Кочубей - Даниил Мордовцев

   — Вражьи ляхи! — сказал старый урядник, утирая рукавом седые усы. — Всё у них не по-нашему. Нет ни сала, ни вареников, ни галушек, ни пампушек, а всё не то чтоб сладко, не то чтоб кисло... Сам чёрт не разберёт!

Вдруг раздались выстрелы на дворе. Казаки вскочили с мест, бросили на стол и на пол серебряные кружки и бокалы и ухватились за ружья, которые стояли возле стены. Палей не трогался с места. Все с беспокойством смотрели на него.

   — К коням, детки! — сказал он хладнокровно. — А ты, Москаленко, останься со мною.

Казаки побежали опрометью из комнаты, и тогда Палей сказал:

   — Если польская погоня воротилась так скоро, то, верно, Иванчуку не посчастливилось. Защищаться здесь будет бесполезно. Ты, Москаленко, попробуй счастья и пробейся чрез неприятеля, а я останусь здесь и взлечу на воздух вместе с ляхами, с ляшками и ляшенятами. Один конец! А Палея не видать им живого в своих руках и не ругаться над седою его чуприною! Ступай!

Москаленко бросился на шею Палею.

   — Отец мой, благодетель мой! Послушай моего совета и брось своё отчаянное намерение! Пойдём на пробой! Ночь тёмная, враги не знают нашего числа. Ударим на них дружно и крепко, и они не посмеют гнаться за нами. Увидишь, что мы успеем спастись, а если умирать, то лучше всем вместе, в чистом поле...

   — Ни слова! — сказал Палей. — Как я сказал, так быть должно. Я раздумал прежде, что должно делать. В темноте, в беспорядке я скорей могу попасться в плен... Нет, этого не будет! Прощай, хлопче! Коли тебе удастся увидеть жену мою и детей, скажи им, что я всех их благословляю, и отдай им вот этот отеческий поцелуй! — Палей поцеловал Москаленка в голову. — Все деньги мои и всё золото и серебро разделите на три части: одну часть жене моей и детям, а остальные вам, хлопцы, на равные части!.. Ах, как жаль, что мой Огневик пропал!.. Вам не устоять без меня, детки! Ступайте на Запорожье, к Косте Гордеенке, и служите у него... Но к Мазепе чтоб никто не смел идти... Это последняя моя воля! Ступай!..

   — Батько! Пане гетман!.. — воскликнул Москаленко.

   — Ни слова более! Ступай!.. Время дорого.

Москаленко со слезами на глазах выбежал из комнаты.

Палей взял свечку со стола, раскурил свою трубку и перешёл в комнату, где лежали связанные поляки вокруг бочки с порохом. Он выломал кинжалом одну доску из верхнего дна бочки и поставил на краю дна свечу.

   — Ну, Панове ляхи, — сказал Палей, — я думал, что вам завтра должно висеть, ан пришлось вам плясать на воздухе. Подождём музыки!

В это время казаки ввели пана Дульского и принесли кучу бумаг.

   — Сложите бумаги в угол, — сказал Палей, а пана привяжите к бочке, вместе с его приятелями!

Казаки немедленно исполнили приказание вождя.

   — Не я виноват, пане Дульский, — сказал Палей, что не могу сдержать слова! Ты знаешь наше условие! Детки, ступайте к коням!

Казаки, не понимая ничего, вышли из комнаты. Палей сел на бочку с порохом, поставил свечу на пол и продолжал курить трубку, поглядывая то презрительно, то насмешливо на несчастных, внутренне приготовляющихся к ужасной смерти. Они также слышали выстрелы, слышали решение Палея и знали, что он не изменит своему слову. Некоторые из них громко молились, другие исповедовались друг другу в грехах.

Но выстрелы замолкли. Прошло с четверть часа, и всё было спокойно. Тишина не прерывалась ни криками, ни звуком оружия, ни конским топотом. Палей не понимал, что всё это значит. Он внимательно прислушивался.

Вдруг внизу лестницы послышался шум и говор. Палей взял свечу и, устремив взор к дверям:

   — Всему конец! — сказал он и с нетерпением ждал, чтоб неприятели вошли в комнату, намереваясь в ту минуту поджечь порох. Моления умолкли: несчастные ожидали взрыва.

   — Где он? Где батько? — раздалось на лестнице.

Сердце Палея вздрогнуло. Это был знакомый, милый ему голос.

   — Батько! Где ты? — повторилось в соседней комнате.

   — Здесь! — закричал Палей, поставил свечу на стол и кинулся к дверям. Огневик повис у него на шее.

   — Это ты, мой Богдан, мой любезный сын! — воскликнул Палей, прижимая Огневика к сердцу. — Ну, теперь я умру спокойно! — сказал Палей, вздохнув протяжно, как будто камень свалился с его сердца. — Садись-ка да расскажи мне, каким образом ты избавился из когтей демоновских?

Между тем Огневик смотрел на несчастных связанных поляков, лежащих вокруг бочки с порохом почти без дыхания. Он взял Палея за руку, вывел в другую комнату и сказал:

   — Ты посылал меня, батько, к гетману Мазепе с тем, чтоб я помирил тебя с ним. Ты обещался вступить под его начальство, не правда ли?

   — Точно так! Я не отпираюсь от своего слова, — отвечал Палей. — Вы же сами решили, что нашей вольнице нельзя долго держаться и что одно средство остаётся нам, пристать или к войску Малороссийскому, или к Польше. Я лучше стану служить чёрту, чем ляхам, и так надобно было помириться с чёртовым братом, с Мазепою!

   — Я помирил вас, батько, и помирил искренно, — сказал Огневик. — Но первым знаком дружбы с твоей стороны, батько, должно быть освобождение сих несчастных. — Огневик указал на связанных поляков.

   — А это зачем?

   — Затем, что если ты признаешь власть гетмана войска Малороссийского и Запорожского и хочешь быть приятелем пана Мазепы, то не должен делать набегов без его волн и обижать его приятелей. Пан Дульский друг Мазепы.

Палей стал разглаживать свои усы и задумался.

   — Расскажи-ка мне прежде про нашу мировую! — сказал Палей.

   — Клянусь тебе Богом, — возразил Огневик, — что мы с тобой, батько, не знали гетмана Мазепы, почитая его злым, бездушным и коварным. Я проник в сердце его...

   — Постой! — сказал Палей, схватив Огневика за руку. — Он обманул, опутал тебя!

   — Нет! Он не обманул меня, а открыл мне свою душу, свои горести и поверил мне свои опасения, своё жалкое положение на высоте. Мазепе так же нужна твоя дружба, как тебе его. Вместе вы будете сильны, чтоб оградить права и вольности Малороссии и Украйны, а поодиночке погибнете оба, жертвою силы и хитростей политики. Верь мне, батько, я твой душою и ни об чём не думаю, ничего не желаю, как твоей славы, твоего спокойствия и блага родины... — Затем Огневик рассказал Палею все свои похождения в Батурине, умолчав, однако же, какою хитростию он был обезоружен и ввержен в темницу, и, изложив потом подробно волю Мазепы и все его сомнения насчёт твёрдости казацких привилегий, присовокупил:

   — Гетман Мазепа оставляет за тобой, батько, полк Хвастовскмй и все земли, забранные нами у поляков, обещая ходатайствовать об уступке оных тебе навсегда, за денежное вознаграждение; а от тебя требует только наружной подчинённости, желая действовать во всём с обоюдного вашего совета и согласия. Но пощади слабость его, батько! Старик влюблён смертельно в княгиню Дульскую и даже хочет на ней жениться. Пожертвуй своей победою общему благу! Вот первый случай доказать Мазепе, что примирение твоё искреннее и что ты чтишь его волю и даже угождаешь ему... Дай свободу твоим пленникам и откажись от добычи!

Палей снова задумался и, помолчав несколько, сказал:

   — Мне, право, всё что-то не верится. Проклятый Мазепа обманул, обольстил тебя и завлёк в свои дьявольские сети! Ужели правда, что Москва хочет уничтожить казатчину и гетманщину? Лжёт, как собака, вражий сын!

   — Помилуй, батько, — сказал Огневик, — да зачем же ты посылал меня к Мазепе, если не можешь и не хочешь верить ни клятвам его, ни обещаниям? Может ли он дать большее доказательство своей искренности, когда соглашается прибыть на свидание с тобою, безоружный, позволяя тебе явиться с вооружённою дружиной? Нет, батько! Если ты порассудишь, то убедишься, что Мазепе более нужна твоя дружба, нежели твоя погибель. В тебе он будет иметь сильную подпору, без тебя он будет всё в таком же положении, как и теперь.

   — Бог с вами! — сказал Палей. — Пусть будет по-вашему! — Потом, обратясь к казакам, стоявшим у дверей залы, примолвил: — Развяжите пана Дульского и освободите баб из погреба!

   — А других? — спросил Огневик.

   — А какое дело Мазепе до других ляхов! — возразил Палей.

   — Да ведь они друзья пана Дульского, приятеля Мазепы!

   — Ну так что ж?

   — Их также надобно освободить.

   — А кого же мне придётся повесить? — спросил Палей простодушно.

   — Теперь, батько, никого не надобно вешать. Мир заключён — и конец мести и войне!

   — Чёрт вас всех побери! — проворчал Палей. — Не дадут и потешиться казацкой душе, своей проклятою политикой! Ну, хорошо, отпущу всех; но чтоб не даром пропал поход, так повешу одного ксенза! Жидам и ксензам не спущу, хоть бы пришлось провалиться сквозь землю!