Гадание при свечах - Анна Берсенева

– А что это за молодой человек с вами ходил? – поинтересовалась она у отца через два дня, когда, весь обляпанный грязью, веселый, он вернулся с охоты.

– Витя? Врач новый, – ответил отец. – А что, он привлек твое внимание?

– Нет, нисколько, – пожала плечами Марина. – И что же, он у нас в поселке будет работать?

– Ну почему в поселке? – возразил отец. – У нас здесь просто не предусмотрен второй врач. Больничка маленькая, ты же знаешь, у нас даже анестезиолог сверх штата. Виктор будет работать в районной больнице.

С того дня новый врач Витя стал появляться в их доме все чаще, и с каждым его появлением Маринина тревога росла. Он кого-то напоминал ей, пугающе напоминал, но кого – она не могла понять.

Несмотря на молодость, Витя начинал лысеть. И даже его едва наметившаяся лысина, тщательно прикрытая прядями волос, почему-то была Марине неприятна. Но самым неприятным был взгляд – цепкий, ощупывающий, – которым Витя рассматривал книги отцовской библиотеки, китайские безделушки и старинные гравюры на стенах.

– Вы любите читать? – не выдержала однажды Марина, заметив, как он поглаживает золотое тиснение на книжном переплете.

– Не то чтобы особенно, – ничуть не смутился он. – Но уж очень книги у вас добротные, прямо приятно посмотреть.

– Добротные? – удивилась Марина. – Как это книги могут быть добротными?

– Да очень просто, – объяснил Витя. – Старые вещи – они и есть старые вещи. Подспорье, в случае чего – продать там… Надежно с ними, правда?

– Правда, – кивнула Марина, хотя надежность старых вещей значила для нее совсем другое.

Витя был женат, но в Калевалу приезжал всегда один. Однажды он со свойственной ему прямотой объяснил отсутствие жены:

– Опасаюсь, знаете ли, супругу сюда привозить.

– Почему же это? – удивилась Марина.

Было самое начало лета, она сидела с книгой на своей любимой лавочке в саду и вопросительно смотрела на Витю, вышедшего из дому покурить.

– Да зачем ее зря волновать? Мы-то как живем, в каких условиях? Барак, одно слово, хоть я и дипломированный специалист, и начальство районное мне симпатизирует. А у вас тут – хоромы!

Марину передернуло от Витиных завистливых интонаций. Но что она могла ответить? Что для того, чтобы превратить обычный деревенский дом в «хоромы», надо видеть в книгах и гравюрах не одну добротность? Что их дом – это не только вещи и стены, но прежде всего образ жизни, которого Вите, с его привычкой громко шмыгать и отрыгивать за столом, просто не понять?

– Папа, зачем ты его приглашаешь? – наконец спросила она у отца. – Этот ваш Витя – он не просто неприятный, он опасный человек, неужели ты не чувствуешь?

– Опасный? – удивился Леонид Андреевич. – Неприятный – да, с этим трудно не согласиться. Но почему же опасный?

– Он завистливый! У него глаза от зависти белеют, ты заметил? – убежденно сказала Марина. – Не надо ему больше приезжать, папа…

– Хорошо, – тут же согласился отец. – Мне тоже не слишком нравится его общество, просто я не мог отказать Петру Ивановичу. Но помимо охоты – обещаю тебе, у нас в доме его не будет.

Отец всегда был тверд в своих решениях, и врач Витя действительно перестал появляться в их доме – к большому удовольствию Глаши, сердито ворчавшей в его адрес:

– Вот паскудник, так и норовит лапнуть! А сам женатый…

«Охотничий клуб» собирался не слишком часто, поэтому Леонид Андреевич удивился, когда Марина спросила его однажды:

– Папа, ты не мог бы завтра не ездить на охоту?

– Почему? – Бровь его недоуменно надломилась. – У тебя что-то случилось, Марина?

– Нет, ничего… Мне что-то тоскливо, я сама не понимаю…

– Марина, нельзя же так, – недовольно заметил отец. – У каждого может быть плохое настроение, но невозможно ведь из-за этого требовать от окружающих, чтобы они меняли свои планы!

– Нет, я не требую, – слегка смутилась Марина. – Просто я подумала: ну можешь ведь ты один раз не поехать?

– Видишь ли, – мягко сказал отец, – мне не хотелось бы пропустить завтрашнюю охоту. Павел Макарович достал лошадь с телегой – значит, на Черное озеро сможем поехать. Ведь жаль упускать такую возможность, правда?

Лошадь с телегой действительно удавалось достать не каждый день, ветеринар Павел Макарыч расстарался. И, вздохнув, Марина согласилась с отцом.

Она всегда вставала рано утром, чтобы его проводить, и на этот раз тоже поднялась затемно. Но как ни рано она проснулась, отец уже был одет и допивал кофе, сидя в гостиной за столом.

– Все, милая, я убегаю! – сказал он, вставая. – Отчего ты бледная такая?

– Спала плохо, – ответила Марина. – Ты надолго, папа?

– Да как обычно, на два дня. У лесника переночуем. Да не волнуйся ты так, Мариша! Вот вернусь – пора нам с тобой серьезно поговорить. По-моему, ты слишком склонна ко всяческой мистике, тебе следовало бы меньше значения ей придавать. Но – потом, потом!

Марина видела, что весь он уже там, на своем Черном озере, и о какой-нибудь дурацкой утке думает больше, чем о ней. Темные глаза Леонида Андреевича радостно поблескивали над высокими, как у Марины, скулами; уголки твердых губ вздрагивали от легкой насмешки над впечатлительной своей дочкой.

– Брось, брось, Мариночка! – повторил он, целуя ее. – Сон, наверное, видела какой-нибудь? Я бы тебя лучше попросил «Вертера» письменно пересказать к моему возвращению. Ей-богу, куда больше будет пользы: твой немецкий оставляет желать лучшего.

Стоя на крыльце, Марина смотрела, как отец идет к колхозной конюшне, где ждал Павел Макарыч. Он шел по мокрой осенней дороге, а походка у него была такая, словно ему не приходилось выдергивать из грязи высокие охотничьи сапоги, – легкая была походка, летящая…

Сердце у Марины вдруг замерло и тут же провалилось в пустоту. Она готова была побежать за ним прямо по грязи, закричать и заплакать, чтобы он остановился, вернулся. Но представив, какое недоумение и даже, может быть, раздражение вызовет у отца ее бестолковый крик, Марина вздохнула и, повернувшись, пошла в дом.

Была суббота, в школу идти было не надо, и она провела весь день дома, слоняясь по комнатам и места себе не находя.

Пересказ «Страданий юного Вертера» она написала быстро. Закрыла тетрадь и тут же засомневалась в одном артикле, но проверять не стала. День потянулся в прежней неясной тоске.

Вечером она едва уснула, уняв свою необъяснимую тревогу только тем, что подумала о завтрашнем возвращении отца и о том, что с утра надо испечь его любимый яблочный пирог.

Когда среди ночи раздался бешеный стук в двери и в окно, Марина проснулась мгновенно, как будто и вовсе не спала.

Все дальнейшее она помнила одновременно и смутно, и так ясно, словно оно было освещено ослепительным огнем.