Весна Византии - Дороти Даннет

Нахмурившись, девочка посмотрела на него, явно не находя, что возразить.

― Он чуть не умер, пытаясь спасти Николаса, ― заявила она сердито.

― Хорошо, что он прислал гонца, ― проронил капеллан и, бросив взгляд на угрюмое, бледное лицо Катерины, добавил: ― С нами мастер Тоби, демуазель. Мы не станем беспокоить мессера Дориа больше, чем необходимо, но мы должны отыскать и похоронить наших друзей.

«Теперь она расплачется, ― решил лекарь. ― Так положено… и она нуждается в этом…»

Он видел, как Катерина чуть заметно содрогнулась, но тут же вскинула подбородок и высокомерно бросила:

― Вам за это платят. Но я теперь забочусь только о своем муже. Капитан! Вы что, хотите, чтобы мы оставались здесь дотемна? ― И подхлестнула лошадь, направляясь вперед по дороге.

Краем глаза Тоби заметил, что Годскалк бормочет что-то себе под нос. Однако проклятия его явно были адресованы не Катерине.

― Как ты называл Дориа? ― напомнил ему лекарь. ― Легковесным?

Священник обернулся к нему, тут же постаравшись взять себя в руки.

― А что мы говорили о Николасе? Мстительный обманщик… Человек, который втайне причиняет страдания другим людям… Человек, который несет смерть…

Тоби примолк. Они и впрямь так считали. С кем обошлись хуже: с Катериной де Шаретти или с Кателиной ван Борселен? Дориа был убийцей, но и Николас тоже убивал, пусть и не своими руками.

― Они оба подобны Язону, ― промолвил лекарь.

― Возможно, ты прав, ― согласился священник. ― Я нередко замечал, что люди, ставящие перед собой недостижимую цель, как правило, втайне пытаются бежать от самих себя… Это в равной степени применимо к ним обоим. Разумеется, их цели были различны. Но сейчас мы увидим того, кто остался в живых. Постараемся отнестись к нему без предубеждения…

Наступили сумерки, когда отряд въехал в ущелье. Солнце, оставив в тени растущие ниже березы и вязы, орешник и ивы, чуть дольше задержалось на соснах, чуть выше по склону, но и тем недолго пришлось наслаждаться янтарными лучами. Река, стремительно текущая по дну ущелья, теперь грохотала все громче, перекрывая прочие звуки. Среди густой листвы почти терялись очертания солдат в доспехах. Кустарник достигал человеческого роста, и цветы, густо покрывавшие ветви, давали знать о себе пьянящим ароматом, но если путник оборачивался взглянуть на них, то в сумерках видел лишь бледные пятна. Высоко над головой, в небесах парили птицы, но отсюда не было слышно их криков; под ногами красноватый мох расползался и чавкал, напитанный влагой.

Миновав небольшое селение, где в домах уже закрылись все ставни, и воцарилась тишина, отряд выехал на мост, переброшенный через реку. Собака облаяла их, но тут же замолкла. Впереди, в восьми сотнях футов выше по скалистой дороге, возвышался монастырь Сумелы. Один из наемников Асторре отправился наверх, чтобы предупредить монахов, а остальные, запалив факелы, начали подъем.

После такого путешествия этот последний этап оказался не под силу служанкам Катерины. Их лошадок повели в поводу, а солдаты по двое понесли женщин на руках. Одна лишь демуазель не обращала на это ни малейшего внимания. Тоби видел, как заострились ее скулы, и круги залегли под глазами, ― но она упрямо двигалась вперед, даже не замечая слез, катившихся по щекам.

Конечно, ей нужно было поплакать… но только не так. Годскалк бросил на Тоби предупреждающий взгляд, но лекарь лишь отмахнулся. Уверенно подъехав к Катерине, он приобнял ее за плечи.

― Моя лошадь свежее. Давай, я повезу тебя.

Она толкнула его с такой силой, что едва не сшибла на землю, и воскликнула с высокомерием принцессы, на честь которой покусился какой-нибудь простолюдин:

― Уберите от меня руки! ― А затем подхлестнула лошадь и, обернувшись, бросила через плечо: ― У меня есть свой лекарь.

Вскоре после этого путники завидели мерцающие огни монастыря. Оттуда тянулась длинная вереница служек с факелами. Монахи были сейчас на молитве, но управляющий странноприимным домом приветствовал гостей у входа и провел их во двор, где послушники тут же занялись лошадьми. Здесь пахло стылыми камнями, ладаном и чем-то еще, необычным и незнакомым. Откуда-то доносилось звучное пение, и Тоби сперва решил, что слышится оно прямо из недр горы. Затем он обнаружил слева огонек святилища и нарисованных на стенах ангелов с огромными миндалевидными глазами, расписанными охрой, а также синей и алой краской. Голоса возвысились, исполняя псалом, а Годскалк обернулся к лекарю.

― Церковь, ― сказал он. ― Кафоликон… Я не слышу скорби в их пении.

― Радостный свет… Да, ты прав, похоже, у них нет повода для горя, ― согласился Годскалк.

И наконец их проводили в гостевые кельи, к ложу Пагано Дориа.

Как и полагалось, Катерина вошла туда одна. Тоби ничего не слышал через тяжелую дверь и молча стоял рядом с Годскалком. Асторре, к вящему его негодованию, они не взяли с собой. Он единственный остался бодрым и свежим после путешествия и сейчас наверняка наслаждался заслуженным отдыхом. Впрочем, Тоби готов был и постоять…

Десять минут спустя Катерина так и не вышла из комнаты, и сопровождавший гостей монах, вежливо постучав, распахнул дверь. Дориа сидел на диване с высокой деревянной спинкой, в окружении горы подушек, а перед ним на низеньком табурете примостилась жена. Перевязанной рукой он обнимал ее за плечи. Монах впустил гостей внутрь, вежливо напомнив:

― Мессер Дориа еще не вполне окреп…

― Вы очень любезны… Мы помним об этом. Мессер Тобиас и сам ― лекарь, ― сказал Годскалк, и дверь затворилась у них за спиной.

Пол кельи был выложен коричнево-красным мрамором с бледными прожилками, на белоснежной стене висело тяжелое, украшенное самоцветами распятие и икона в золотом окладе, блестевшем в свете множества свечей. В комнате имелся также стул, молитвенная скамеечка и стол с кувшином и медным тазом. Чуть в стороне стояла крытая жаровня, согревавшая воздух. Это явно была не обычная комната странноприимного дома, а покои, рассчитанные на членов императорской свиты. При появлении гостей Катерина встала с табурета и, отойдя в сторону, примостилась на сундуке у стены. Лицо ее по-прежнему казалось усталым, но теперь на нем проявился румянец. Дориа, завидев священника, медленно поднялся с места со словами:

― Мне очень жаль. Я скорблю по обоим и сочувствую вам.

Он заметно побледнел: похоже, любое движение причиняло генуэзцу боль. Монахи дали ему свободную, ниспадавшую до самого пола одежду, скрывавшую большинство ранений, однако перевязанная рука и скованность жестов говорили сами за себя. Дориа был тщательно выбрит, как всегда опрятен, и взирал на гостей с печалью во взоре.

― Прошу вас, садитесь, ― обратился к нему Годскалк. ― Вы еще не здоровы.

― Но я жив, ― возразил генуэзец. Он дождался, чтобы Тоби поднес стулья для них со священником, и лишь тогда уселся сам. ― Вы хотите знать, где отыскать их? ― Он чуть заметно улыбнулся и взглянул на жену. ― Катерина полагает, что вы намерены обвинить меня в убийстве, но я сказал ей, что вы люди справедливые и разумные…

― Так что же случилось? ― поинтересовался лекарь.

Он рассказал им обо всем, и они молча выслушали Дориа.

Катерина не одобряла эту поездку на охоту, но ему хотелось вырваться из города, ― настолько генуэзцу прискучили дворцовые развлечения. Он взял с собой нескольких слуг и, поскольку охота оказалась хорошей, задержался не на одну, а на целых две ночи, после чего, решив, что любящая жена простит его, двинулся дальше, в надежде повстречаться с Николасом и, возможно, отправиться вместе с ним в Эрзерум.

― Ведь если между нами и существовало соперничество, ― промолвил Дориа, ― все это не имело никакого отношения к табризским караванам, поскольку там товара хватает на всех. Что же до остального… Я считал его юношей, который любит поразвлечься… Да я и сам порой нахожу жизнь слишком уж серьезной. Конечно, наши игры порой могут быть опасны, ― но они не ведут к смерти. Он никогда не пытался повредить мне лично, как и я ему. Конечно, я знаю, что он был недоволен нашим браком с Катеринеттой, но ведь любовь редко подчиняется законам стариков. К тому же, как видите, ей хорошо со мной.

― Так вы догнали его? ― спросил Тоби.

― Неподалеку от перевала Вавук. Я хотел разбить лагерь на ночь, как вдруг услышал на дороге лошадей. Уже вечерело, и всадники меня не заметили, но я признал в них курдов, понял, что они вооружены и, похоже, готовы броситься в атаку. У меня на глазах они съехали с дороги и поскакали по обочине, как будто пытаясь застать кого-то врасплох. Я сразу подумал о Николасе. Конечно, это было безрассудством, но я тут же кликнул своих слуг и бросился следом. Однако, когда я оказался на месте, все было уже кончено: они носились меж шатров, убивая всех, кто попадался им под руку. Я сделал все, что мог, ― добавил Пагано Дориа и замолчал.