Эта гиблая жизнь - Коллектив Авторов

– Ну и ну, это же институтский курс, в школе такое и близко не проходят... Ты, Настя, беги на урок, подойдешь на переменке, а я уж тут поколдую. Надо кое-что в книгах посмотреть.

– А нам ко второму уроку, я специально пораньше пришла. Можно, я в классе посижу?

– Посиди, посиди!

Мария Семеновна минут двадцать возилась с задачкой, заглядывала в справочники, наконец, ответ сошелся.

– Настя, пойди сюда, вот смотри, тут надо сначала вот так, а потом получится неравенство...

Девушка довольно быстро ухватила суть и закивала:

– Да, да, понятно, а я вчера сидела, сидела...

Она аккуратно записывала решение в тетрадку. За окном светало. Ее, склоненное над партою лицо, в неверном свете зимнего рассвета, выглядело нездоровым и усталым.

– Настенька, а ты уверена, что тебе сил хватит?

– Хватит.

– А если не поступишь?

– Через год снова поступать буду!

– А потом? Шесть с половиною лет в институте, потом ординатура или интернатура, считай, десять лет только учиться. Врачом станешь почти к тридцати. И для чего? Зарплата сейчас у врача, сама знаешь...

– Ну, почему, сейчас многие врачи очень неплохо зарабатывают!

– Так это в частных клиниках, туда попасть на работу очень, очень не просто. Надо и специалистом быть хорошим и связи иметь, рекомендации.

– Да нет, и в обычных клиниках можно хорошо заработать. Сейчас же за все платить нужно, за обследование, за процедуры, за операцию, если хочешь, чтобы хорошо сделали.

– А если у человека денег нет? Он же платит за медицинское страхование и рассчитывает, что ему помогут.

– Да бросьте вы, никто на него сейчас не рассчитывает, за свое здоровье надо платить. Всякая работа должна хорошо оплачиваться, особенно работа врача, у него в руках жизнь человека.

– Конечно, должна, только ведь у многих денег нет совсем. Что же ты им и помогать не станешь? Вот, например, попаду к тебе я, лет так через пятнадцать, а платить нечем.

– Ну, что вы, Мария Семеновна, вам я всегда помогу!

– Хоть на этом спасибо...

В коридоре громогласно раскатился звонок. Настя ушла, а в дверь начали протискиваться десятиклассники, начинались уроки.

На третьей перемене в кабинет химии вплыла, завернутая в норковую шубу дама. Мария Семеновна с трудом узнала в ней маму Лены, ученицы из своего класса. Видела она её на собраниях редко, да и в таком одеянии узнать было мудрено.

– Як вам, Мария Семеновна, директора что-то нет, а ждать я не могу... У меня вот какое дело, Лены недельку не будет в школе, не знаю, заявление вам или кому другому отдать.

– А что случилось?

– Слава Богу, ничего, просто мы с мужем в Египет отдохнуть собрались, ну, и Леночку, конечно, с собою берем... Пускай на солнышке погреется да и оставить ее не с кем. Мы недолго, недельку, или дней десять, как получится. Я могла бы ей справку достать, но зачем?

– Погодите, а как же учеба, она же отстанет?

– Да бросьте вы, ей-Богу, ничего нет страшного, мы каждый год зимой ездим. Это и не дорого, в общем-то, долларов по пятьсот, семьсот на человека, а удовольствие... В прошлом году в Хургаде были, а в этом в Шарм-эль-шейх полетим. Муж уже тур купил. Там сейчас хорошо, солнце, море... Леночка и учебники с собою берет, почитает.

– Но, послушайте, есть же какая-то дисциплина, мы ведь требуем посещения школы. Конечно, если ребенок заболел, это одно дело, но вот так, просто отдохнуть... Я, право, не знаю... И директор...

– Конечно, конечно, дисциплина – это обязательно. И папа Леночке все время говорит, что дисциплина – это главное на работе. А директор все знает, она не возражает, я вам заявление оставлю, Мария Семеновна, а Вы уж передайте.

– Если директор не возражает, то конечно.

– Вот и хорошо, а это вам к чаю.

Дама, положив на стол коробку конфет и не слушая вялые «Ну, что вы, ну зачем?», даже не попрощавшись, просто кивнув, выплыла из класса.

«Ну и нахальство! – подумала Мария Семеновна, – взять вот так и посреди учебного года поехать погреться на солнышке в Африке, будто так и должно быть! А мы потом должны после уроков ее дочке консультации давать! Не поняла она, видишь ли! Поменьше бы по Египтам шлялась – больше бы понимала! Сидит, глазами хлопает... Конечно, такой можно и не учиться, мама с папой все купят и в институт платный впихнут, и будет потом или юристом или экономистом большие деньги огребать».

Глухое раздражение на невиноватую, в общем-то, ни в чем Лену, захлестнуло, поднимаясь волной к горлу, и отпустило... В кабинет со звонком входил ее 9 «А». Ребята толкались, хихикали, кто-то нарочно застрял в дверях, не пуская остальных, на него нажали... Одной из последних зашла Лена и, смущенно взглянув на учительницу, привычно села за предпоследнюю парту у окна, аккуратно доставая из портфеля тетрадь, учебник, ручку.

«А может так и должно быть? Если бы я могла, я бы тоже поехала. В Египте сейчас, наверное, хорошо, – подумала Мария Семеновна через минуту, глядя в окно на заснеженные деревья, – вдвоем с Андрейкой нам где-то тысячу – полторы долларов нужно... Нет, это мне в жизни не накопить столько. Может, в Дагомыс всё-таки удастся?»

Она никогда не бывала ни в Египте, ни где-нибудь еще за границей, но почему-то ясно представляла расцвеченные вечерними огнями улицы, блеск витрин, маленькие, уютные кафе, разноязычный гомон и себя, среди всего этого, в белом, выше колен, платье, с обнаженными руками...

После шестого урока в кабинет заглянула завуч.

– Мария Семеновна, там зарплату привезли, сейчас выдавать начнут. А в два часа учеба избирательных комиссий... Вы помните?

– Помню, помню, – Мария Семеновна уверенно закивала головою, хотя об этой учебе забыла начисто, – конечно, помню, обязательно буду.

Очередные выборы кого-то куда-то должны были состояться через две недели. В избирательную комиссию она бы, конечно, не пошла, если бы за это не обещали заплатить. «Хоть какие-то, а все – деньги, – думала она, – ладно, помучаюсь денек». Но мучиться пришлось не денёк, комиссию без конца собирали на совещания, собрания, учебу, дергали людей, безостановочно твердили об ответственности. А недавно директор, приехав с очередного совещания, вообще огорошила.

– Нам, в управлении, – сказала она, – заявили, что если выборы будут признаны недействительными из-за низкой явки, избирателей, то отвечать будут руководители школ. – Она вздохнула, взглянула в окно, будто подыскивая слова, и продолжила, – и деньги на повторные выборы вычтут из школьного бюджета... В общем, велено провести родительские собрания и агитировать родителей прийти на выборы, не позорить школу, – она снова вздохнула, пошевелила беззвучно губами и закончила. – Что же, будем исполнять...

Сейчас, стоя в очереди за зарплатою у кабинета завхоза, Мария Семеновна вспомнила, какое чувство стыда она испытывала, проводя это бестолковое родительское собрание.

– За вами никого нет? Тогда я буду. – Сзади подошел учитель истории, пожилой, сухощавый, с седой шевелюрой и жесткими топорщащимися усами, Павел Андреевич. – Что, пойдем, огребем мешок денег? Вот интересно, в былые времена, впрочем, не такие уж далекие, это дело жалованьем называли. Пожалованные, понимаете ли, деньги... А теперь перестали, впрочем, то, что нам сейчас подают, «жалованьем» назвать язык не повернется; «зряплата» – вот это в самый раз... Знаете, я тут как-то вечером томик Катаева взял почитать «Белеет парус одинокий», помните? Хотя, вы, наверное, это уже не читали.

– Ну, почему же, в детстве читала, конечно.

– Так вот, и я читал, и любил, надо сказать, эту книгу в нежном возрасте. Но, не об этом речь... Перелистываю я, этак, сей роман вечерком, детство вспоминаю, и вдруг до меня доходит, что отец Пети, главного героя – учитель. Ей-Богу, раньше как-то не доходило, что он простой учитель. И вот этот простой учитель живет в многокомнатной квартире, содержит на свое учительское жалование двоих детей, родственницу, кухарку, откладывает деньги на поездку за границу. При всем этом он жалуется на безденежье и бунтует! Да, думаю, коллега, вас бы на наше место, вы бы, пожалуй, снова революцию затеяли... Ваша очередь, Мария Семеновна!

Мария Семеновна, заслушавшаяся историка, ойкнула и заскочила в кабинет завхоза и, расписавшись в ведомости, сложила в кошелек выданные бумажки. Вся ее зарплата, за месяц, включая аванс, составляла что-то около ста долларов. В последние годы она, как и многие другие, привыкла все считать в долларах, это позволяло хоть как-то оценивать деньги, что при постоянной инфляции было отнюдь не просто. Часов химии в школе было немного: три восьмых класса, три девятых, да по два десятых и одиннадцатых давали ей только двадцать часов недельной нагрузки. Доплачивали, правда, за кабинет и классное руководство, но это было совсем немного. Вместе с деньгами, которые присылал муж, получалось в месяц долларов 120–130.

Заперев кошелек в кабинете, она поспешила на учебу. Держать под замком кабинет она привыкла не сразу, только после того, как у нее украли сначала зонтик, потом перчатки, и, наконец, сданные детьми за фотографии деньги, она научилась, выходя из кабинета, всякий раз запирать его на ключ. Вообще-то, школа считалась хорошей, но периодически кто-то начинал подворовывать... То пропадали куртки детей из раздевалки, то деньги из учительских сумок, оставленных на столе без присмотра. Подозревали кое-кого, конечно, проводили беседы, но поймать вора за руку было невозможно, а милиция от таких дел попросту отмахивалась.