Леда без лебедя - Габриэле д'Аннунцио

Два дня спустя они встретились на площади. Он приблизился к ней улыбаясь и прошептал:

— Ты прекраснее солнца!

Она закатила ему пощечину.

Вокруг вертелись мальчишки, они принялись шумно дразнить Чинчиннато; он стоял одинокий, потрясенный, бледный как полотно. В него полетели огрызки, один попал в лицо. Он бросился на мальчишек, рыча словно разъяренный, раненый бык, схватил одного и швырнул на землю, будто тюк с тряпьем.

* * *

Я видел из окна, как его вели в наручниках два карабинера, кровь струилась у него из носа по бороде, он шел под оскорбительные выкрики односельчан, ссутулившийся, униженный, дрожащий. Я проводил его взглядом, в глазах у меня стояли слезы.

Мальчишка-озорник, к счастью, отделался несколькими синяками — Чинчиннато выпустили через два дня.

Несчастный! Его было не узнать! Он помрачнел, стал недоверчивым, озлобленным. Иногда я видел, как он вечером по-собачьи юркал в грязные, темные переулки.

Однажды в прекрасный октябрьский день, когда солнце сияло на кобальтовом небе, его нашли раздавленным на железнодорожных путях, возле моста, — сплошное кровавое месиво. Одна нога, отрезанная колесами, была отброшена на двадцать шагов вперед, в волосах запеклась кровь, лицо без подбородка смотрело двумя распахнутыми жуткими зеленоватыми глазами.

Бедняга Чинчиннато! Ему захотелось увидеть поближе чудовище, которое мчится, как он говорил, далеко-далеко, черного длинного дракона с огненными внутренностями, как у дьявола.

ЛАЗАРЬ

Он стоял под тоскливым облачным небом возле хибары, отупевший, прямой; грязный свитер висел на нем мешком и морщил на тощих бедрах. Он смотрел на убогую, безмолвную, унылую деревню, на скелеты деревьев, выступавшие из низко стелившегося тумана, смотрел, и в его глазах разгорался недобрый огонек голода; хибара рядом, в полумраке, накрытая промокшими под дождем кусками парусины, напоминала огромное, костлявое животное с провисшей кожей.

У него уже целый день ничего не было во рту, последние крошки хлеба отдал утром сыну, этому чудовищу с распухшей, как на дрожжах, безволосой головой, похожей на большую тыкву; живот у Лазаря пустой, как этот барабан, в который он безнадежно бьет, чтобы какой-нибудь негодяй принес хоть сольдо на этого уродца-сына. Но кругом ни души, а младенец валяется там, на куче грязного тряпья, поджав тощие ножки к рахитичной голове, стучит зубами от озноба; и удары в барабан отзываются болью в висках Лазаря.

С темного неба сыпал неистовый, беспрестанный, пронизывающий до костей дождь, кровь холодела от него.

Барабанные удары ватно падали в эти бескрайние, печальные, осенние сумерки, даже эхо молчало. Лазарь, посиневший, замерзший, бил стоя в барабан, уставясь в сумерки, словно собирался проглотить их, и напряженно прислушивался от удара до удара, не послышится ли хоть пьяного выкрика. Он обернулся несколько раз посмотреть на этот кусочек плоти, натужно дышавший на куче тряпья, и встретил взгляд безутешного страдания.

Никто не появлялся. Из темного переулка выскользнул пес, пробежал мимо, поджав хвост, потом остановился за хибарой и принялся обгладывать невесть откуда взявшуюся кость. Барабан молчал, порывы ветра взметали под дубом высохшие листья, наступила тишина, слышался только хруст кости, капание воды, приглушенный хрип ребенка, хрип сродни тому, что вырывается из перерезанной глотки.

La pioggia nel pineto

Taci. Su le sogliedel bosco non odoparole che diciumane; ma odoparole piú nuoveche parlano gocciole e foglielontane.Ascolta. Piovedalle nuvole sparse.Piove su le tamericisalmastre ed arse,piove su i piniscagliosi ed irti,piove su i mirtidivini,su le ginestre fulgentidi fiori accolti,su i ginepri foltidi coccole aulenti,piove su i nostri voltisilvani,piove su le nostre maniignude,su i nostri vestimentileggieri,su i freschi pensieriche l’anima schiudenovella,su la favola bellache ierit’illuse, che oggi m’illude,o Ermione.Odi? La pioggia cadesu la solitariaverduracon un crepitío che durae varia nell’ariasecondo le frondepiú rade, men rade.Ascolta. Rispondeal bianto il cantodelle cicaleche il pianto australenon impaura,né il ciel cinerino.E il pinoba un suono, e il mirtoaltro suono, e il gineproaltro ancóra, stromentidiversisotto innumerevoli dita.E immersinoi siam nello spirtosilvestre,d’arbórea vita viventi;e il tuo volto ebroè molle di pioggiacome una foglia,e le tue chiomeauliscono comele chiare ginestre,o creatura terrestreche hai nomeErmione.Ascolta, ascolta. L’accordodelle aeree cicalea poco a pocopiú sordosi fa sotto il piantoche cresce;ma un canto vi si mescepiu rocoche di laggiú sale,dall’umida ombra remota.Piú sordo e piú fiocos’alienta, si spegne.Sola una notaancor trema, si spegne,risorge, trema, si spegne.Non s’ode voce del mare.Or s’ode su tutta la frondacrosciarel’argentea pioggiache monda,il croscio che variasecondo la frondapiú folta, men folta.Ascolta.La figlia dell’ariaè muta; ma la figliadel limo lontana,la rana,canta nell’ombra piú fonda,chi sa dove, chi sa dove!E piove su le tue ciglia,Ermione.Piove su le tue ciglia neresí che par tu piangama di piacere; non biancama quasi fatta virente,par da scorza tu esca.E tutta la vita è in noi frescaaulente,il cuor nel petto è come pèscaintatta,tra le pàlpebre gli occhison come polie tra l’erbe,i denti negli alvéolison come mandorle acerbe.E andiam di fratta in fratta,or congiunti or disciolti(e il verde vigor rudeci allaccia i mallèolic’intri ca i ginocchi)chi sa dove, chi sa dove!E piove su i nostri voltisilvani,piove su le nostre maniignude,su i nostri vestimentileggieri,su i freschi pensieriche l’anima schiudenovella,su la favola bellache ierim’illuse, che oggi l’illude,o Ermione.

Дождь в сосновом лесу

Тише. На полянахлесных я не слышуслов твоихчеловечьих. Я слышу,как капли и листьяшепчут слова на странныхнаречьях.Послушай. Литьсяпродолжают каплипо веткам провисшим,тяжелым лапам,по чешуйкам сосновым,колючим кронам,листам зеленымлавровым,по мокрым кистями листьям дрока,по цветам с душистымтягучим соком,по нашим одинокимлицамвода струится,по ткани,по легким чистымодеждами по нежданным надеждам.И дождь станетлаской,волшебной сказкой,что преждетебя манила, меня так манит, оЭрмиона.Ты слышишь? Колышетдождь печальныеветки —частые, редкие,—меняя звучаниена кистях и листьях —звонче, тише…Послушай. Так близковторят хоромдождю цикады,словно им не преграданависшее низконебо и тучи.И звучныпесни сосен и миртаи говор дрока,словно пальцами дождикк струнамприкасается странным.И в юномлесном мирелишь двоена поляне в роще,и лицо твое строгои вдохновенно,кудрей сплетеньяпахнут неуловимоцветами жасминаи резедою,о созданье земное,чье имяЭрмиона.Слушай, слушай. Летучихцикад стрекотаньевсе глуше,и тучивсе звонче плачут.Тенипрячут в сплетеньиветвей набухших,как тайну,трескучий отзвукдалекий. Слушай,звук гаснет.Лишь влажный воздухзадержит эхо. Звук гаснет.И снова дрожит. И гаснет.Шума моря не слышноза шумом капель. Листьяколышетдождь серебристый,звенит по лужам,стучит торопливопо иглам смолистым —звонче, глуше, —послушай.Молчаливадочь неба птица;в глуши тенистойза корягойзаговориладочь ила.И влага на твоих ресницах,Эрмиона.Дождинки на черных ресницах,кажется, что ты плачешь,и на наши лица иначеупала тени зелень,словно с лесом нас породнила.И сок жизни в жилаххмелен,и сердце плодом застылосладким,и кажутся родникамидва глаза черных,и зубы в деснах —миндальные зерна,и мы идем без оглядки,и нам на полянеоплетают ногитравы стеблями,мочат влагой росной,и мы идем куда-то, куда же?!По нашим одинокимлицамвода струится,по ткани,по легким чистымодеждами по нежданным надеждам;и дождь станетлаской,волшебной сказкой,что преждеменя манила, тебя так манит,о Эрмиона.Перевод А. Евдокимова.

Примечания