Творения, том 12, книга 2 - Иоанн Златоуст

Что же нам на это сказать? С самой звезды мы положим начало решению. Эта звезда не была одна из многих звезд; даже более, - она не была вовсе звездой; это была невидимая сила, облекшаяся в такой вид. Это видно, во-первых, из того, что солнце, луна и звезды, мы видим, с востока склоняются к западу; эта же звезда шла с севера на юг, - ведь так Палестина лежит по отношении к Персии. Во-вторых, из того, что она была видна не ночью, но и среди дня, при свете солнца. В-третьих, из того, что она то появлялась, то скрывалась. Она была видна вплоть до самой Палестины, в то время когда она вела магов. Но когда они достигли Иерусалима, она скрылась. Потом, как только они вышли от Ирода, она снова явилась. Все это свойственно не звезде, но какой-то разумной силе. В-четвертых, из того, что она указывала место. Она показывала место, нисходя вниз, потому что невозможно было сделать это оставаясь наверху, так как высота неизмерима, и, оставаясь там, нельзя было очертить и сделать заметным для тех, кто хочет видеть, такое узкое место. Видишь ли, сколько оснований думать, что та звезда не была одною из многих звезд, и что она явилась следуя вовсе не за внешним рождением. Для чего же, скажут, она явилась? Чтобы поразить бесчувственность иудеев. Так как, непрерывно слушая, что пророки говорили о Его пришествии, они не внимали им, то Он заставил придти из далекой земли варваров, отыскивающих царя иудеев у них самих, чтобы они на языке персов узнали то, чему не могли научиться у пророков; чтобы они имели величайший повод для убеждения, если они окажутся благомыслящими, и чтобы на будущее время у них было отнято всякое оправдание, если они будут продолжать свое упорство. Бог влечет магов чрез звезду, призывая их чрез то, что для них привычно; Он показывает им большую и необычную звезду, чтобы привести их в изумление величиною, красотою вида и способом ее шествия. Когда же Он привел их и, руководя ими, поставил их у яслей, тогда он стал говорить с ними уже не чрез звезду, но чрез ангела. Магов чрез звезду и чрез ангела, а нас чрез самого Единородного Он научил возвышенному, таинственному и превосходящему наш разум.

Размышляя о величии такого Его снисхождения, воздадим Ему достойную честь и воздаяние. Нашим же воздаянием Богу не может быть ничего другого, кроме спасения нашего и наших душ, кроме забот о добродетели и попечения о наших братьях. Ничто другое не может быть признаком и отличием верующего во Христа и любящего Его, кроме забот о наших братьях и попечения о их спасении, - потому что и Христос угождал не Себе, но многим. Павел так и говорит: "ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись" (1 Кор. 10:33). Зная это, возлюбленные, обсудим нашу жизнь, будем иметь великую заботу о братьях наших, будем сохранять единение с ними. К этому побуждает нас та страшная, приводящая в трепет, жертва, повелевающая нам подходить к ней в величайшем единомыслии, с горячей любовью и, ставши здесь орлами, возноситься, таким образом, до самого неба. "Ибо, где будет труп, там соберутся орлы" (Мф. 24:28), - трупом называя тело, потому что оно умирает. Если бы Он не был трупом, мы не воскресли бы. Об орлах же Он говорит, показывая, что приступающий к тому телу должен быть настроенным возвышенно, не должен иметь ничего общего с землей, не должен устремляться вниз и никнуть, но должен постоянно устремляться вверх, взирать на Солнце правды и иметь острый мысленный взор. Ведь это - трапеза орлов, а не галок. Те, кто вкушает теперь достойно, встретят Его и тогда, когда Он будет сходить с небес; напротив вкушающие трапезу недостойно потерпят самые ужасные муки. Если без надобности не прикасаются к царю, - что говорю: к царю? - без надобности не прикоснутся нечистыми руками к царским одеждам, хотя бы царь был в пустыне, хотя бы он был один, и с ним никого еще не было, - а ведь одежда есть ничто иное как нити, выпряденные червями и шелковичными гусеницами, окраска же, которой ты дивишься, только кровь убитой рыбы, и однако к ней не осмеливаются прикасаться нечистыми руками, - итак если не смеют без надобности коснуться человеческой одежды, то как мы с таким поруганием воспримем тело Бога всяческих, - тело неоскверненное, чистое, причастное божественной природе, которым мы существуем и живем, которым сокрушены врата смерти и отверсты своды неба? Умоляю вас, не будем губить себя бесстыдством, но будем приходить к Нему с трепетом и всяческой чистотой, чтобы не потерпеть нам тяжелейшего наказания. Чем более мы получили благодеяний, тем тяжелее мы примем наказание, если окажемся недостойны благодеяния. Пред этим телом, даже когда оно лежало в яслях, маги склонились в благоговении, и мужи, не знающие Бога, и варвары, оставивши отечество и дом, совершили длинный путь и, пришедши, поклонились ему с великим страхом и трепетом. Будем же подражать варварам мы, граждане неба. Те подошли к нему с великим трепетом, видя его в яслях и под шатром и не видя ничего из того, что мы теперь видим: ты же видишь его не в яслях, но на жертвеннике, видишь, что не женщина держит его, но иерей предстоит, и дух с великим изобилием осеняет предложение. Ты видишь не просто самое тело, как те, но тебе известна и сила его и все домостроительство; тебе, посвященному с тщательностью во все, не остается ничего неизвестным из совершенного Им. Воспрянем же и исполнимся трепета, покажем большую, чем те варвары, чистоту, чтобы, подходя безрассудно и как-нибудь, не собрать нам огонь на свою голову. Говорю же это я не затем, чтобы не приступали к таинству, но чтобы не приступали безрассудно, потому что как без внимания приступать к той таинственной трапезе - опасно, так вовсе не приобщаться - голод и смерть. Эта трапеза есть двигатель нашей души, сила, связующая наш разум, основание дерзновения, надежда, спасение, свет, жизнь. Уходя туда с этой жертвой, мы с великим дерзновением достигнем священных врат, точно огражденные со всех сторон золотым оружием. Да что я говорю о будущем? Здесь это таинство делает для тебя землю небом. Раскрой же врата неба и взгляни на них, - на врата даже не неба, но неба небес, - и тогда ты увидишь то, о чем было говорено. То, что там ценнее всего, это я покажу тебе лежащим на земле. Как в царских чертогах всего ценнее не стены, не золотая крыша, но тело царя, восседающее на троне, - так и на небесах всего дороже тело Царя. Но ты можешь видеть его и на земле. Я покажу тебе не ангелов, не архангелов, не небо и небеса небес, но самого Владыку их. Видишь ли, как ценнейшее из всего открыто для тебя на земле? И ты не только видишь, но и касаешься, и не только касаешься, но и вкушаешь и, взявши, уходишь домой? Очисти же душу, приготовь ум к восприятию этих таинств. Если бы тебе дали нести царского сына в украшениях, пурпуре и диадеме, не отказался ли бы ты от всего, что есть на земле? Как же, скажи мне, ты не трепещешь теперь, взявши в свои руки не царского человеческого сына, но самого единородного Сына Божия? Как не отбрасываешь всякую любовь к житейскому? Как не украшаешься тем единственным украшением, но еще смотришь на землю, любишь деньги, жадно влечешься к золоту? Какое может быть для тебя извинение? Какое оправдание? Разве ты не знаешь, как Владыка твой не благоволит ко всякой роскоши в жизни? Не потому ли Он по рождении был положен в ясли и избрал Себе матерью женщину простую? Не потому ли Он сказал человеку, который думал о выгодах: "а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову" (Мф. 8:20)? А что ученики? Не следовали ли они тому же закону, обходя домы бедных? Не останавливались ли они - один у кожевника, другой у делателя палаток? Потому так, что они искали не пышного убранства домов, но добродетелей душ. Будем подражать им и мы, не обращая внимание на красоту колонн и мраморов и ища горнего местожительства; растопчем всякое здешнее тщеславие, вместе со страстью к деньгам, и примем горний разум. Если мы будем трезвенны, мир этот не будет достоин нас, ни портики, ни галереи. Поэтому, молю вас, будем украшать свою душу, с которою и отойдем туда, чтобы достигнуть вечных скиний, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки Веков. Аминь.

CЛОВО 35

О покаянии.

Покаяние, тяжкое и страшное для грешника, есть исцеление прегрешений, истечение слез, уничтожение неправды, дерзновение к Богу, оружие против диавола, меч, отсекающий ему голову, надежда на спасение, отнятие отчаяния. Оно открывает небо, вводит в рай, побеждает дьявола. Поэтому, я не перестану возбуждать относительно него слово, чтобы ты не отчаивался в грехах, а поступая право, не гордился. "Посему, кто думает, что он стои'т, берегись, чтобы не упасть" (1 Кор. 10:12), - чрезмерная уверенность действительно приводит к падению. Ты праведен? Не падай. Грешник? Не отчаивайся. Я не перестану натирать вас этим лекарством, потому что я не знаю, есть ли какое оружие против диавола, чтобы вы не отчаивались. Если ты грешен, не отчаивайся. Я не перестану говорить тебе следующее: если ты каждый день грешишь, каждый день кайся. То же самое, что мы делаем в ветхих домах: когда они разрушаются, мы убираем разрушающееся и поправляем новым, никогда не переставая заботиться. Если сегодня ты пришел в ветхость от греха, восстанови себя назавтра покаянием. Но можно ли, скажут, спастись покаянием? Да, обязательно. Неужели я, всю жизнь проведший в грехе, если покаюсь, получу спасение? Да. Чем это доказать? Человеколюбием Господа. Могу ли я питать доверие к твоему покаянию только? В состоянии ли твое покаяние уничтожить столько зла? Если бы было одно покаяние, - тогда ты в самом деле должен трепетать. Но когда к покаянию примешивается Божие милосердие, мужайся. Нет меры Божию милосердию; никаким словом не выразить Его благости. Есть мера для твоей порочности, но для исцеляющих средств нет меры. Твоя порочность, какая бы она ни была, есть все-таки человеческая порочность; милосердие же Божие неизреченно. Мужайся, потому что твое зло побеждено. Представь себе искру, упавшую в море. Она не может держаться или светить. Что для моря искра, то для милосердия Божия – грехи; и даже не то, но гораздо менее. Море, как оно ни велико, имеет все-таки меру, милосердие же Божие безгранично. Я говорю это не затем, чтобы сделать вас легкомысленнее, но чтобы вы стали усерднее. Я часто убеждал не ходить в театр: ты выслушивал, но не исполнял, снова шел в театр; пропускал мимо ушей мое слово, чтобы не стыдно было снова придти и слушать. Я выслушал, скажут, и не исполнил: как мне идти и слушать? Между тем ты знаешь, что не исполнил, стыдишься, краснеешь, сдерживаешься, в то время, когда никто не обличает тебя; мое слово пустило в тебя корни, мое учение очищает тебя и тогда, когда меня нет. Ты не исполнил? Но ты себя осудил? Ты исполнил наполовину, если не исполнил, но сказал: я не исполнил. Осудивший себя за то, что не исполняет, склонен к тому, чтобы исполнять. Ты был на зрелище? Совершил грех? Пленен блудницей? Возвратился из театра? Пришел в себя? Тебе стало стыдно? Приходи в церковь. Ты огорчен? Воззови к Богу. Но не останавливайся на следующем: горе мне! я выслушал и не исполнил! как мне идти в церковь? как снова слушать? Потому особенно и иди в церковь, что ты не исполнил, чтобы, выслушавши снова, исполнить. Если бы тебе было предложено лекарство, и оно не очистило бы твоего тела, не возьмешься ли ты за него на другой день снова? Допустим, дровосек хочет срубить дуб. Он берет топор, подрубает корень; давши один удар, разве он не даст другой, если дерево не упадет? Разве не даст третий, четвертый, пятый, десятый? Так и ты делай. Блудница есть дуб, неплодное дерево, приносящее желуди, пищу неразумных свиней. Он пускал корни в твоей душе в продолжение долгого времени; опутывая совесть твою своими ветвями, он захватил ее. Слово мое, это - топор; ты уже однажды слышал это. Но разве может упасть в один день то, что врастало своими корнями столько времени? Если оно не упадет за два раза, за три, за сто, - и то неудивительно. Сруби хотя одно дурное, но имеющее над тобой власть дело, хотя одну дурную привычку. Иудеи ели манну и требовали лука, который - в Египте: "хорошо нам было в Египте" (Числ. 11:18). Вот как крепка и какое зазорное дело – привычка! Если ты чрез десять дней сделаешь достойный поступок, если чрез двадцать, чрез тридцать, как мне не полюбить тебя? Как не быть благодарным? Как не обнять? Ты только не уставай, но стыдись и осуждай себя. Я снова заговорил о любви: ты выслушал, но отошедши совершил хищение, не оправдал слово делами своими. Не стыдись однако опять придти в церковь; стыдись, когда грешишь, не стыдись каясь, но греша. Выслушай, что сделал с тобою диавол. Существует две вещи: грех и покаяние. Грех, это - рана; покаяние - лекарство. В грехе - стыд, в грехе - позор; в покаянии - дерзновение, в покаянии - свобода, в покаянии - очищение от греха. Выслушайте со вниманием. За грехом следует стыд; спутником покаяния является свобода. Но сатана извратил порядок и соединил свободу с грехом, а стыд - с покаянием. Я не перестану говорить об этом до вечера, до тех пор пока не разрушу это. Есть рана и есть лекарство. В ране - гниение, лекарство обладает средством очищать гниение. Разве в лекарстве - гниение? Разве в ране спасительное средство? Не имеет ли это свой порядок, то - свой? Можно ли переменить это на то, а то - на это? Но обратимся теперь к грехам души. В грехе есть стыд, в грехе - позор, его удел - бесчестие. В покаянии - свобода, в покаянии - пост, оправдание. Глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися. ("Говори ты, чтоб оправдаться") Праведник себе самого оглагольник в первословии ("Праведник в первой речи своей обличает себя") (Ис. 43:26; Притч. 18:17). Диавол, видя, что в грехе стыд (а этого достаточно, чтобы отвратить грешника от греха), в покаянии же свобода (что в состоянии привлечь кающегося), видя это, извратил порядок, соединив стыд с покаянием и свободу с грехом. Вот в чем дело, говорю я. Сильное вожделение влечет кого-нибудь к публичной женщине. Он делается пленником блудницы, приходит в публичный дом, без стыда, не краснея, соединяется с блудницей, совершает грех. В это время нет в нем ни стыда, ли упреков. Но стыд является с концом греха: он стыдится покаяться. Безумец! Когда соединялся с блудницей, не стыдился, а когда идешь на покаяние, тебе стыдно? Стыдится сказать, что совершил прелюбодеяние, краснеет. Совершая самое дело, не краснеет, а от слова краснеет? Дьяволовы это козни. Он позволяет ему в то время, когда грешит, не только не стыдиться, но делать это на глазах всех, потому что знает, что он убежит от греха, если ему будет стыдно; в покаянии же он заставляет его испытывать стыд, потому что знает, что, стыдясь, он не станет каяться. То и другое производит зло, задерживает раскаяние, влечет ко греху. Что же ты стыдишься потом? Когда творил прелюбодеяние, не стыдился, когда же предлагают лекарство, стыдишься? Когда очищаешься от греха, тебе стыдно? Ты должен был тогда стыдиться; тебе тогда должно было быть стыдно, когда ты грешил. Когда становился грешником, не стыдился, когда же принимаешь оправдание, стыдишься? "Говори ты, чтоб оправдаться". О, милосердие Господне! Не сказал: чтобы тебе не принять наказание, но: "чтоб оправдаться". Прекрасно. Но обрати внимание на слово: Он оправдывает его. Но как же Он делает это? А вот что случилось с разбойником: довольно было, чтобы он сказал: "или ты не боишься Бога", и затем своему товарищу: "и мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли", как Он говорит: "ныне же будешь со Мною в раю" (Лк. 23:40, 41, 43). Он не сказал: освобождаю тебя от наказания и осуждения, но Он вводит его в рай. Видишь ли, как он оправдался исповеданием? Бог человеколюбив. Он не пожалел Сына, чтобы пощадить раба; Он предал Единородного, чтобы искупить неблагодарных рабов; кровь Сына Своего Он сделал ценой их свободы. О, человеколюбие Господне! И не говори еще: я много согрешил, как могу я спастись? Ты не можешь, но Господь спасет тебя. Он так уничтожит грехи твои, что от них не останется даже следа. С телом этого нельзя сделать. Если бы врач десятки тысяч раз пытался сделать это; если бы он клал на раны лекарства, - рана зажила бы, но рубец не уничтожился бы. Этому препятствуют слабость природы, бессилие искусства, несовершенство лекарств. Но Бог, изглаждая грехи, не оставляет рубца, не позволяет, чтобы остался какой-нибудь след; вместе со здоровьем Он дает также и благообразие, освобождая от наказания, дарует также правду и согрешившего уравнивает с несделавшим греха. Но не может ли грех привести к отчаянию или победить милосердие Божие? И как погиб Иуда? Как? Ведь покаяние не может быть принудительным. Выслушай, что говорит ему учитель: что Мне сделать с тобою, Иуда? Ты не знаешь, что намерен сделать. Я знаю, но не хочу. Качество грехов требует этого, величие же милосердия удерживает. Что Мне сделать с тобою? Пощадить тебя? Но ты станешь еще нерадивее. Наказать? Но Мое милосердие не дозволяет Мне этого. Что Мне сделать с тобою? Не поступить ли мне с тобою как с Содомом, не поразить ли как Гоморру? Но Я - Отец, и Отец милосердый. И мы, зная об этом милосердии, не будем отчаиваться, но не будем также предаваться беспечности: то и другое - погибель. Отчаяние не позволяет встать лежащему, беспечность заставляет упасть вставшего. То имеет свойство лишать дарованных благ, это не позволяет освободиться от окружающего зла. Нерадение низвергает с самого неба, отчаяние приводит к бездне зла, подобно тому как сохранение мужества заставляет сейчас же спасаться оттуда бегством. Взгляни на силу того и другого. Диавол прежде этого был благ, но, вследствие нерадения и отчаяния, ниспал в такую бездну зла, чтобы потом уже не встать. Что он был благ, выслушай, что сказано: "Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию" (Лк. 10:18). Уподобление молнии указывает на сияние прежнего состояния и на скорость падения. Павел был хулитель, преследователь, гонитель. Но так как он имел ревность и не отчаивался, то он восстал и сделался равным ангелам. Иуда был апостол, но по нерадению стал предателем. Разбойник затем, - так как он не отчаялся, даже после того как совершил столько зла, - вошел в рай прежде всех. Фарисей за то, что был самонадеян, ниспал с высоты добродетели; мытарь же, - так как не пришел в отчаяние, - был за это так возвышен, что превзошел того. Хочешь, я покажу тебе, как то же самое случилось с целым городом? Так был спасен весь город ниневитян. Приговор привел их, конечно, в уныние. Ведь пророк не сказал, что, если покаются, будут спасены, но просто: еще три дня, и Неневия будет разрушена. И однако, несмотря на то, что прещение исходило от Бога, и что говорил пророк, и приговор был без отсрочки и ограничения, они не пали духом и не изменили добрым надеждам. А он потому не прибавил ограничения и не сказал: если покаются, будут спасены, - чтобы и мы, слыша решение Божие, не имеющее ограничения, не приходили в отчаяние, глядя на этот пример. Ничто не дает диаволу такого надежного оружия, как отчаяние. Поэтому, мы не так радуем его, когда грешим, как тогда, когда отчаиваемся. Выслушай же, как в случае с совершившим блудодеяние Павел боялся отчаяния больше, чем греха. Пиша к коринфянам, он говорил так: есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, на которое не осмеливаются и какого не слышно даже среди язычников (1 Кор. 5:1). То, что для тех невыносимо назвать даже по имени, вы осмелились осуществить самым делом: "и вы возгордились" (ст. 2). Он не сказал: и он возгордился, но, оставив согрешившего, говорит со здоровым, как делают врачи, которые, оставив больных, говорят больше с теми, кто их сопровождает. Но во всяком случае и они были повинные в его безумии, - в том, что не высказывали ему ни обличении, ни порицаний. Он сделал обвинение общим, чтобы лечение раны стало легче. Ужасно грешить, но еще ужаснее гордиться грехами. Если гордиться правдой есть лишение правды, то тем более, относясь к грехам, эта гордость нанесет нам последний вред и будет виной большей, чем самые грехи. Поэтому и говорится: "когда исполните всё повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие" (Лк. 17:10). Если сделавшие все должны быть смиренными, тем более следует плакать, считая себя среди самых последних. Указывая именно на это, апостол и сказал: "вместо того, чтобы лучше плакать" (1 Кор. 5:2). Что говоришь ты? Другой согрешил, а я должен плакать? Да, говорит, мы все связаны друг с другом в наказании по телу, и по членам. По телу: если нога получит рану, мы видим, как поникает и голова. Что может быть выше ее? Однако во время несчастия она не показывает своего достоинства. Так и ты делай. Поэтому, и Павел убеждает радоваться с радующимися и плакать с плачущими. Но посмотри, как Павел боится (как я уже сказал) отчаяния, как великого оружия диавола. Сказавши: "прошу вас оказать ему любовь", он указал и причину: "дабы он не был поглощен чрезмерною печалью" (2 Кор. 2:8-7). Овца, говорит он, в пасти волка. Поспешим же, отобьем ее, прежде чем он пожрет ее и погубит член наш. Корабль теперь захвачен бурей. Поспешим же спасти его прежде крушения. Как корабль затопляется, когда море бушует, и волны вздымаются со всех сторон, так и душа, когда уныние отовсюду постигнет ее, скоро задыхается, если у нее нет руки, которая бы поддержала ее. Печаль о грехах спасительна, но она приносит гибель, если она неумеренная. Павел, зная, что сделал диавол с Иудой, боялся, чтобы и здесь не случилось того же самого. А что же он сделал с Иудой? Иуда покаялся: "согрешил я", - говорится, - "предав кровь невинную" (Мф. 27:4). Дьявол слышал эти слова. Он увидел, что тот начинает путь к лучшему, идет ко спасению, и испугался перемены. У него есть ведь милосердый Господь: Он плакал о нем, когда он имел намерение предать Его, и убеждал его бесчисленное количество раз: тем более не примет ли Он его теперь, когда он кается? Когда он делал недостойное, Он привлекал его и призывал к Себе: тем более не будет ли Он звать к Себе теперь, когда он исправился и сознал свой грех? Ведь Он для того и пришел, чтобы Его пригвоздили. Что же сделал диавол? Он навел на Иуду ужас, он ослепил его чрезмерным унынием, он гнал его, преследовал, пока не довел до петли, пока не отнял у него эту жизнь и не лишил желания раскаяться. А что он был бы спасен, если бы остался жить, это доказывается примером тех, кто пригвоздил Господа ко кресту. Если Он спас тех, кто возвел Его на крест, и, будучи уже на самом кресте, молил Отца, прося простить им их преступление, то очевидно, что Он со всем благоволением принял бы и предателя, если бы он по установленному закону совершил покаяние. Но он, подавленный чрезмерной скорбью, не дал подействовать лекарству. Павел, боясь этого, и настаивает пред коринфянами вырвать человека из пасти диавола. Да что говорить о случае с коринфянами? Петр, после участия в таинстве, трижды отрекся, но слезами загладил все; блудница слезами приобрела благоволение Господа; Павел, после исповедания грехов, сделался учителем кающихся. Пользуясь этими средствами, станем лечить раны свои, говоря: исцели меня, Господи, и исцелею; исцели душу мою, потому что я согрешил. Приняв нас, Врач скажет: Аз есмь заглаждаяй беззакония твоя, и не помяну ("Я, Я Сам изглаживаю преступления твои ради Себя Самого и грехов твоих не помяну") (Ис. 43:25). Посмотри сколько лечебных средств приготовил для тебя Врач, избери какое хочешь; разнообразную помощь Он указал применительно к разнообразию твоих ран. Если не можешь поститься, как ниневитяне, тогда омой, как блудница, слезами грехи твои. Если не в состоянии дать милостыни, раскрой грехи твои и прибегни к милосердию Божию вместе с Давидом, говоря: "помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей" (Пс. 50:3). Ведь это не укушение ехидны, чтобы я стал накладывать на укушенное место лекарство, и не грязная нечистота, чтобы я стал омывать ее водою; это - рана от укушения диавола, она нуждается в сострадании Твоего человеколюбия. Подходи, прося только об одном, да ниспошлет милость Свою Человеколюбец, Который сказал: если обратится беззаконник от злого пути своего, не помяну беззаконий его, которые он сотворил (Иез. 18:21-22). Обратимся же и мы, воззовем, омоем слезами нечистоту греха, будем бить себя в грудь и лицо, почувствуем грехи свои, чтобы и нам услышать от Господа: сегодня будете со Мною в раю. Ему подобает всякая слава, честь и поклонение, ныне, и в бесконечные веки. Аминь.