Я убиваю - Джорджо Фалетти

После длительного пребывания в Европе Натан Паркер вернулся Америку в качестве командующего какого-то подразделения НАТО, привезя с собой в виде сувенира новую жену Ханнеке, темноволосую немку с массивной фигурой и зелеными, холодными, как лед, глазами. Он представил Елене эту чужую женщину с гладкой и бледной кожей, как ее новую мать. Так и осталось навсегда: не мать, а совершенно чужой человек.

Вскоре родилась Эриджейн.

Занятый своей стремительной карьерой, генерал предоставил семью заботам Ханнеке. Холод, исходивший от новой жены Паркера, казалось, сковал все в доме. Отношения между девочками были едва ли не враждебными. Эриджейн стала для Елены еще одним маленьким чужим человеком, жившим в одном с ней доме, а не подругой, с которой они могли бы расти вместе. Недаром дом наводнили гувернантки, воспитатели и частные педагоги.

Позже, когда Елена вступила в чудесную пору юности, произошла та история с Андре, сыном Брайана Жефферо, садовника, ухаживавшего за парком, что окружал огромный паркеровский особняк. Летом, во время каникул, Андре трудился вместе с рабочими, чтобы «поднабраться опыта», как с гордостью говорил его отец Натану Паркеру. Генерал соглашался с ним и не раз называл Андре «славным мальчиком».

Андре был робким юношей, настороженно смотревшим из-под козырька своей бейсбольной шапочки, увозя в кузове пикапа срезанные ветки.

Елена заметила его неловкие попытки познакомиться – робкие взгляды и смущенные улыбки. Она приняла их, никак не отвечая, но в душе у нее что-то затеплилось. Андре был не из тех, про кого говорят «красивый парень». Он был самым обыкновенным – не красавцем, не уродом. Иногда в ее присутствии он вдруг становился неловким и бестолковым. Елене в нем нравилось только одно: он был единственным юношей, которого она видела. И впервые в жизни она влюбилась. Андре улыбался ей, краснея, и она тоже улыбалась ему, краснея. И все. Однажды Андре набрался мужества и оставил Елене записку, спрятав ее в листьях магнолии и привязав к ветке зеленой проволочкой. Она достала записку и сунула в карман брюк для верховой езды. Вечером, ложась спать, развернула и прочитала – сердце колотилось неистово.

Теперь, спустя столько лет, она уже не помнит те слова, какими Андре Жефферо объяснился ей в любви, вспоминает только нежность, какую испытала, глядя на его неровный почерк. Это были невинные слова семнадцатилетнего юноши, влюбленного в ту, что представлялась ему принцессой большого дома…

Ханнеке, ее мачеха, жившая не по тем правилам, какие сама же устанавливала, вошла в комнату неожиданно, без стука. Елена слишком поспешно спрятала записку под оделяло, чтобы можно было не заметить ее желания что-то скрыть.

Мачеха подошла к постели и протянула руку.

– Дай мне то, что прячешь под одеялом.

– Но я…

Женщина посмотрела на нее, лишь чуть пошире приоткрыв глаза. Щеки Елены вспыхнули.

– Елена Паркер, кажется, я только что приказала тебе.

Елена достала записку и отдала. Ханнеке прочитала, не проявив никаких эмоций, сложила и опустила записку в карман своего жакета.

– Хорошо, думаю, это должно остаться нашим маленьким секретом, если мы не хотим огорчать твоего отца…

Таков был ее комментарий. Елена почувствовала великое облегчение и поэтому, наверное, даже не поняла, что женщина лжет, причем лишь потому, что это забавляет ее.

На другой день она увидела Андре.

Они оказались одни в конюшне, куда Елена заходила каждый день позаботиться о Мистере Марлине, своем коне. Андре, красный как мак, подошел к ней. Елена раньше не замечала, что на лице у него столько веснушек. Он заговорил с ней так взволнованно, что ей почему-то пришло на ум: «веснушчатый голос».

– Прочитала записку?

Они впервые говорили друг с другом.

– Да, прочитала.

– И что ты думаешь?

Елена не знала, что сказать.

– Это… это красиво.

Без предупреждения, собрав все свое мужество, Андре наклонился к ней и поцеловал в щеку.

Елена повернула голову и почувствовала, что умирает. Ее отец стоял в дверях конюшни, заслоняя свет, и видел, что произошло – только то, что произошло.

Юноша, сверстник его дочери, поцеловал ее в щеку.

Паркер фурией набросился на беднягу и так сильно отхлестал его по щекам, что у того потекла кровь из носа и изо рта. Потом схватил парня и швырнул, словно ветку, в дверь бокса Мистера Марлина, отчего конь попятился, испуганно заржав. У Андре кровь лилась на рубашку, когда генерал схватил его за шиворот и поставил на ноги.

– Идем со мной, жалкий ублюдок.

Он протащил Андре к самому дому и швырнул его, словно пустой мешок, к ногам Брайана Жефферо, стоявшего с секатором в руках и открывшего от изумления рот.

– Держи, Брайан, забирай своего маньяка и – вон из моего дома! Немедленно. И благодари, что легко отделался, а не пошел под суд за изнасилование!

Бешенство Натана Паркера исключало какие бы то ни было объяснения, и Жефферо слишком хорошо знал это. Он молча обнял сына, позвал своих людей, забрал инструменты и удалился.

Елена никогда больше не видела Андре Жефферо.

Вскоре Натан Паркер начал оказывать ей внимание.

Елена прошла по спальне. Падавший с балкона луч солнца словно разделил кровать пополам. Елена сочла хорошим знаком, что солнечной оказалась как раз та сторона, где спал Фрэнк, единственный в мире человек, которому она, собрав все мужество, смогла признаться в своем позоре.

Она вышла из комнаты и спустилась на первый этаж.

Радостной мысли о коротких счастливых встречах с Фрэнком было недостаточно, чтобы стереть ее воспоминания, такие давние, но все еще столь яркие и мучительные, будто все произошло накануне.

Немного на свете девушек, которые могут рассказать, что лишились девственности стараниями собственного отца, сказала она себе. Хотелось бы думать, что немного. Надеюсь из любви к миру, что я единственная, хотя и уверена: это не так…

В мире хватает натанов паркеров, она знала это наверняка. И немало таких же, как она, запуганных девушек, залитых слезами от унижения и отвращения в постели, простыни которой испачканы кровью и тем же семенем, что породило их.

Ее ненависть не имела пределов. К отцу и к себе самой из-за того, что не смогла восстать в нужный момент. Теперь у нее было оправдание – сын Стюарт. Елена любила его так же сильно, как отчаянно ненавидела отца. Раньше она отдала бы что угодно, лишь бы избавиться от ребенка, а теперь безумно боялась его потерять. При всем желании она все же не могла найти никакого оправдания своей беспомощности перед насилием собственного отца.

Иногда задумывалась: а не таится ли в ней, подобно раковой опухоли в мозгу, такое же болезненное чувство, какое питал к ней Натан Паркер? Может, она испытывала эти муки, потому что была его дочерью? В ее венах текла та же кровь – так, может, и ей свойственны те же извращенные желания, что ему? Она не раз задавалась этим вопросом.

Как ни странно, но от сумасшествия ее спасло только одно – сознание, что никогда, ни разу ей не доставило удовольствия то, что она вынуждена была терпеть.

Ханнеке что-то, видимо, заподозрила. Правда, Елена так никогда и не узнала точно. Возможно, дальнейшие события были вызваны пламенем, таившимся за ледяной внешностью мачехи, пламенем, которого никто, наверное даже она сама, не замечал. Самым банальным и прозаическим образом, оставив письмо, о чем Елена узнала лишь много лет спустя, Ханнеке сбежала с учителем верховой езды, бывавшим у них в доме, без сожаления оставив мужа и дочерей. Так же просто, как вишенку с торта, она прихватила с собой значительную сумму денег.

В этой истории генерал Натан Паркер оценил только одно: сдержанность. Ханнеке могла быть проституткой, пусть и дорогой, но не была дурой. Если б она публично унизила мужа, последствия были бы чудовищными. Генерал преследовал бы ее до конца жизни и до конца света, пока не отомстил бы.

Письмо, которое Елена никогда не читала, имело, вероятно, именно эту цель: женщина знала или догадывалась, как ее муж относится к Елене, и предложила сделку. Ее свобода и ее молчание в обмен на такую же свободу и такое же молчание. Условие было принято без обсуждения. Тем временем с помощью адвокатов подоспел и благоразумный развод, все расставивший по местам.

Никто, как говорится, не пострадал.

Ни Натан Паркер, разумеется, в последнее время совершенно равнодушный к жене. Ни, разумеется, Ханнеке, купавшаяся теперь в деньгах и разъезжавшая с любовниками по свету.

Остались две девочки, заложницы судьбы. Им и предстояло платить за все ошибки, которых они не совершали. Эриджейн, как только стала совершеннолетней, ушла из дома и, поскитавшись по миру, обосновалась в Бостоне. Конфликты с отцом возрастали в геометрической прогрессии по мере того, как она взрослела. Елена очень опасалась, что с сестрой случится такая же беда. Иногда наблюдала за отцом, когда он разговаривал с Эриджейн, пытаясь понять по его глазам, загорается ли в них тот страшный огонь, какой она уже научилась распознавать и бояться. Но в то же время – и пусть она будет проклята за это! – Елена молила, чтобы беда случилась, – тогда она не услышит больше шагов отца, подходящего к ее комнате среди ночи, не почувствует, как его рука откидывает простыню, не ощутит тяжесть его тела в постели, не почувствует…