Путевые записки эстет-энтомолога - Виталий Забирко

Несмотря на то, что действие снотворного закончилось, Тана в сознание не приходила. Странно, но боль не мучила ее, и она умирала тихо и спокойно. И только утром третьего дня я увидел, что боль возобновилась. Не открывая глаз, Тана зашевелилась в гамаке, лицо ее перекосилось, она закашлялась, и изо рта вытекла струйка крови.

Понимая, что это все, я сел рядом, взял ее ладонь в свою и тихонько сжал. Она не ответила, но задышала часто-часто, напрягаясь всем телом. Потом тело ослабло, и ритм дыхания начал успокаиваться. Кванч все утро метался между мной и передатчиком. Вначале он сообщал, что никто не отвечает, затем, видя, что мне не до него, перестал говорить, лишь раз в полчаса появлялся в схроне, с минуту виновато переминался с ноги на ногу и вновь уходил к передатчику.

Тана лежала навзничь, дышала тихо, как во сне, но все реже и реже. Ладонь ее становилась все холоднее, и чем больше она остывала, тем сильнее я сжимал ее, выполняя последнюю волю.

И в этот момент в схрон угрем проскользнул Кванч и закричал:

— Бвана, есть связь! Капитан вас вызывает! Я растерянно перевел взгляд с Таны на Кванча.

— Быстрее, бвана, он хочет с вами говорить!

Прекрасно понимая, что ничто уже не поможет, я осторожно отпустил руку Таны, встал с чурбака и направился к выходу.

Когда я надел наушники, мне показалось, что капитан челночной шлюпки тараторит на запредельной скорости.

— Забирайте нас, — сказал я, не предприняв ни малейшей попытки разобраться в его тарабарщине.

— Сейчас опасно! — снова затараторил, возражая, капитан. — Егеря все еще контролируют воздушное пространство над мангровыми островами!

— Забирайте, — бесцветно повторил я и отключил связь. Затем включил маячок с узконаправленным пеленгом для посадки катера и снова полез в схрон.

Отсутствовал я всего какую-то минуту, но именно в это время Тана умерла. Она лежала все в той же позе на спине, только голова чуть склонилась влево, и веки приоткрылись. Зрачки сузились, и теперь из-под век на меня смотрели половинки голубых глаз, а не черные дыры полных боли расширенных зрачков, которые взирали на меня позавчера. Она успокоилась… Навсегда.

Кванч сидел на чурбаке и смотрел на нее во все глаза. Быть может, он впервые видел мертвого человека. Я опустошенно опустился рядом на соседний чурбак и тоже стал смотреть на Тану. Ничего другого мне не оставалось до прибытия катера.

И тогда Тана начала говорить. Вопреки логике смерти, задвигались нижняя челюсть и губы, но слов не было слышно — она не дышала. Кванч повернул ко мне голову.

— Она жива?

— Тело уже умерло, — отстранение сказал я, — но сознание еще живет. Продолжается злокачественная перестройка клеточной структуры, и биотоки этого процесса поддерживают работу мозга.

— Страшно… — прошептал Кванч. Я ничего не сказал. Не было мне страшно, не было больно. Было безмерно тоскливо.

Губы Таны продолжали беззвучно двигаться — наверное, она нас слышала и хотела, чтобы я ей ответил. Но что я ей мог сказать? Что?!

Тана все говорила и говорила, и была в ее беззвучном монологе какая-то закономерность, будто она повторяла одну и ту же фразу, пытаясь донести ее до меня. Я не умею читать по губам, но, кажется, начал улавливать смысл.

«Зачем ты отпустил мою руку? — слышался безмолвный укор. — Я бы никуда не ушла…»

Не выдержав этой пытки, я встал, выбрался из схрона, прошел несколько шагов и остановился у кромки болота, не зная, что делать дальше.

Сельва Аукваны жила своей жизнью, и ей не было никакого дела до того, что кто-то умер. Над болотом, свиваясь между собой, распростерлись горизонтальные жгуты слоистого тумана, в чаще кто-то ухал, вовсю верещали скрежетцы. А над полянкой, к которой позавчера меня водил Кванч, висел в воздухе ногокрыл-имаго. Вылупился он совсем недавно, так как трехметровые крылья не успели полностью расправиться, чтобы вознести экзопарусника над верхним ярусом гигантских мангров Аукваны. Около часа ему висеть над разорванным коконом, пока крылья не окрепнут и чешуйки не заиграют на солнце цветами радуги.

Самое время для охоты — именно ради этого мгновения я и прибыл на Ауквану. Но неожиданно я понял, что никогда в жизни в моей коллекции не будет Pediptera Auqwana. He верил я ни в загробный мир, ни в перевоплощение душ, но символическое совпадение момента смерти Таны и рождения экзопарусника навсегда перечеркнуло желание поймать ногокрыла, потому что в его образе предо мной предстала умершая и возродившаяся душа Таны. Прекрасная и лучезарная, которую я не смог оценить по достоинству, пока она была жива.

Мир завертелся перед глазами каруселью, и мне показалось, что я падаю в зловонное болото. Лечу вниз головой и никак не могу долететь…

Глава 11

Вынырнув на поверхность озерца, я двумя гребками доплыл до берега, выбрался из воды и сел. Безмерная тоска заполонила душу. Двадцать лет назад мне блокировали память об экспедиции на Ауквану, и вот теперь здесь, на Сивилле, блокаду сняли. Без моего согласия. Смешно, когда тебе рассказывают байку о мальчике с гаечкой вместо пупка, но когда эта гаечка оказывается у тебя и ее кто-то откручивает — отнюдь не до смеха…

Солнце все сильнее склонялось к западу, шумел водопад, по поверхности озера бежали мелкие волны. Но для меня время остановилось. Я бездумно сидел на берегу, уставившись пустым взглядом на воду. Не было в глубине озера никакого экзопарус-ника — иллюзию создавало расплывшееся на поверхности отражение сивиллянки.

Стоявшая на противоположном берегу сивиллянка молчала, но мне почему-то казалось, что она хочет, чтобы я поднял взгляд и посмотрел на нее. Но я этого не хотел. Я вообще ничего не хотел.

И все же, когда солнце опустилось совсем низко к горизонту и тень от соседнего холма стала подбираться к моим ногам, я медленно-медленно перевел взгляд с воды на сивиллянку.

И вздрогнул. У сивиллянки было лицо Таны. Оно всегда было таким, но только сейчас, когда память об экспедиции на Ауквану восстановилась, я понял, почему оно казалось знакомым. Как ни крепко было заперто воспоминание, но запечатленный в подсознании образ Таны психокинетически переносился на сивиллянок, и я видел их в одном и только одном обличье.

— Вот ты и нашел то, что искал, — проронила сивиллянка с грустной улыбкой.

Она была права. Я нашел то, что искал, хотя сам не знал цели своих поисков. Теперь я уже ничего не хотел. Свою настоящую жизнь я прожил двадцать лет назад, и все, что было потом, — суета и шелуха. Скучными и никчемными представлялись былые мечты и желания, а жизнь, потраченная на коллекционирование экзопарусников Вселенной, выглядела пустой. И от понимания этого на душе становилось тоскливо и одиноко. Никогда мне не будет покоя в этом мире. На всю оставшуюся жизнь.