Империя страха - Брайан Стэблфорд

Князь поднял небольшую отпечатанную брошюру, лежавшую на столе. Без переплета и на плохой бумаге, она выглядела жалко, не казалась колдовской книгой зла, но уже пролила зло на мир. В ней описывалось составление эликсира из семени вампиров и человеческой крови, его введение в тело для превращения обычных людей в вампиров. Этот способ был проще и не такой торжественный, как тот, который применял род Аттилы для поощрения своих любимых и самых верных слуг.

Для Ричарда брошюра была нечистой и отдавала большим пороком, чем грегорианская ересь, называвшая вампиров дьявольским отродьем. Его благородство, думал Ричард, обеспечено тем, что собственный вампиризм и вампиризм обращенных основан на любви и страсти, а не на холодном расчете таких людей, как Ноэл Кордери.

Досаду и горечь можно было устранить только одним способом. Он пошел в спальню — самую роскошную часть виллы, которую ему предоставили в Неаполе. Там позвал самого молодого из слуг, русого, с голубыми средиземноморскими глазами, который однажды станет красивым рыцарем-вампиром.

Ричард, изгнанный правитель Большой Нормандии по прозвищу Львиное Сердце, взял серебряный кинжал, лежавший рядом с кроватью, поднял его на уровень глаз, отразившихся в блестящем лезвии. Глаза его обращали на себя внимание медным цветом, в отличие от типичных для вампиров карих глаз.

“Огненные глаза, — сказал он про себя. — Смелые глаза. Глаза героя, человека, рожденного править”.

Князь мягко облизал губы, предвкушая сладкий вкус теплой крови.

3

Ноэл Кордери сидел на треногом табурете, наблюдая за котлом, кипевшим на огне.

Он находился в комнате без окон, со скамьями вдоль стен, уставленными кувшинами, перегонными кубами, лампами, подсвечниками, зажимами и напильниками.

Это была типичная каморка алхимика, если не учитывать вещей, не характерных для таких мест: клеток с шумными собаками и большими коричневыми крысами, грызущими проволочную сетку; швабр и аммиака для уборки; микроскопа на столе. Но было и другое, что случайный наблюдатель мог принять за свидетельство занятий еще более мрачными делами: трупы для вскрытия, удаленные хирургами конечности, бутыли, склянки, кувшины, кубки, тыквенные бутыли, бурдюки, заполненные кровью. Кордери стал самым серьезным исследователем крови во всем мире и мог сказать, что знает о ее тайнах больше, чем любой живой человек… но не достаточно.

Далеко не достаточно.

Он пытался заглянуть в глубину человеческой природы, найти и понять оживляющую душу, но когда подвел итог своим открытиям, смог только отнести себя к неудачникам. Он нашел эликсир жизни, но не знал, как эликсир действует и почему иногда не действует.

Хотя комната была холодной кельей, летняя жара и огонь в камине прогнали прохладу, окутали теплом усталого Ноэла, погрузили в близкое к трансу состояние, когда воспоминания слились в один поток обрывков, клочков забытых снов.

Наблюдая за котлом, вспомнил кухню монастыря в Кардигане, где зарабатывал себе на пропитание. Вспомнил вкус пудинга, подобных которому больше не пробовал, кастрюли, в которых тот доводился до совершенства.

Он вспомнил другую кастрюлю, которую видел маленьким ребенком в лондонском Тауэре. Вокруг колдовского сосуда кудахтали и пели три колдуньи, посылая смертного отпрыска на гибель. Теперь он мог вспомнить о юности очень немногое. Это было беззаботное время, покрытое слоем боли, оставившей в душе более сильные впечатления. Но некоторые контуры былого все же теснились у порога сознания, он нахмурился, вспоминая их.

“Два, два, — говорили колдуньи, — труд и беда”.

Куплет было нетрудно дополнить: “Огонь горит, кипит вода”. Эти слова он мог сказать о своем котле содержавшем более жуткую смесь, чем та, у которой сидели жалкие ведьмы. Но его котел не кипел, а только нагревался, чтобы сохранить содержимое. Он не помнил рецепта, заставлявшего людей говорить с отвращением о вредности ведьм, но прочел все лучшие книги с рецептами и магическими наставлениями. Он знал “Компендиум Малерикарум” Гуаццо, так называемую “Клавикула Соломонис”, “Аре Мачка” Рамона Лалла, книгу о черной магии, ошибочно приписываемую Корнелию Агриппе, работы Марчелло Фичино и бесчисленное множество других книг об оккультном искусстве. Достаточно хорошо знал ингредиенты, используемые ведьмами и колдунами в своих зельях. Перепробовал все, но напрасно.

“У меня более сильные смеси, чем те, о которых я читал, — думал он, — я готовлю растворы, чтобы дать долгую жизнь смертным людям, и яды, чтобы отобрать ее”.

Этот драматург, служа вампирам-правителям, писал драмы о недавней истории, — их Ноэл не видел, чтобы польстить вампирам, но сохранял свое искусство, чтобы писать трагедии о более отдаленных временах, подробно повествующие об опасностях бренности, откровенно обращался к толпам обычных людей. Ноэл хотел вспомнить кое-что из спектакля, но вспомнил лишь взволнованную речь превратившего жизнь в ходячую тень, взобравшуюся на короткое время на сцену, прежде чем погаснуть, как свеча. Он пытался сложить стихи по порядку, но не мог, хотя вспомнил начало.

Из его рта исходили фразы, которые он не произносил вслух. Завтра, и завтра, и завтра… подкрадывается мелким шагом, но память отказала: это длилось слишком долго, и его молодое “я” не знало, как прислушаться.

Новые воспоминания вытеснили прежние — воспоминания о других темных и душных комнатах, без прохладного дуновения, с близкой лихорадкой. Он больше всего ненавидел воспоминания об Адамаваре, хотя не знал почему, ведь ничего ужасного там не случилось, именно там Береника открыла ему женскую любовь. Но это была жизнь, которой он не принадлежал, потому что ее народ был странным, созданный им сверхъестественный мир со страхами и надеждами был отталкивающе чужд ему.

Свое путешествие в Адамавару и проведенное там время Ноэл вспоминал как кровавый сезон. Это был его Эйодун, когда он растянулся на жертвенном алтаре, отдав свое здоровье и силу в обмен на капризную мудрость, используемую многими, исключая его самого. Он пил человеческую кровь, но что-то сделал неправильно. Думал о своей смерти как о наказании — мести Бога, хотя не мог определить свой грех.

Дверь кельи открылась, скрипя петлями, и он, вздрогнув, сел, готовый виновато отрицать свой сон, если бы его обвинили в этом. Но обвинения не было; была только Лейла, самая верная из всех слуг и помощников. Сейчас у него их было много. Каждую неделю он творил вампиров, но время истекало — пламя свечи его жизни дрожало на холодном ветру враждебности Галлии и Валахии. Он знал: его вампиров будет недостаточно, если гроссмейстер ордена сможет вооружить рекрутов только луками и кинжалами. У них не было ни пушек, ни мушкетов, даже стрел было мало.