоже без слёз: в конце концов, никто не хочет думать о том, что начнётся, если тротуар разрыдается сразу везде

мама мыла раму, мыла чайку над пирсом, гальку в воде, самые синие части неба над морем и моря под ним, мыла чей-то брошенный нимб, закатившийся за скамейку в парке, мыла нахальную галку, которая здесь оказалась неведомо как, мыла шкаф и разгребала бардак: эти газеты оставить на осень, эту посуду отдать за десяток яиц и свёрточек масла, эту рукопись сжечь, эти руки отмыть и повесить сушиться, не забыть зацепить полинялой прищепкой покрепче – от ветра; ветер тоже пора бы помыть

мама мыла раму, мыла фрукт помидор и овощ горчицу, мыла каждую спицу каждого из колёс – все почему-то решили, что имеет значение только одно, но человеческие оценочные суждения никак не влияют на неизбежность гигиенических процедур, мыла ощипанных кур и их окуряющий дым, мыла сон и осоку и щёки тем и другим животным и людям и духам, мыла одно непослушное ухо и пальцы ноги, мыла флаги над замком и фляги с водой, мыла пчелиный рой и математическое неравенство, имеющее сложные взгляды на единицу, мыла ещё какую-то птицу – птиц очень много, не разобрать в темноте

мама мыла раму, мыла зелёное, мыла рассвет, мыла потёртый скрипучий паркет, мыла чернильные пятна, черничный язык, мыла копчёное сало и деликатный звериный рык, мыла щекотное устье реки и большие усталые грузовики на обочине пыльной прозрачной дороги, мыла налоги, которые кто-то в последний момент успеет (успел) заплатить, мыла каждую прядь непослушных блестящих волос и вплетала в них золотую звенящую нить

мама мыла раму, рама тщательно жмурил глаза и сопел, чтобы мыльная пена не забивалась в нос

Сошью себе пальто

Сошью себе пальто, говорит, сошью себе пальто и буду ходить, оно будет жёлтое и железное и сверху и сбоку, сошью себе пальто. Начну с какого-нибудь начала, пришью к карману большую пуговицу, полосатую снаружи, фиолетовую сзади, на пуговицу повешу ключ от дома, которого нет, моего дома, самого лучшего в мире. Пришью капюшон, снаружи двоящийся и прозрачный, как толстое бутылочное стекло, внутри шелковый, расписанный темно-зелеными листьями, через которые пробивается тёплый розовый рассвет, сошью себе пальто.

Сошью себе пальто, говорит, сошью себе пальто из карманов и всего, что между ними – планки там, отвороты, бортики, якоря и прочая морская терминология; подкладку непременно