Тучи на рассвете (роман, повести) - Аркадий Сахнин

Она улыбается доверчиво и просто. На щеках ямочки, глаза наивные, бесхитростные. Спокойно снимает с головы корзину.

— Это белье госпожи Гю Сик, четвертой жены господина Чо Ден Ока. Вы, наверное, знаете госпожу Гю Сик, ее знают все. Она носит голубые японские кимоно. Она всегда мною довольна. Ни одна прачка не может угодить ей так, как я. У меня очень хороший рыбий клей, я вам сейчас покажу. Вы не найдете на материи шва, такой это хороший клей…

— Перестань болтать, вываливай все из корзины!

Она расстилает на панели кусок батиста, выкладывает на него белье и говорит, говорит, ни на секунду не умолкая.

— Вот это любимый халат госпожи Гю Сик. Она сказала, что этот халат очень нравится господину Чо Ден Оку. Посмотрите на швы, я склеиваю полы вот этим клеем… Попробуйте пальцем, он держит лучше ниток. Госпожа Гю Сик не любит ниток. Может быть, у вашей госпожи нет хорошей прачки, господин полицейский? Я беру совсем дешево. Первую партию белья, как и полагается, стираю бесплатно, для пробы.

Она спокойно выкладывает из корзины халаты, юбки, кофты. Уже видны края грубой простыни. Под ней — листовки. Но Мен Хи спокойна. Она знает: только в этом спасение.

— Ну, проваливай! — говорит часовой, пнув сапогом корзину глупой прачки.

— А у вашей госпожи есть прачка? Вам не нужна хорошая прачка?

Но часовой уже шагает дальше. Сейчас он повернется и пойдет обратно до другого угла. Она укладывает белье и успевает смазать листовку клеем. Часовой проходит мимо, и только одно мгновение требуется, чтобы заклеить приказ Ходжа листовкой. У нее очень хороший клей, сорвать листовку можно будет только вместе с приказом Ходжа.

Она скрывается за углом.

Вечером ходить по улицам нельзя. В Сеуле объявлено чрезвычайное положение. Если ее застают сумерки далеко от дома Чан Бона, где Мен Хи теперь живет, она заходит в первую попавшуюся хижину. Так вышло и в этот раз. А рано утром она побежала домой: надо запастись свежими листовками.

И снова мысли о Пан Чаке. Уже месяц, как он арестован, и ничего о нем не известно.

— Он жив… жив… — шепчут ее губы, и крупные слезы катятся по щекам.

Мен Хи не знала, как попала к Чан Бону тусклая фотография потрепанной странички из старого японского журнала. Но это ее и не интересовало. Она понимала, что такого ответственного задания еще не получала. Надо хорошо запомнить эту страничку, на которой изображен паровоз «Консоли», найти в публичной библиотеке журнал и вырвать из него такую же страничку.

Мен Хи снабдили красивой одеждой, дали документы, подтверждающие, что она студентка Сеульского университета. Она долго изучала фотографии здания, план расположения читальных залов, внимательно рассматривала тусклый снимок «Консоли», чтобы он запечатлелся в памяти. Запомнила она и название журнала, изданного больше тридцати лет назад.

Чан Бон верил в нее и рассмеялся, когда она прорепетировала перед ним свою роль.

В публичную библиотеку Мен Хи пришла так, словно бывала там десятки раз. Ее пропустили, не спросив даже документов. Мен Хи поразили тишина, царившая во всех помещениях. Безлюдно и тихо было и в зале, где ей предстояло выполнить задание. Какой-то старичок, примостившись на самой верхушке стремянки, перекладывал книги на стеллаже. Кроме него здесь находилось всего три человека, сидевших в разных концах зала, поглощенных книгами. Увидев вошедшую, старичок спустился и довольно нелюбезно спросил, что ей угодно.

Совершенно спокойно, даже немного капризно она объяснила, что является студенткой университета и хотя занятий там сейчас нет, но она не намерена терять время и занимается сама. Ей нужна подшивка журнала «Тюо корон» за 1915 год, в которой опубликовано несколько статей об искусственном выращивании женьшеня, и именно это ее интересует.

— Не могу, — развел руками библиотекарь. — Старые японские журналы выдавать запрещено.

Такого ответа Мен Хи не ожидала. Чан Бон объяснял ей, как вести себя, если в читальне окажется много людей, как выбрать место, чтобы никого не было сзади, как внимательно и незаметно осмотреть верх, потому что там могут оказаться балконы, как вырезать и спрятать нужную страницу. Он дал ей множество полезных советов, но ничего не сказал, как поступить, если просто не дадут журналов. Что же, возвращаться ни с чем? Идти второй раз будет куда сложней, а то и просто невозможно.

Она убедилась, что ни робость, ни униженные просьбы не могут произвести такого воздействия, как уверенность, непринужденность, свобода действий.

Всю жизнь из Мен Хи пытались сделать безмолвное забитое существо. Всю жизнь она боялась. Боялась Ли Ду Хана, надсмотрщика, полиции. Боялась одиночества, голода, истязаний. Она выросла робкой, пугливой, податливой. И все, что годами воспитывали в ней, разлетелось в прах, когда она стала подпольщицей. Этот процесс произошел так быстро потому, что состояние, в которое ее хотели привести, состояние существа недумающего, лишенного собственного достоинства и каких бы то ни было интересов в жизни, противоестественно для человека и рано или поздно должно было рухнуть. На то она и человек, чтобы жить, и никакая сила не в состоянии сделать из нее безмолвного робота. И когда Мен Хи узнала людей, раскрывших ей глаза, в ней проснулся человек, борец и ей стали под силу такие дела, о каких она не могла бы думать раньше. Она научилась разбираться в людях. Этот старик наверняка ничем, кроме книг, не интересуется. Он, конечно, боится потерять место, боится сильных. Его немного жалко, но она обязана выполнить задание.

Уверенно и решительно Мен Хи потребовала журналы, недвусмысленно намекая на какое-то свое особое положение и родство с вершителями судеб, называя фамилии министров и американских генералов. И старый библиотекарь растерялся. Тот, кто хочет совершить что-то незаконное или обмануть, не станет шуметь. Именно об этом и подумала Мен Хи, когда приняла тон, не терпящий возражений.

Старик засуетился, забормотал, и Мен Хи поняла: он доволен, что не вся молодежь посходила с ума на этой политике, а есть еще умницы, которые в такое смутное время не бросают учения. Он ушел в архив, велев ей подождать.

Мен Хи незаметно осмотрела зал. Обратила внимание на окошко где-то под самым потолком, выбрала место, за которое сядет. Очень удобное место, в самом уголке. Ей будет виден весь зал, а этим троим, чтобы посмотреть на нее, надо оборачиваться назад.

Прошло минут пятнадцать, а старик не возвращался. Мен Хи нервничала. Ей стало страшно. Она знала, что вокруг читальни ее ждут подпольщики, что ее будут охранять. Они следят за всем происходящим на улице. Если покажется полиция, ее обязательно предупредят. И все-таки ей было страшно. Она заподозрила, что старик пошел вовсе не в архив, значит, за ней явятся. Но не этого она боялась. Если ее заподозрили, значит, проваливается весь план. Это был бы удар для нее. Она не знала, что ей делать.

В минуту наибольшего напряжения появился старик с подшивкой журналов. От волнения она ничего не могла сказать. Не поблагодарив его, взяла журналы и пошла на облюбованное место. Она начала листать страницы, исподлобья посматривая на сидящих в зале и на старика. Старик снова взгромоздился на стремянку и, к счастью, уселся спиной к ней.

Убедившись, что им нет до нее никакого дела, немного успокоилась.

Она листала страницы медленно, рассматривая картинки, боясь, что не найдет нужного снимка. И когда увидела его, зажмурила глаза. В таком положении оставалась несколько секунд. Потом снова очень внимательно посмотрела на фотографию. У нее не было никаких сомнений, что это тот же самый снимок, который ей показывал Чан Бон, но не верилось в такое счастье. Она решила все же прочесть и заметку. Прочитать до конца не хватило сил: да, тот же самый текст, и надо скорее уходить отсюда.

Мен Хи достала из сумочки крошечный скальпель и, убедившись, что никто на нее не смотрит, провела им по подшивке у корешка, будто расправляя страницы. Незаметно спрятав на груди листок, продолжала смотреть журнал и вдруг улыбнулась: как странно, действительно статья об искусственном разведении женьшеня.

Ну что ж, все равно сразу уходить нельзя, и она уставилась в подшивку, делая вид, будто читает.

Она думала о Пан Чаке.

Раньше все ее мысли, связанные с ним, сводились к одному: жив он или нет? Потом она перестала мучить себя этим. Жив. Пусть даже не так, но она будет думать о нем как о живом. Ей мучительно хотелось его увидеть. Раньше Мен Хи пугалась подобных мыслей. Ей было стыдно. Она пыталась обмануть себя, убедить, будто Пан Чак нравится ей, как очень смелый и сильный человек, справедливый и честный. Но эта игра продолжалась недолго. Она перестала бороться с собой и не отвергала больше мысли: любит. Но, пугаясь этой мысли, Мен Хи дала себе клятву, что, если встретится с Пан Чаком, если вдруг окажется он жив, найдет в себе силы не выдать своих чувств.