По обе стороны экватора - Игорь Фесуненко

И я ощутил, что это „Ола!“ — это „Прощай!“, которым удостоил меня из последних своих сил Жоаким Пирес Жоржи, — значило для меня больше, чем любые премии, которые я получал в моей жизни, больше, чем любые похвалы, которые я слышал от друзей и товарищей.

„Прощай“ Пиреса Жоржи было пронизано всем тем, чем он сам был и за что боролся. Оно обнажило абсурдность того факта, что человеческая жизнь столь коротка. Но оно и подчеркнуло вечные ценности, которые придают жизни человеческой какое-то значение. Оно было пронизано надеждой. Оно звучало так: „Я умру, но ничто не изменится. Вы остаетесь, и поэтому жизнь продолжается“.

…Для человечества всегда были и будут величайшим благом такие люди, как он. Люди, словно отмеченные печатью: „ОСОБЕННЫЙ“. Не такой, как все…»

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

От Севильи до Гранады

Отчужденно отгородившаяся от остальной Испании горной цепью Сьерра-Морена Андалузия, или, как говорят в Испании с ударением на последнем слоге «Андалусия», начинается сразу же за перевалом Деспеньяперрос. Название весьма многозначительно: на русский с известной дозой приближения его можно перевести как «Живодерня». Дело в том, что дорога, по которой мы сейчас едем в Андалузию, в давние времена была единственной, связывавшей этот край с остальной Испанией. А отрезок ее, начинающийся за перевалом Деспеньяперрос, был самым удобным для налетчиков и грабителей. Еще какие-нибудь полтора века назад здесь приходилось впрягать в дилижансы свежих лошадей, и сопровождавшие почту чиновники нервно ощупывали пистолеты, вглядываясь в густые заросли кустарника, сквозь которые с трудом продиралась дорога. Сегодня, подымаясь к перевалу по национальной автостраде № 4, путник хватается не за пистолет, а за фотоаппарат: после унылых степей Кастилии и Ламанчи Андалузия встречает его ошеломляющими панорамами горных отрогов, ароматом эвкалиптов и буйным цветением трав.

Спустившись в долину Гвадалквивира, шоссе у поселка Байлен разветвляется: к югу уходит дорога на Гранаду, на запад продолжается четвертая автострада, щедро орнаментированная рекламами отелей Кордобы и Севильи. Мы едем в Севилью. Нас — четверо: политический обозреватель Центрального телевидения Владимир Дунаев, кинооператор Алексей Бабаджан, моя жена Ирина и автор этих строк, ведущий машину и поэтому лишенный возможности так активно, как того хотелось бы, реагировать на восторженные восклицания спутников, обильно насыщенные сугубо профессиональной терминологией: «режим», «панорама», «наезд», «передёр», «точка». Дискуссия, впрочем, носит сугубо теоретический характер, ибо кинокамеры и магнитофоны наши покоятся пока в багажнике, лишь завтра начнется работа, по, увы, так уж, видать, устроены все служители и рабы телевидения: даже без камеры в руках не можем мы отдаться безмятежному любованию красотами природы. Мы не глядим на ослепительный пейзаж, а изучаем его. Не наслаждаемся медленно скрывающимся за Сьерра-Мореной багровым усталым солнцем, а прикидываем диафрагму, которая понадобилась бы для съемки этого «пейзажного плана», и деловито прикидываем, насколько лучше получится он, если воспользоваться «кодаком», и как он погибнет при съемке на шосткинской «ЦО».

А серая лента асфальта бежит и бежит под капот «форда-кортины», успокаивая, убаюкивая, утешая…

Мы едем из Мадрида. Цель поездки — снять фильм об Испании. Точнее сказать, об Испании, какой она стала сорок лет спустя после франкистского мятежа и полтора года спустя после смерти Франко. Впрочем, по замыслу Владимира Павловича фильм будет посвящен не всей Испании, а ее южной провинции Андалузии как одной из самых типичных, символизирующих и олицетворяющих эту страну. Андалузия — это земля крестьян и матадоров, это табак и цитрусовые, воспоминания о Кармен и севильском цирюльнике, неистовый танец фламенко и грустная память о лиричнейшем испанском поэте Лорке… Словом, в Андалузии есть что снимать.

Дней десять провели мы в Мадриде. По невообразимому везению, которое так редко озаряет судьбу журналиста, именно в эти февральские дни семьдесят седьмого года в Москве и Мадриде было объявлено о восстановлении дипломатических отношений между СССР и Испанией. И мы смогли осветить это событие, так сказать, с испанской стороны. Мы сняли и отправили для программы «Время» взволнованный и сумбурный репортаж, в котором были сразу четыре «говорящих головы». Редакторским ножницам в Останкине было где развернуться: из этого опуса в эфир проскочила не то четверть, не то пятая часть. А мы, воодушевленные сознанием исторической важности момента, носились по Мадриду и продолжали снимать интервью для будущего фильма, которому Дунаев позже придумал гениальное, по-моему, название «Гренадская волость в Испании есть».

А потом, закончив этот почти пиратский по творческой ярости, по ненасытному стремлению объять необъятное налет на Мадрид, мы и отправились в Андалузию. Точнее говоря, в ее столицу Севилью, где должны были продолжить работу над фильмом.

На протяжении многих веков Андалузия была самым оживленным перекрестком коммуникаций, связывающих Европу с Африкой и Ближним Востоком, а затем и с заокеанскими колониями Испании. Через нее прошли финикийцы и картахеняне, затем она была покорена Римом и превратилась в Бетику — одну из самых процветающих провинций великой империи, родину философа Сенеки и императоров Траяна и Адриана. До сих пор сохранились здесь многочисленные памятники той эпохи: величественные руины Италики под Севильей, бесчисленные мосты, акведуки и дороги.

В V веке нашей эры сюда хлынули орды вандалов, давшие имя этой области («Вандалузия»), но не сумевшие совладать с ее слишком развитой для них культурой. Затем было восьмивековое господство арабов. Слава о преуспевающем и благоденствующем халифате Аль-Андалуз разнеслась по всему миру. Со своим знаменитым университетом, богатейшими библиотеками и бурной научной жизнью Кордоба становится самым передовым культурным центром Западной Европы, а последний бастион арабского владычества — Гранада, до сих пор продолжает ослеплять мир величием своей Альамбры — дворцового комплекса, воздвигнутого уже незадолго до того, как под могучим напором реконкисты рухнуло последнее мусульманское королевство на Иберийском полуострове.

А потом началась эпоха Великих географических открытий, и древнейший европейский порт Кадис стал окном Испании в Новый мир. Не найдется, пожалуй, ни в одной стране, ни вообще в Европе другой области, ставшей средоточием такого вавилонского столпотворения различных культур, религий, традиций и нравов, взаимовлияние которых придало Андалузии ее нынешний неповторимый облик.

Пожалуй, самым наглядным символом этого «кровосмешения» может служить история знаменитого, третьего по величине в Европе после римского Святого Петра и лондонского Святого Павла, кафедрального собора в Севилье. Сначала, полтора тысячелетия назад, на останках римского Акрополя был воздвигнут строгий храм вестготов. В XII веке на его руинах выросла арабская мечеть с изящным 98-метровым минаретом Хиральдой. А спустя еще триста лет на этом же месте началось продолжавшееся 104 года строительство католического собора, одного из самых знаменитых памятников средневековой готики. Мечеть была, естественно, снесена, но, демонстрируя удивительную для тех суровых времен терпимость, а может быть, руководствуясь соображениями экономии государственных средств, строители сохранили Хиральду, слегка модернизировав ее и превратив в колокольню.

С тех пор Севильский собор стал главной достопримечательностью Андалузии, местом паломничества католиков и обязательной точкой пересечения всех туристских маршрутов, проходящих через испанский Юг. Он поражает и подавляет холодным величием своих теряющихся во мраке сводов, монументальностью необъятных колонн, пронзительным свечением гигантских витражей. Суровый покой храма нарушают лишь непрерывные потоки туристов, восторгающихся импозантным надгробием Христофора Колумба, резной аркой королевской капеллы, бесценными коллекциями полотен Мурильо и прочими сокровищами, собранными здесь святыми отцами за пять веков. Пройдя через темные залы храма, туристы подымаются на Хиральду, откуда открывается панорама Севильи, рассеченной бурой лентой Гвадалквивира. У подножия собора теснятся узкие щели переулков квартала Санта-Крус — самого аристократического района города, вылизанного и вычищенного до нестерпимого блеска. Облицованные кафелем разноцветные домики. Уютные, утопающие в цветах внутренние дворики, вымощенные гранитными плитками, в которых аккуратно прорезаны отверстия для апельсиновых деревьев. Мелодичное журчание фонтанов. Медные таблички на дверях: «Адвокат Хосе Лопес», «Доктор Ибраим де Руэда», «Архитектор Карлос Сильва». Ни адвокатов, ни докторов, ни архитекторов не видно. Они в своих офисах, в клубах или в кафе. Их жены либо предаются праздному безделью (если доходы мужа позволяют), либо ведут отчаянную борьбу, стремясь удержаться на своей ступеньке, завоеванной годами упорных трудов и гарантирующей минимум благополучия и социальный статус, приличествующий «адвокату», «доктору» или «архитектору».