Рубеж. Пентакль - Генри Лайон Олди

Темная тень, сидевшая между Гринем и костром, пошевелилась. Гринь плотнее вжался в землю; вот чертовка встала, будто собираясь размять затекшую спину. Вот оглянулась как бы невзначай; Гринь на мгновение увидел ее лицо. Ноздри ходили ходуном, будто ведьма по кличке Сало принюхивалась…

Да так оно и было! Боже праведный, спаси и сохрани!

Ведьма села на место, к Гриню спиной, но чумаку казалось, что она глядит и затылком. Шарит в траве, выискивая его, Гриня, нимало не сомневаясь, что незваный надсмотрщик здесь и бежать ему некуда.

– Еще! Нарисуй смыслу!

Ребенок говорил ясно и четко, без сюсюканий, а голос у него был звонкий и резкий, будто чайка кричит.

Дикий Пан, похожий сейчас на старенького любящего дедуся, поправил окуляры:

– Чего-чего нарисовать?

– Смыслу!

Ведьма отвлеклась и перестала наконец принюхиваться. Обернулась к мальчонке, спросила без приязни:

– Ты-то сам эту смыслу когда-нибудь видел?

Ребенок посмотрел тетке Сало в глаза. Гринь обмер, на мгновение угадав тот самый взгляд, тот самый, что так поразил его в глазах взрослого исчезника.

И ведьма тоже почуяла этот взгляд. И – Гринь даже привстал от удивления – потупилась. Опустила глаза, сдалась.

– Ты, малой, нарисовал бы сам, – ласково предложил пан Станислав. – А то ведь я, старый, не знаю никакой смыслы – так заодно и поглядел бы.

Мальчонка взял у него из рук заостренную палочку. Повертел попеременно в шестипалой руке и в четырехпалой. Провел по земле раз, другой; обозлился собственному неумению, швырнул палочку в костер:

– Теть Сале, поймай саламандрика.

– Разве ты хочешь кушать? – с фальшивой заботой осведомилась ведьма.

Мальчонка тряхнул головой:

– Не хочу кушать. Хочу поглядеть, как ты ловишь.

– Клева нынче нет, – ведьма не глядела на воспитанника. – Только крючок поломаем. Да и спать пора.

Мальчонка оскалился, опасно сверкнул продолговатыми глазами. Сунул руку в костер – Гринь от неожиданности не успел зажмуриться. С первого взгляда ему показалось, что братишка выхватил из пламени головню, но нет, по волглой траве запрыгал, разбрасывая искры, невиданный зверь вроде огромной ящерицы.

В этот момент чумака-шпиона можно было разглядеть без особого труда. По счастью, и ведьма, и добрый дедушка Мацапура глядели на воспитанника и только на него; мальчонка дул на шестипалую руку, и в длинных глазах все яснее обозначалась обида:

– Жжется… ай!

– Конечно, жжется, – проворковала ведьма. Пан Мацапура зыркнул на нее с откровенной ненавистью. Подхватил парнишку на колени, быстро оглядел руку, поцокал языком:

– Ты, паря, когда что-то в огоньке видишь, то лучше палочкой достать или там крючком… А руки – они человеку не для того дадены. Давай-ка, полечим скоренько, для того хороший способ есть.

Говоря, пан Мацапура развязывал штаны. Не смущаясь присутствием ведьмы, окропил парнишкину руку – полечил давним дедовским способом, Гринь и сам им пользовался, если приходилось сильно обжечься.

В длинных нечеловеческих глазах стояли вполне понятные слезы. Человеческие, детские.

– Заживет, паря, как на собаке. Тряпицей сейчас завернем. Ты, баба, не стой столбом, тряпицу подай чистую!

Гринь смотрел, как Мацапура утешает своего четырехлетнего пленника… четырехлетнего, потому что два месяца этому мальчонке приписать никак не удается. Как пан Мацапура, любивший детей совсем особенной любовью, тетешкает на коленях странного чортова младенца, гладит по голове, совсем забыв об издыхающей в траве огненной твари. Как ведьма Сало походя тычет в тварь носком сапога, оглядывается, заново начинает шевелить ноздрями…

Гринь отползал. По-рачьи пятился, пока стебли травы не скрыли от него и далекий костер, и черный силуэт насторожившейся ведьмы, пока звон цикад не заглушил нелепую песенку, которую добрый дедусь напевает внучку на сон грядущий.

А тогда, удалившись на порядочное расстояние, подхватился и побежал прочь.

– Э-э-э, то панночка Ярина все никак сдохнуть не может! Ну подите сюда, ясна панна, я допоможу!..

Вместо привычной шабли в руках Дикого Пана был щербатый прямой клинок. А Ярине Логиновне негде было добыть зброи – костыль разве что, а костылем много не навоюешь.

– Вон где встретиться пришлось, – Мацапура шагнул вперед, из-под сапог его брызнули искры прогоревшего костра. – В пекло за старым чортом потащилась? Ну иди сюда, Ярина Загаржецка, сосватаю тебя и на свадебке потанцую! Н-на!

Щербатый клинок вошел в бледную девичью шею у самого основания…

Гринь охнул и открыл глаза.

Серое небо. Трава в росе. Рядом, ткнувшись лицом в ладони, спит под рогожкой Ярина.

Живая.

Гринь перекрестился. Перевел дыхание, принюхался, как давеча ведьма. Пахло сырой землей и конским навозом, сквозь плотные эти запахи едва пробивалась ниточка знакомого духа. Колыбелью пахло – хотя какая там колыбель, дите такого роста уже гусей пасти должно!

Приложил ухо к земле. Ничего не слыхать, оно и понятно.

– Ярина! Ярина Логиновна! Вставайте, иначе не догоним.

Стон.

Сотникова села, не отнимая ладоней от лица. Помотала лохматой головой, что-то пробормотала сквозь зубы. Гринь испугался – сон в руку?!

Он ожидал увидеть на Яринином лице рану, кровь. А увидел слезы; в серой пыли, налипшей на впалые Яринины щеки, пестрели светлые промоины. Сотникова ревела и не могла остановиться. Что-то часто плачет гоноровая Ярина, день за днем глаза на мокром месте.

– Уйди, чумак! Оставь меня в покое… Чего вылупился?!

Гринь попятился. Сотникова повалилась на землю, заколотила кулаками, будто капризное панское дитя:

– Так мне и надо! Так мне и надо! Калека, опудало, баба!.. В пекло меня!..

– Коли сон дурной, так поплевать надо, – шепотом сказал Гринь. – Слышь, Яриночка…

– Уйди, чумак! Видеть тебя не могу!

В стороне переступал спутанными ногами уцелевший Воронько. Переводя взгляд с рыдающей панночки на низкое солнце, а потом на дорогу, а потом на лошадь, а потом опять на панночку, Гринь успел подумать, что хорошо было бы осесть на хуторе и построить дом. Неленивого хозяина здешняя земля в три года озолотит. А бабы не надо вовсе. Нанять наймичок, пусть работу делают по дому, а бабы не надо, нет…

– Чумак… добей меня. Сил нет. Добей!

– А это можно, – сказали у Гриня за спиной.

Сон в руку!

Дикий Пан стоял, опираясь на здоровенную дубину. Ни ведьмы, ни дитяти рядом не было.

– Кого ты мне привел, Григорий? То ж Ярина Загаржецка все никак сдохнуть не может. Ну подите сюда, ясна панна, я допоможу!..

Ярина перевела взгляд с Мацапуры на Гриня. И, встретившись с ней глазами, он все понял и едва не засмеялся, такой вздорной была панночкина мысль, но смех застрял в горле, потому что сотникова поверила:

– Так ты меня вел… Григорий?

Не отвечая, Гринь прыгнул на Дикого Пана. Слишком вольготно стоял пан Станислав, слишком не стерегся, и шабли при нем не было…

Как на соляной столб налетел. Крепко стоял зацный и моцный, только уклонился от просвистевшего Гринева кулака, поймал чумака за руку… и поскользнулся на росе, грянулся на землю вместе с Гринем.

– Ах ты чортов братец!

Потемнело в глазах – то пан Станислав приложил Гриневу голову о случившийся рядом мелкий камень. О такой камушек можно плуг сломать, а можно и выворотить… из земли… выворотить…

Панская шея была неохватной, будто поросшая мхом колода. Гринь все сжимал и сжимал пальцы; рядом заверещала сотникова, заверещала, как десяток ведьм. Гриня снова ударили по голове – пальцы разжались сами собой, выпуская Мацапурино горло. Высоко над собой он увидел белесое небо, качающиеся стебли и ухмыляющееся лицо Дикого Пана; через миг вместо лица появился сапог с налипшими комьями земли – жирной, плодородной. Сапог легонько подтолкнул Гриня в висок; мир взорвался болью, Гринева голова повернулась, как снежный ком, позволяя сквозь красную пелену разглядеть и сотникову. Ярина Логиновна стояла на коленях, сжимая в одной руке костыль, а в другой – неизвестно когда подобранный камень. Пан Станислав оставил поверженного чумака, шагнул к панночке, поигрывая своей дубиной. Сотникова оскалилась сквозь невысохшие слезы и кинула камень. Мацапура уклонился. Поднял дубину к плечу, примерился…

Гринь повис у него на руке. Чумаки живучи; мало, что ли, Гриня били? И по голове случалось получать, а скамейка в шинке не мягче Мацапуриного кулака. Красным глаза застилает, а все равно поднимался, поднимется и теперь!..

Вот разве что толку от его усилия не было никакого. Мацапура легко стряхнул оглушенного чумака, замахнулся на этот раз дубиной – в землю вбить и в земле же оставить. Лежи, Гринь, мечтай о плуге… Когда-нибудь и тебя распашут…