Успех (сборник) - Михаил Харитонов

В общем, даже как-то логично получилось. Ну, сначала народ, конечно, малость робел. Но когда по всем каналам социальную рекламу включили — потянулись люди, потянулись… Пенсию в зелёных баксах получать — это тебе не в жопе пальцем ковыряться. Да и, в самом деле, какого, извиняюсь, хуя, нам так жить? Мы-то свою страну просрали. Может, у них чего получится.

Как раз на этом деле я и погорел. Вышло, значит, распоряжение, что на работу в натовских структурах берут только стерилизованных. Ну а я решил по русской привычке словчить — вдруг да ещё пригодятся мне мои погремушки. Мне Смит белый талон стерилизованного обещал сделать, и сделал даже, я за ним в комендатуру ехал — и надо же, на патруль нарвался! Ну а когда меня взяли, на всякий случай сверились со своими базами данных, и тут — бамц-бамц! — а я, оказывается, ещё с начала демократической революции разыскиваюсь как преступник против свободы и демократии, расстельщик первой антисоветской революции девяноста первого года.

На следующий день мне в камеру газетки принесли: пойман, бля, преступник номер один, убийца Хаза, Руцкого, и так далее. Кровавый мол, палач собственного народа. Дедушка давешний диссидентский тоже выступил, крови моей хотел. Судить его, говорит, на хрен, судом всего прогрессивного человечества.

Как просил дедушка, так и сделали. Судили меня международным образом, по Интернету. Сделали страничку на всех языках, на котором каждый мудак мог отметиться — какое мне, лейтёхе Коновалову, измыслить наказание за его зверство. Говорят, первый опыт в таком роде. Ну и понятно, что вышло — смертная казнь через электричество, по американскому образцу. Говорят, больше всех испанцы за это голосовали. И чем я их так обидел — до сих пор понять не могу. Нормальная, вроде, страна, ничего против неё никогда не имел.

Сначала решили меня поджарить на следующий день после голосования, а до того — никого ко мне не пускать ни с какими визитами. Во избежание. Но за два часа до гриля ко мне в камеру пришел самолично тот самый мой дедок оппозиционный. Он, оказывается, уже неделю как натовцами был назначен "российское правительство" возглавлять, в чине премьера. Понятно, что правительство это самое — смех один, а всё же как бы официальное лицо.

Явился он, значит, с двумя натовскими офицерами, но вёл себя вежливенько так. Спросил, узнаю ли я его. Я, значит, ему на это говорю, что да, типа припоминаю. Тут он натовцам — "оставьте нас". Ну они, конечно, скривились, а хули делов — не тот вопрос, чтобы собачиться. Вышли.

Тут старикан, значит, про свои дела мне начал заливать. Оказывается, он ко мне пришел, чтобы выразить, блин, сочувствие. Он, говорит, в этом самом "российском правительстве" самая распоследняя шавка, потому что «правительство» это, естесстно, ничего не решает, а заправляют всем натовцы. И что он, дедок, тут было вздумал по старой памяти какую-то петицию написать против решения о стерилизации русских. Так ему американский сержант эту самую петицию чуть ли не в жопу засунул. Очень, говорит, обидно это ему было.

И вот он сипит чего-то, разоряется, на тему того, что надо было всё по-другому делать, и как мы тут все ничего не понимали. Блин, козёл вонючий. Допетрил наконец — а теперь-то уж чего? Помирать пора. Ну я молчу, а он бухтит. Даже девяноста первый припомнил. "Мы, — говорит, — были в корне неправы. Но и вы, мол, были в корне неправы. Надо было нас, уцелевших, резать, резать, и резать, пока бы всех не перерезали. И страну бы сохранили, и нас бы, мудаков, спасли. Хоть не жизнь, но честь нашу, потому что…" — и, значит, всё в таком духе.

Тут в камере свет погас. Я подумал было — сломался, может. Потом — нет, американская техника не ломается так с полпинка. Весь напрягся, думаю — щас чего-то будет.

И вокруг сразу что-то зашумело, крики раздались. Ну, думаю, сейчас что-то будет. И покрепче зажмурился.

А меня тут за загривок лапищей — "эй, Серёга, ты чё? глаза открой!"

Тут-то до меня и дошло, что ни в какой я не в тюряге сижу, а с ребятами на броне. И в голову въехало (не знаю уж откуда), что это девяносто первый год. И сейчас перед нами будет та самая белодомовская толпень.

Вот только не спрашивайте, откуда я это знал. Знал — и всё тут. Ниоткуда. Я потом себе плешь проел — как такое может быть, да ещё два раза подряд. А тогда у меня времени думать не особенно было. Помню, как броневик разворачивали, и с давешним дедом на броне, под трёхцветными знамёнами на Кремль шли. Ещё помню, как гекачепистов в коридоре расстреливали. Я деду в руки автомат сую, а он, понимаешь, морду воротит. Ну тут уже я озверел — нет, ребята, революция так не делается! Подогнал какого-то пацана из демшизы, дал ему в руки калаш — на, стреляй по кровавым извергам народа. Пацан аж обоссался, когда машинка застрекотала. Стоит, как дурак, ствол вверх едет, вокруг все легли — смех один, да и только. Тоже мне, убойная команда.

Потом ещё была комедия, когда правительство формировали. Сидим мы, значит, в самом что ни на есть Кремле, вокруг евроремонт и панели дубовые, а под дверь из коридора течёт кровища — лужи-то так и не убрали. Ребята из Белого Дома только-только прибыли — поняли, суки, что сейчас опоздают к шапочному разбору. Ну, я, значит, кулаком по столу: у нас тут революционная ситуация, никакие законы не действуют, как сейчас решим, так всё и будет. А на столе мой «калаш» лежит — типа, не забывайте, ребята, кто за вас всю грязную работу сделал, пока вы там в Белом Доме сидели и пёрнуть боялись…

Сначала-то я был министром обороны. Газеты, блядь, ещё издевались — впервые, дескать, в русской истории на таком месте лейтенант оказался. Соратнички тоже нервничали — то погоны генеральские в морду тыкали, то, наоборот, советовали штатским заделаться — только, грят, не срами кресло. Но я ни в какую. Был я, дескать, лейтёхой, им и останусь. Хотя, чего уж там, очень хотелось мне в старшие по званию… Но чую — не тот случай. Зато народу понравилось, — а, значит, рейтинг мой начал потихонечку подрастать.

Конечно, были всякие сложности. На людях демократические приказы подписывать по поводу армии, а всякими хитростями сохранять боеспособные части, консервировать военные заводы, ну и так далее. Потом вышел в премьеры, когда Хазбулатов ласты склеил. Я тут, кстати, не при чём был: ну не поладили они с Руцким, так уж вышло. Мне же потом пришлось всё дело заминать, чтобы, не дай Бог, чего не выплыло. Хотя разговорчиков, конечно, было много, и в прессе тоже. Тут мне, значит, доверили и это — со средствами информации работать. Чтобы, значит, они в своей свободе слова меру знали, и говном мазать демократическое правительство не очень уж старались. А я что — я служу, дело делаю, ну и потихонечку английский учу в виде хобби. Авось, потом пригодится.