Двести лет вместе. Часть первая - Александр Солженицын

Вот с последним – соглашаюсь и я. Но с существенной поправкой: что и еврейская молодёжь того времени – весомо делит ту ответственность.

Тут трагически сказалась та черта русско-украинского характера (не различая, кого из громил кем считать), что в минуты гнева мы отдаёмся слепому порыву «раззудись плечо», не различая правых и виноватых, а после приступа этого гнева и погрома – не имеем способности вести терпеливую, методическую, многолетнюю деятельность к исправлению бед. В этом внезапном разгуле дикой мстящей силы после долгой дремли – на самом деле духовная беспомощность наших обоих народов.

И с такой же неспособностью – патриотические верхи мялись в равнодушии или полусочувствии, и не выдвигали ни публицистов с ясным сознанием и решительностью, направителей общественного мнения, ни устойчивых культурных организаций. (Отметим, что и на той встрече с Витте присутствовали же и представители правой прессы – но запуганно промолчали или даже поддакивали развязному Пропперу.)

Трагически сказался и тот долгогосударственный грех императорской России, что православное духовенство, давно задавленное властью, бессильное в своём общественном положении, уже никак не имело авторитета духовного водительства массами (какой имело в Московской Руси и в Смутное Время – и коего так не хватит вот скоро, в Гражданскую войну!). И хотя в эти месяцы, годы и прозвучали увещания иерархов к православному люду против погромов, – не могли они остановить их. Они даже не смогли помешать, чтобы впереди погромных толп не качались бы распятия и церковные хоругви.

Ещё утвердилось, что погромами октября 1905 руководил Союз Русского Народа. Это – неправда, он только в ноябре 1905, тоже от инстинкта народной обиды, стал возникать. В его тогдашней программе действительно были положения противоеврейские, против евреев всех без разбора: «разрушительная, антигосударственная деятельность сплочённой еврейской массы, её непримиримая ненависть ко всему русскому и неразборчивость в средствах»[1311].

В декабре его агитаторы звали Семёновский полк на подавление московского вооружённого восстания. Однако Союз этот, раздутый слухами и страхами в легендарный, был в реальности жалкой, бессильной и безденежной партией, возникшей как бы на помощь самодержавному монарху – а монарх с весны 1906 сам стал конституционным, а правительство стеснялось иметь, в поддержку такую партию, так что она, с тысячами двумя ли, тремя полуграмотных, беспомощных и жалко возглавленных местных «советов», – оказалась в оппозиции и к правительству думской монархии, и особенно к Столыпину. – С думской трибуны Пуришкевич задавал вопрос: «С момента возникновения и развития монархических организаций много ли: вы видели погромов, совершающихся в черте еврейской оседлости?.. Ни одного, ибо монархические организации боролись и борются в черте еврейской оседлости с еврейским засилием мерами экономическими, мерами культурными, а не кулаком»[1312]. – Там уж насколько культурными – однако погромы от Союза Русского Народа не известны, а прежние – были от стихийного взрыва масс.

Через несколько лет после загасания революции 1905 Союз Русского Народа – и от начала бутафорский – бесславно растаял. (Насколько расплывчато понятие о нём, можно судить по удивительной характеристике из Еврейской энциклопедии: антисемитизм Союза Русского Народа «носит явно выраженный дворянский и крупно-капиталистический характер»[1313].)

Есть и ещё клеймо, прикипевшее крепко: «чёрная сотня», неотразимое именно в неопределённости своего смысла.

Откуда повелось оно – расследовать трудно, говорят, что так досадливо называли поляки русских монахов, отстоявших от них Троице-Сергиевскую Лавру в 1608-09 годах. Через какие-то исторические нити это дотянулось до начала XX века – и с ненавистным чувством вспыхнуло тут. И оказалось отлично действующим ярлыком для этого стихийного народного патриотического движения. Именно своей неопределённостью, а вместе с тем прилепчивой бранностью этот термин и стал удобен к употреблению. (И, например, четверых кадетов, решившихся на переговоры со Столыпиным, закликали «черносотенными кадетами». И в 1909 «Вехи» были обвинены в «замаскированном черносотенстве».) И «термин» привился вот уже на столетие – хотя взволнованного и обескураженного тогда славянского населения России были не «сотня», а миллионы.

Еврейская энциклопедия в России, в 1908—1912, к чести её, не взялась дать определения «чёрной сотни»: на интеллектуальных верхах российского еврейства было немало весьма равновесных, вдумчивых, благоразумных людей.

Но в те же годы, перед Первой Мировой войной, это взялась определить энциклопедия Брокгауза-Ефрона, вдогон, в дополнительном томе: «Чёрная сотня» – ходячее название, которое в последние годы стало применяться к подонкам населения, склонным к еврейским погромам и избиениям интеллигенции». Дальше, однако, растекается: что «явление черносотенства не специфически русское; в разных государствах мира в различные исторические моменты… являлось на историческую сцену»[1314]. И правда, в 1917 в прессе февралистов я встречал уже и «шведских черносотенцев»…

Вот, современный нам вдумчивый еврейский автор правильно указывает, что «явление, получившее название Чёрной сотни… изучено недостаточно»[1315].

Но от этих сомнений совершенно свободна прославленная и всемирно авторитетная Британская Энциклопедия: «Чёрная сотня, она же[!] Союз русского народа, – организация реакционных антисемитских групп в России, сформированная в ходе революции 1905. Имея неофициальное одобрение правительства, чёрные сотни составлялись преимущественно из помещиков, богатых крестьян, бюрократов, полицейских чинов и клерикалов, которые поддерживали православие, автократию и русский национализм. Особенно активна с 1906 по 1911 год…»[1316].

Онемеешь от такой учёности. Это преподносится и сегодня всему образованному человечеству, – «преимущественно из помещиков, богатых крестьян, бюрократов, полицейских чинов» и священников. Это, оказывается, они шли и били палками стёкла еврейских магазинов! И «особенно активны» в мирные годы после 1905…

Да, «помещичьи» погромы – были в России в 1905—1907, и их было больше числом, чем еврейских. В них так же тёмная неразумная толпа громила незащищённые жилища, имущество, поджигала и грабила, убивала людей (и детей), и даже скот, – но об этих погромах никогда не раздавалось возмущённых голосов передовой интеллигенции, а депутат Государственной Думы Герценштейн в парламентской речи (страстной, но и разумной, в защиту мелкого крестьянского землевладения), угрожая, что будут шириться поджоги помещичьих усадеб, воскликнул: «Мало вам разве майских иллюминаций прошлого года, когда в Саратовской губернии чуть ли не в один день погибло 150 усадеб?!»[1317]. Эти «иллюминации» ему потом никогда не простили. Конечно – то был срыв на слове, из этого одного нельзя заключить, что он говорил со злорадством. Однако о еврейских погромах минувшей осени он бы это слово употребил?

Надо было пережить уже Большую, настоящую Революцию, чтобы услышать: помещичьи погромы «являются не менее жестокими и безнравственными актами, чем еврейские погромы… Тем не менее среди левых групп существует тенденция рассматривать» их как «желательную саму по себе ломку прежнего социального и политического строя»[1318].

Добавлю ещё одно страшное сходство тех и других погромов: у дикой толпы ощущение своей правоты.

Последние еврейские погромы произошли ещё и в 1906 – седлецкий в Польше, что за пределами нашего рассмотрения, и ещё белостокский, летом. (Вскоре после белостокского в Одессе полиция отначала остановила зревший после роспуска 1-й Думы ещё один погром.)

В Белостоке образовалось сильнейшее в России анархическое соединение. Тут «появились многочисленные группы анархистов, которые стали часто практиковать отдельные террористические акты против хозяев, полицейских чиновников, казаков, солдат»[1319]. Из воспоминаний белостокских анархистов рельефно выступает обстановка в городе в 1905-06: частые нападения анархистов, открыто утвердившихся на Суражской улице, куда полиция боялась и сунуться. «Очень часто среди бела дня убивали постовых городовых, благодаря чему они всё реже и реже стали появляться…» Вот анархист Нисель Фарбер «бросил бомбу в полицейский участок», ранил двух городовых, писаря, убил «двух буржуа, случайно находившихся в канцелярии», незадачливо погиб и сам. Вот Гелинкер (он же – Арон Елин) бомбой тяжело ранил помощника полицмейстера, пристава, двух околоточных и троих городовых. Вот ещё один анархист бомбой же «ранил офицера, четырёх солдат», впрочем и самого себя, «и, к несчастью, убил пропагандистку из Бунда». Иной раз ещё убиты пристав с городовыми, иной – два жандарма, иной раз тем же «Гелинкером был убит дворник». (Кроме террористических актов практиковали и «экспроприаци[и] средств потребления» – надо ж было чем-то и питаться.) «Власти постоянно боялись того, что анархисты на Суражской „начнут бунт“, полицейские привыкли, „что бунта надо ждать и сегодня, и завтра, и послезавтра“. „Большинство… чернознаменцев… склонялось к тому, чтобы начать усиленную боевую деятельность, которая по возможности непрерывно поддерживала бы атмосферу классовой войны“.