Русские инородные сказки - 6 - Макс Фрай

…отрубил толстякам уши, похожие на баварские сосиски. Уши Маленького Принца отрубались намного тяжелее, и когда отрубились, оказались серыми, шерстистыми и холодными. На всякий случай Тибул отрубил еще и нос, и нос был холодный и мокрый, что говорит об отличном состоянии зверя.

Тибул спустился по железной стене и пошел к метро. Метро всегда открывалось в пять, но, когда Тибул подошел к станции, решетка была заперта на замок, и заспанный велосипедист сказал, что откроется не раньше девяти. Гимнаст тряхнул головой. Он шел по улице, и в руке его вместо узелка с ушами была бутылка пива. Он знал, что в этом чертовом городе распивать пиво на улицах запрещено, и спрятал бутылку за пазуху, но пиво стекало в штаны. Мочиться на улицах тоже было запрещено, поэтому он вытащил пиво и понес его дальше в руке. Когда Тибул вошел на станцию, его заметил дежурный и закричал: «Эй, со спиртным нельзя!»

— Это моя бутылка, я купил ее на свои деньги, — ответил Тибул.

— Все равно нельзя. Не положено.

— Я не буду его пить, буду просто держать в руке.

— Я сейчас полицию позову.

— Хорошо, — спокойно ответил Тибул. — Если ты не хочешь пропустить меня в метро с моей, честно оплаченной бутылкой пива, может быть, тебе понравиться вытирать пол.

Он опрокинул бутылку. Пиво хлынуло рекой. Дежурный засвистел. Подбежали двое полицейских и потащили Тибула в участок. Там он долго ждал очереди. Наконец усталый пожилой офицер вызвал его в кабинет и принялся допрашивать:

— Ваше имя? Место проживания?

— Зовут меня Никак, — ответил Тибул. — И я живу Нигде.

Только через час ему разрешили сделать звонок, и он позвонил антрепренеру, и тот его послал, и тогда он позвонил Софии, и она его послала, и тогда он позвонил старым, давно забытым друзьям, и старые друзья приехали, и заплатили штраф, и забрали Тибула из участка. Было уже далеко за полдень, на кладбище он опоздал.

Но, конечно, всего этого не случилось. В городе метро всегда открывается в пять, и туда разрешено проносить все что угодно, хоть целый рюкзак, набитый пластиковой взрывчаткой. Тибул вздремнул в полупустом вагоне и вышел на станции «Кладбище». Когда он подошел к могиле, крыши не было, а вместо нее на статуе тельца сидел сверчок.

— Принес? — поинтересовался он и изучил содержимое узелка. — Молодец. Герой! Недаром я столько у тебя жил…

— Где Суок?

— Тебе велели передать это, — ответил сверчок и сунул Тибулу в руку приглашение на концерт. Приглашение было отпечатано на глянцевой бумаге и украшено по краям позолотой. — Сказали, приятный сюрприз.

Когда Тибул добрался до концертного зала, народу там было не протолкнуться. Охранник на входе изучил приглашение и хмуро подмигнул Тибулу. Гимнаст поднырнул под бархатную портьеру и вошел в зал. Там, на сцене, освещенная тысячей тысяч прожекторов, стояла Суок. На ней было новое алое платье, и еще что-то в ней было новым, и лишь спустя несколько секунд Тибул понял: она была живой.

— Не правда ли, эксклюзивно? — шепнул вкрадчивый голос под ухом. — Добрый доктор Гаспар Арнери работал всю ночь. Не говорите потом, что город не желает отблагодарить своего героя.

Тибул с ужасом глядел на сцену. Суок не только ходила там, приплясывала, поводила бедрами, потоки воздуха не только задирали ее алую юбку до самой груди — нет, Суок еще и пела! Пела тонким пронзительным голоском, от которого Тибулу захотелось заткнуть уши и завыть. Это не была больше его Суок, его тихая, молчаливая, все выслушивающая Суок, с волосами из нитрополипирена. Она стала совершенно чужой. Гимнаст шагнул вперед. Увидев выражение его лица, охранник встрепенулся и ринулся следом, вытаскивая на ходу пистолет. Он перехватил Тибула у самой сцены и принялся выкручивать гимнасту руку. Тогда Тибул другой рукой ударил охранника под подбородок, и сразу, по тому, как хрустнул позвоночник и голова откинулась назад, стало понятно, что сломана шея. Тибул вырвал пистолет из мертвой руки и три раза выстрелил в Суок, а потом поднялся на сцену и выстрелил еще три раза.

Человек наконец-то разжал челюсти собаки и запихнул туда листки. Еще некоторое время среди поплывших чернильных пятен можно было различить имена: Тибул, Суок, Три Толстяка и доктор Гаспар Арнери, а потом все размякло, утонуло и провалилось внутрь.

Человек с усилием вздернул белую собачью тушу за задние лапы и помахал ею перед домом:

— Эй! Эгей-гей! Я убил вашего пса! Как вам это нравится, хренососы?

В первую секунду казалось, что дрогнула земля, — но нет, это двинулся дом. Вот он отбросил ненужные стены, оставив только огромную крышу. Крышу поддерживали тысячи маленьких куриных ног, а куриные черепа горой были свалены у помойной ямы.

— Апофеоз войны, — хмыкнул человек, пока крыша, мелко семеня ножками, надвигалась на него.

И когда та придвинулась совсем близко, он отшвырнул в сторону собачий труп и подхватил стоящую рядом канистру с бензином. Окатив гнилую солому и раз, и два, и три из канистры, человек полез в карман за зажигалкой — но успел ли он отщелкнуть серебряную крышечку и приласкать бензиновое озеро голубым огоньком, я понятия не имею.

НАТАЛЬЯ ИВАНОВА

РЫБНЫЙ ДЕНЬ

Готовили рыбу весь день. Отрезав плавники и вычистив внутренности, запекали в остывающих, подернутых нежным пеплом углях — прямо в чешуе, с солью и пряными травками, обернув каждую рыбину в два-три слоя широких плотных листьев. Варили в котлах: сперва рыбную мелочь, а после крупную рыбу, кусками — в готовом бульоне, с кой-какими овощами, припасенными или собранными здесь же, не разберешь. Чищеных рыбин вкладывали одну в другую и томили в горсти масла да в шелухе на малом огне, плотно прикрыв котлы крышками. Устроив из камней печи, коптили рыбу в сухом ароматном дыму. Жарили над огнем, нанизав на очищенные от коры крепкие ветви. Острым ножом тоненько пластали рыбную мякоть и ели сырой, приправив лимоном и маслом.

Ели, положив куски жареной рыбы на хлеб — пышный, теплый, с орехами, с кунжутом и тмином. Собирали хлебом растекшийся соус, крохотные, на пол-укуса хлебцы макали в бульон, сухими и тонкими хлебными листами вытирали пальцы.

Вечером женщины взяли корзины и пошли от костра к костру, собирая остатки и рыбьи кости.

— Все вверх да вверх… Постой, отдохнем, — одна из женщин окликнула подругу и уселась рядом с корзиной. — Умаялась. Хорошо, хоть на самой вершине убирать нечего, что там у него было-то — пять хлебцев да две рыбешки… Не на что и смотреть.

ПИКНИК