Украшения строптивых - Арсений Миронов

Что ж… повеселимся. Время кидать камни. Я тряхнул головой и поднял правую руку. Длинная колонна всадников послушно остановилась, одна за другой повернулись стальные личины дружинников, заморгали внимательные глазки ратников под мятыми шлемами. Поспешно подскакали десятники.

— Всем спешиться и взять коней под уздцы. Катапульты прикрыть ветвями. Двигаться очень тихо. Выходим из леса, без остановки пересекаем выжженный посад и занимаем оборону в разрушенном кремле. Основной рубеж — развалины восточной стены. Арбалетчики выбирают позиции на развалинах башен. Ушкуйники собирают камни для катапульт.

…Все-таки у моей армии довольно высокий уровень боевого духа. Может быть, благодаря чудовищному имиджу алыберских камнеметов? Или (странно сказать) они доверяют своему лидеру? Честно говоря, я опасался, что парни начнут роптать: что, если поганые заметят и настигнут прежде, чем мы убежим обратно в лес?

Но парни не роптали. Они бросились выполнять приказ с таким рвением и смешным кровожадием, что даже мне подумалось: а может быть… и правда, еще возможен хеппи-энд?

Узкий распаханный полуостров длиной около двух километров выдавался далеко в Глыбокое озеро. По форме он чем-то напоминал Крым, только в миниатюре: у нижней оконечности (как бы в районе Севастополя) — разрушаемая деревня Медова. Бесчинствующая толпа унгуннов по всему южному берегу. А на севере, на узком перешейке (что-то вроде Перекопа) высятся развалины крепости с засевшими в них дружинниками Лисея Вещего.

Вот такие дела, джентльмены. Мы сидели тихо, приготовив камнеметы для чудовищного залпа. Двадцать зарядов (по 10 пудов камней в каждом) уложены в железные ковши; двадцать разгибистых скорпионьих хвостов гудят и стонут, насильно притянутые к земле, — машины жадно и раздраженно ждут, пока царь Леванид, главный баллист, отдаст приказ сорвать стальные рычаги. Но медлит Леванид: по его словам, катапульты не смогут добить до дальнего конца полуострова, где гремит и поблескивает сквозь дым основная масса черных скорпионов Кумбал-хана. Надо подождать, пока унгунны построятся в бунчуки (отдельные отряды по полета всадников) и начнут отходить от Медовы, двигаясь на север. Поближе к нам… Когда глаз различит мутные ало-фиолетовые разводы на конских бронях, можно бить…

Я ненавидел ждать так долго. Признаюсь честно: нервничал. Ведь это первая моя битва. Позавчера я наблюдал за налетом ватаги княжича Посвиста на алыберские лодьи — созерцал схватку со стороны. А теперь… кто знает. Возможно, мы не успеем отступить незамеченными — и мой маленький меч впервые отведает экзотической крови восточных чудовищ.

Чудовища, кстати, были разноликие. Только теперь, наблюдая за огромным войском Кумбал-хана долго и пристально, я осознал: твари делятся на три касты. Внешне выглядят похоже: никаких знаков различия, даже броня одинакова. Однако… вот эти — которые помельче ростом и посуетливее — так называемые песиголовцы. Леванид клялся, что у тварей действительно звериные головы — грязно-рыжие и кудлатые, как у шакалов. По сравнению с коренастым человечьим туловищем песьи головки в тесных черных шлемах с золотыми навершьями казались непропорционально мелкими. Совсем иначе сложены горные дивы. Дивьи головы — широкие и массивные, как пивной котел. Да и сами твари (Бисер называет их кинг-конгами) покрупнее — доспехи на гориллах на несколько размеров побольше. Я заметил, что движутся эти гиганты лениво, будто нехотя… «Дивы — самые крепкие на рану, однако из лука бьют хуже прочих унгуннов и сражаются неповоротливо, — жарким шепотом пояснял царь Леванид. — Песиголовцы весьма вертки — зато удар держат гораздо хуже». — «А третьи кто?» — поинтересовался я, приглядываясь к унгуннам, которые более всего напоминали гуманоидов. Леванид поскучнел: «Это, собственно, и есть сорочинские рыцари-угадаи. Не звери, а почти люди — только слишком жестоки и привычны к человекоядию». Правда ли? — я удивленно поморщился. Леванид кивнул и добавил со вздохом: «Сварог приучил угадаев пировать победу прямо на поле отгремевшей брани».

— Ну Фамусов! Умел гостей назвать! Какие-то уроды с того света! — неожиданно и горько расхохотался ваш покорный слуга (и с чего вдруг пробрал меня нервный грибоедовский хохот? неужели истерика?). — Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам!

Фамусовский смешок прозвучал диковато в декорациях полуразрушенного средневекового замка. Кто-то из славянских дружинников удивленно обернулся… Плевать. Я уловил странную прелесть в черном юморе Грибоедова. Может быть, именно с эдакой улыбкой автор «Горя от ума» стоял на горячем пороге своего посольского дома в Тегеране, ожидая, когда на двор ворвется толпа мусульманских фанатиков?

Любопытный феномен: старый алыберский царь воспринял мой юмор совершенно адекватно.

— Это верно замечено, — серьезно сказал Леванид. — К столицам этих допускать нельзя, иначе гибель. Однако… отчего же не подпустить на выстрел? Напротив, даже нужно.

Сказав сие, его величество в очередной раз пошел проверять боеготовность страшноватых механизмов для камнеметания.

Наконец твари стронулись. Грянули тамтамы, высокая пыль потемнела и колыхнулась вперед — от берега до берега загрохотало и завизжало сталью. Кишащий паучий коктейль закипел на дне узкой пробирки, поганые насекомые полезли вверх, на выход. Из бесящейся мути вонючего дыма вывалил первый бунчук — полсотни песиголовцев: грязь стекает по стальным лошадиным бокам, кровь подсыхает на шипованных нагрудниках железных жеребцов. Красивый доспех разработал Сварог для Чурилиных гусар.

— Ах, Чацкий! Я вам очень рада, — пробормотал я, вглядываясь из-под руки в тысячеглазое лицо наезжающей смерти… Да, гордый взгляд и резкий тон… Опять реплика Софьи Фамусовой! Да зачем привязался ко мне этот глумящийся Грибоед! Почти три часа я нервно расхаживал меж катапульт и моих затаившихся дружинников. Теперь ругаюсь и смеюсь. Правда, похоже на истерику? Простите: мой первый бой.

Черные адские чацкие в глухих шлемах шли широко и вольготно. Ага, вот вослед за песиголовцами развернулся бунчук горных дивов: шипастые загривки, красивые рогатые налобники… Что ж, идите сюда, мерзавцы. Ближе. Ближе. Полюбоваться дайте-ка на вас… Ах, мальчики мои! Какой фасон прекрасный! Какие складочки! Обшито бахромой!

Курчавые! Горбом лопатки!Сердитые! Кошачьи все ухватки!Да как черны… да как страшны!Ведь создал же Господь такое племя!

…Ничего-ничего. А потом Господь создал камнеметы. Для экологического равновесия. Разрыв-стрела впивается в наковальню на три дюйма. Толщина самого тяжелого греческого панциря — полдюйма. Азиаты напирают, ломают ворота — посол русской империи Александр Грибоедов выходит на горячий, нагретый персидским солнцем каменный порог своей резиденции, смотрит, как через стену лезут твари с кинжалами. Они хотят нас убить, они хотят нас убить, говорит русский дворянин Грибоедов. И добавляет: Ничего. Жанфудр[70].

Жанфудр.

Зрелищно, как монстры из первого сна Софьи Павловны, пошел третий бунчук — рыцари-угадаи. Черны как смерть и дыбом волоса! Тут с громом распахнули двери какие-то не люди и не звери… Нас провожают стон… рев… хохот… свист чудовищ!

Да-да, стон и свист. Это снова заныли трубы, чаще-чаще-гуще застучали поганые сердца шаманских барабанабатов. Обгоняя тяжелых унгуннов, вперед вынеслась лихая ватага бойцов психологической поддержки: тридцать волшебников и злобных музыкантов с бичами, перьями, трещотками, жезлами… Наводят порчу, заклинают ветер, творят землетрясения и гром… Вот они, политруки Кумбал-хана. Визжат, танцуют в седлах, роняют по ветру вязкую слюну… Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой.

Эти-то парни и лягут первыми.

Я так хочу. Пусть первый залп накроет их, а не унгуннов. Страшны унгунны, но волхвы лютее. Ах, злые языки страшнее пистолета! Вот верное наблюдение, золотое правило родного фамусовского общества, на защите которого я сегодня немного постою.

Я и мои камнеметы.

— Вот этих затейников. Всех сразу, — зачарованно прошептал я царю Леваниду. — Очень прошу. Чтобы ни одного… ни души… и чтоб на семена не осталось…

— Сделаем, дорогой! — улыбнулся голос Леванида из-под сурового забрала.

Загорелые руки алыберов легли на рычаги…

И я понял: нет звука слаще, чем рев разгневанного железного скорпиона. Жахнуло, как сказал бы Бисер, и жахнуло преславно. Белыми искрами брызнуло в стены, от грохота тонко заорали лошади — одну кобылу волной ужаса сбило с ног. Долгожданная свобода бьющего скорпионьего хвоста, красивая сила древних агрегатов горской самообороны злогремуче вынесла в небо тридцать два центнера горячих воющих камней — легко перекинула через стену полуразрушенного замка, проводила на километр южнее и уронила аккурат посреди полуострова. На чьи-то горячие головы.