Источник. Книга 1 - Айн Рэнд

— Ты не права, тетушка, — отвечал он.

Отношения Эллсворта с товарищами по учебе были, пожалуй, наиболее необычным из его свершений в Гарварде. Он заставил принять себя. Среди гордых молодых потомков гордых старых фамилий он не скрывал факта своего скромного происхождения, скорее даже преувеличивал его. Он не говорил, что его отец управлял обувным магазином, он сказал, что тот был простым сапожником. Он говорил об этом без вызова, горечи или пролетарской кичливости; он говорил, как бы подсмеиваясь над самим собой, а если внимательно вглядеться в его глаза, то и над собеседниками. Он вел себя как сноб, не явный сноб, он будто такой уж был от природы и пытался показать, что старается не быть снобом. Он был вежлив, но не как тот, кто ищет покровительства, а как тот, кто его оказывает. Его уверенность заражала. Никто не спрашивал о причинах его превосходства, все принимали как само собой разумеющееся, что они существуют. Вначале было забавно слышать, как его называли монахом Тухи, но затем это приняло всеобщий характер и стало отличием. Если это и была победа, то Эллсворт, казалось, не осознавал ее как таковую; казалось, это его не заботит. Среди всей этой несформировавшейся молодежи он казался мужчиной, который знает, куда идти, у которого разработано все до мельчайшей детали на много лет вперед и которого только забавляют небольшие случайности на пути продвижения вперед. Его улыбка была обращена внутрь, как тайна, как улыбка торговца, подсчитывающего свои прибыли, — даже если ничего особенного и не случалось.

Он уже не говорил о Всевышнем и благородстве страдания. Он говорил о народных массах. На дружеских вечеринках, продолжавшихся до утра, он доказывал захваченной его красноречием аудитории, что религия питает эгоизм, потому что, как он считает, религия преувеличивает важность духовной личности; она учит только одному — молиться о спасении собственной души.

— Дабы достичь добродетели в высшем смысле, — говорил Эллсворт Тухи, — человек должен хотеть взять на себя и самые мерзкие преступления — ради своих собратьев. Умертвить плоть — это чепуха. Умертвить душу — вот единственный подвиг добродетели. Итак, вы полагаете, что возлюбили широкие массы людей? Вы ничего не знаете о любви. Вы отдали пару долларов в стачечный фонд и полагаете, что выполнили свой долг? Несчастные дурачки! Ваш дар не стоит ничего, если вы не отдаете то, что для вас драгоценнее всего. Отдайте вашу душу. За ложь? Да, если остальные в нее верят. За обман? Да, если ваш ближний в нем нуждается. За измену, подлость, преступление? Да! За все, что вам кажется самым низким и мерзким. Только когда вы сможете почувствовать отвращение к собственному бесценному маленькому Я, вы обретете подлинно полный покой альтруизма, соединение вашего духа с необъятным коллективным духом человечества. В узкой, тесной жалкой норе отдельного Я нет места любви к ближнему. Будьте пусты, чтобы наполниться. «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную»[63]. Где-то здесь мелькают и продавцы церковного опиума, но они не знают, что они имеют. Самоотречение? Да, друзья мои, любыми средствами. Но нельзя отречься от себя, сохраняя чистоту и гордость собственной чистотой. Подлинная жертва, разрушение собственной души — ах, о чем же я толкую? Все это: и постижение, и свершение — только для героев.

Он не добился особого успеха у бедных студентов, которые сами зарабатывали на свое обучение. Но он собрал значительное количество последователей среди молодых наследников, миллионеров во втором и третьем поколении. Он предлагал им свершение, к которому они чувствовали себя готовыми.

Он закончил университет с отличием. Когда он приехал в Нью-Йорк, ему уже предшествовала небольшая личная известность; из Гарварда просачивались слухи о необычной личности по имени Эллсворт Тухи, немногие высокие интеллектуалы и очень богатые люди слышали эти разговоры и быстро забывали, о чем они слышали, но имя оставалось в памяти, вызывало какие-то неопределенные ассоциации с такими понятиями, как блеск, храбрость, идеализм.

К Эллсворту Тухи начали понемногу стекаться люди, нужные люди, из тех, кто вскоре почувствовал в нем духовную необходимость. Люди другого склада не появлялись, их, казалось, предупреждал какой-то инстинкт. Когда кто-нибудь начинал обсуждать последователей Тухи — у него не было ни звания, ни программы или организации, но каким-то образом его кружок сразу назвали последователями, — то завистливый соперник обычно замечал:

— Тухи притягивает к себе тех, кто липнет; знаете, лучше всего липнут две вещи: грязь и клей.

Тухи, услышав это, пожал плечами, улыбнулся и добавил:

— Ну что вы, что вы, их гораздо больше: клейкая лента, пиявки, леденцы, мокрые носки, резиновые пояса, жевательная резинка и пудинг из патоки. — И уходя, уже через плечо, без улыбки произнес: — И цемент.

Он получил степень магистра в Нью-йоркском университете и написал диссертацию на тему «Черты коллективизма в городской архитектуре XIV века». Он зарабатывал на жизнь активно и во многих местах сразу; никто не мог проследить всех его занятий. У него была должность советника по профессиональной деятельности в университете, он писал рецензии на книги, пьесы, художественные выставки, статьи, читал какие-то лекции небольшим группам самых разнообразных людей. В его работе сформировались уже некоторые видимые тенденции, он был больше склонен к романам о жизни деревни, а не города, о средних, а не об одаренных людях, о больных скорее, чем о здоровых; его критика романов о так называемом маленьком человеке всегда была особенно теплой; его самым любимым прилагательным было «человечный»; он предпочитал психологические зарисовки действию, а описания — психологическим зарисовкам; ему больше нравились романы без сюжета, а еще больше — и без героя.

Как советник по профессиональной деятельности он считался выдающимся. Его крошечный кабинет в университете стал по сути исповедальней, куда приходили студенты со всеми своими затруднениями, как в учебе, так и в жизни. Он всегда был готов обсудить — с одинаковой мягкой, серьезной вдумчивостью — выбор предмета, любовные переживания или, в особенности, выбор будущей деятельности. Консультируя любовные истории, Тухи советовал отдаться своему влечению, если дело касалось романов с очаровательной маленькой искательницей приключений, которая хороша лишь для выпивок в тесных компаниях, — «давайте будем современными людьми» — и отказаться, если речь шла о глубокой, сильной страсти, — «давайте будем взрослыми». Когда студент приходил к нему поговорить о чувстве стыда, которое он испытывает после неприглядной сексуальной истории, Тухи советовал выбросить все из головы: «Для тебя же это чертовски полезно. Есть две вещи,от которых следует избавляться как можно раньше: чувство личного превосходства и преувеличенное уважение к половому акту».

Было замечено, что Эллсворт Тухи редко советовал юноше следовать профессии, которую тот для себя избрал. «Нет, я не продолжал бы заниматься юриспруденцией, окажись я на твоем месте. Для этого ты чересчур скован и впечатлителен. Истерическое увлечение только карьерой не приведет ни к счастью, ни к успеху. Разумнее выбрать профессию, о которой ты можешь судить спокойно, здраво и практично. Да, даже если ты ее и не любишь. Тогда ты не будешь витать в облаках…»; «Нет, я не советовал бы тебе продолжать занятия музыкой. То, что тебе это легко дается, верный признак, что твой талант поверхностен. В том-то и беда, что ты ее любишь. Разве ты сам не считаешь, что это звучит по-детски? Откажись от нее. Да, даже если ты будешь от этого страдать»; «Нет, извини. Мне бы очень хотелось сказать, что я одобряю, но я не могу. Когда ты раздумывал об архитектуре, это был чисто эгоистический выбор, разве не так? Разве ты задумывался о чем-либо большем, чем собственное удовлетворение? А ведь профессия человека касается всего общества. Первое, что должно тебя волновать, это вопрос, где ты будешь более полезным своим согражданам. Дело совсем не в том, что ты получишь от общества, главное — что ты ему принесешь. И если речь о том, где есть возможность лучше служить ему, вряд ли можно найти что-либо серьезнее профессии хирурга. Подумай над этим».

После окончания университета многие его протеже преуспели, другие потерпели неудачу. Но лишь один покончил жизнь самоубийством. Говорили, что Эллсворт Тухи оказывал на них благотворное влияние — потому что они никогда не забывали его; они приходили консультироваться с ним по многим вопросам годы спустя, они писали ему, их тянуло к нему. Они были как машины, которые не заводятся автоматически, кто-то со стороны должен помочь им в этом. У него всегда находилось время выслушать каждого.

Его жизнь была переполнена событиями и людьми, как городская площадь, и не оставляла ему времени для самого себя. У друга человечества не было ни одного близкого друга. Людей тянуло к нему — его ни к кому не тянуло. Он принимал все. Его любовь была золотистой, мягкой, ровной, как огромное заполненное песком пространство, на котором ветру было все равно, как передвигать дюны; песок лежал спокойно, а солнце всегда стояло в зените.