Дракон и роза - Роберта Джеллис

– Итак, мы достигли соглашения, что это лучшее решение? – спросил Мортон, архиепископ Кентерберийский, озираясь вокруг.

– Да, Фокс, пусть напишут воззвание, – заявил Генрих.

– Я должен обратить внимание Вашей Светлости, что некоторые люди уже предприняли действия по подстрекательству к мятежу, хотя пока еще и не взялись за оружие. Должны ли их имена быть упомянуты и сделано для них особое исключение из условий помилования?

– Упомянуты, да. Но не исключение. Они должны сдаться мне при условии, что им будет сохранена жизнь, а наказание не будет слишком тяжелым.

– Сир.

– Да, Линкольн?

– Я хотел бы услышать имена тех, кто будет объявлен мятежниками.

Легкая тень омрачила лицо Генриха, но он кратко кивнул Фоксу.

– Сэр Генри Бодругэн. Сэр Томас Бротон. Томас Харрингтон. Джеймс Харрингтон. Джон Бьюмонт. Есть еще один или два, но они не имеют большой важности.

Линкольн встал.

– У меня есть что сказать, но хочу быть уверенным, что это будет благожелательно воспринято Вашим Величеством.

– Помилование предлагается всем, даже тем, кто уже совершил проступок. Почему для тебя должно быть сделано исключение, Линкольн?

– Мне не нужно помилования. Я ничего не сделал и не имел злых намерений. Я попытался только избавить Ваше Величество от страдания, а сейчас в связи с тем, что я должен быть тем, кто причинит вам это страдание, я бы не хотел, чтобы это обернулось против меня. То, что я хочу сказать, касается Ее Королевской Светлости.

Испуганный ропот пробежал по комнате. Генрих не был кровожадным по натуре, но если бы в этот момент он смог каким-либо способом вызвать смерть Линкольна, он бы сделал это.

– Я лично ручаюсь за Ее Светлость, – мягко и предупреждающе произнес Генрих, но он знал, что уже слишком поздно.

Вероятно, предупреждение принесло больше вреда, чем пользы. Генрих так никогда и не узнал, было ли это умышленное злое намерение или поводом был страх, но Линкольн поведал отвратительную историю. Мятеж собираются поднять во имя лже-Уорвика. Настоящий Уорвик будет убит, а лже-Уорвик отречется после смерти Генриха. Артур будет объявлен королем, а Элизабет его регентом.

Король поднялся на ноги, он был бледен, а его лицо так напряглось от гнева, что губы, казалось, исчезли.

– Мы хвалим твою храбрость, если не здравый смысл, что ты пересказал эти грязные слухи. Мы слышали их. Почему бы тебе также не объяснить, зачем Ее Светлости необходимо предпринимать такой шаг. Я бью ее; я медленно отравляю ее, я отрезаю ножом куски от ее тела и ем ее плоть? Бэдфорд, сходи, позови Ее Светлость сюда.

– Сир, я прошу вас изменить свое решение. Вы напугаете Ее Светлость до смерти, если вызовете ее сюда подобным образом. Давайте, если необходимо, подождем ее, но не приказывайте ей явиться сюда. Никто не испытывает доверия к этим сказкам.

Раздался одобрительный ропот, но Линкольн бросил на стол пачку писем.

– Вот вам для доверия.

Генрих не мог стать бледнее, чем он был, комната закружилась у него перед глазами, и он оперся одной рукой о стол. Ни один человек не потянулся к пачке, которая белела, как глаз змеи, на темном полированном дереве стола. Они разглядывали ее зачарованно, с ужасом и отвращением, видя не маленькое белое пятно, а горящие города, умирающих от голода людей, и поля, залитые кровью.

Это было концом надежды сгладить трещину между Красной и Белой Розой. Белая Роза показала шипы, и Красная должна была окрасить ее кровью.

– Сир, – безмятежный голос Неда Пойнингса прервал молчание. – Это печать не Ее Светлости.

Ряд судорожных вздохов облегчения нарушил мертвую тишину. Не спрашивая разрешения, Нед Пойнингс вскрыл пакет и просмотрел первое письмо, затем второе, третье. Генрих стоял как будто высеченный из мрамора, белый и лишенный всякого выражения.

Советники вокруг него беспокойно шныряли глазами из одного места в другое, как бы не желая смотреть на короля или Линкольна и видеть крушение своих надежд по изменению выражения лица Пойнингса. Этого Генрих, по крайней мере, не боялся. Пойнингс осторожно собрал письма, снова сунул их в пакет и с нарочитой небрежностью положил его, но таким образом, чтобы печать была скрыта.

– Передайте их, пожалуйста, Ее Светлости, – сказал он, протягивая письма Фоксу. – В них нет ничего, затрагивающего королеву, за исключением того, что ее имя упоминается всуе. Бэдфорд, Нортумберленд, Оксфорд, Суррей, Кентербери и другие, прочтут их и решат, есть ли необходимость предать их содержание огласке.

Генрих умышленно выбрал ряд своих сторонников и йоркширцев, включив двух священников, которые были относительно независимы от его влияния. Он осмотрелся вокруг, увидел облегчение на их лицах и кивнул:

– Можем ли мы сделать больше на этом собрании?

Ему ответил нестройный хор отрицательных возгласов.

По правде говоря, они были слишком потрясены, чтобы продолжать совет, даже если бы на то была срочная необходимость.

– Линкольн, – Генрих подозвал его, в то время как люди, названные для чтения писем, отошли в угол, а остальные ушли. – Я сожалею, если говорил резко, и благодарен тебе за то, что ты принес эти сведения. Я хочу предупредить тебя, тем не менее, чтобы ты не делал подобных заявлений в будущем. Я предпочитаю получать сведения подобного рода в частном порядке, а в мое отсутствие обращайся с ними к доктору Фоксу и Кентербери. Смотри, чтобы твое рвение не опережало здравый смысл, или я могу понять твое рвение совершенно иначе. И в связи с тем, что ты хранил так долго молчание об этих письмах, храни его и дальше. Ты можешь идти.

– Гарри.

– Да, дядя.

– Слава Богу, что Пойнингс здравомыслящий человек. Будем надеяться, что никто больше не узнал печать.

– Ради Бога, скажи же мне, – голос Генриха дрожал от напряжения.

– Вдовствующая королева.

– Нет! Ее собственная печать! Не зашифрованная! Это невозможно. Она не может быть такой невероятно глупой.

– Его Светлость прав. Здесь что-то не так. – Это был Фокс, спокойный и уверенный. – Необходимо хранить молчание об этом деле. Более чем возможно, что эти письма являются фальшивками, посланными, чтобы настроить короля против своей жены и ее матери и заставить его действовать против них, разрушив, таким образом, примирение между йоркширцами и ланкаширцами.

– Суррей? – резко спросил Генрих.

– Я присоединяюсь к мнению Фокса. Мир, который вы установили на этой земле, не должен быть нарушен вне зависимости от того, являются ли эти письма фальшивками или нет.

– Нортумберленд?

– Я согласен.

Спросив мнение оставшихся Йоркских членов группы, Генрих от остальных дождался только кивков. Он протянул руку за письмами, и Мортон вручил их ему.