Фолкнер - Борис Грибанов

"Конечно, — писал Фолкнер Каули, — давайте сделаем Золотую книгу о моем апокрифическом округе. Я думал заняться этим на старости лет — разработать генеалогию моих героев от отца к сыну и дальше к внукам". Переписка с Каули всколыхнула в Фолкнере давние планы — он упоминал в письмах рассказы "Мул во дворе" и "Медный кентавр", указывая, что они должны войти составными частями в следующую книгу о Сноупсях.

И, несмотря на это, страшная, угнетающая тоска владела им. Он писал Оберу: "Мне кажется, что я не могу больше выдерживать Голливуд. Я чувствую себя плохо, у меня депрессия, ужасное ощущение впустую уходящего времени". Его раздражало даже всегда безоблачное небо Калифорнии. Сценаристу Полю Уэлману он говорил: "Я буду счастлив, когда вернусь домой. Здесь ни у кого нет корней. Даже дома здесь построены из грязи и яичной скорлупы. Ничего никогда не случается, только вот упадут два листочка с дерева, и начинается новый год".

Душевное состояние его все ухудшалось, и крепла решимость вернуться домой, несмотря ни на что. Наконец в один из сентябрьских дней он явился к руководителю сценарного отдела студии и заявил ему: "У меня здесь кобыла, которая должна ожеребиться, и я хочу, чтобы это произошло в Миссисипи. Я купил прицеп к машине, и, когда эта кобыла отправится в Миссисипи, я хотел бы поехать вместе с ней". Юридический отдел студии предложил Фолкнеру подписать соглашение, по которому студия предоставляла ему отпуск на шесть месяцев для работы над новым романом, а он отдавал студии преимущественное право на экранизацию этого романа. Естественно, такое соглашение подписать он не захотел, поскольку у него были обязательства перед Хатауэем.

В конце концов его терпение лопнуло, он погрузил Лэди на прицеп, сел за руль машины и, не получив никакого разрешения от студии, выехал в Оксфорд, хотя его предупредили, что студия может подать на него в суд.

Он был вознагражден за все, когда вечером они въехали в ворота Роуан-Ок и полусонная Джилл в ночной рубашке спустилась по лестнице и обмерла, увидев Лэди. Она бросилась к ней и, обняв ее шею, приговаривала: "Моя лошадь, моя лошадь".

Будущее было весьма неопределенным, финансовое положение довольно зыбким, но теперь он был дома, на родной земле, и готов был продолжать свою битву — он жаждал закончить «Притчу» и доказать, что он еще не выдохся как писатель.

Параллельно с работой над романом Фолкнер написал для тома, подготавливаемого Каули, «Дополнение» к роману "Шум и ярость" — генеалогию семьи Компсонов и короткие сведения о том, что сталось с Кэдди Компсон после событий, описанных в романе. Он писал Каули: "Думаю, что получается неплохо, у меня ушла неделя, чтобы очистить мои легкие от Голливуда, но я чувствую, что могу писать… а может быть, я просто счастлив, что этот проклятый Запад не настолько иссушил мою душу, как я предполагал".

Наступила охотничья пора, и Фолкнер вместе с пасынком Малькольмом, вернувшимся из Германии, отправился на охоту в долину реки Талахачи. "Это была отличная охота, — писал он Хаасу. — Я видел семь оленей, но ни разу не стал стрелять. Но каждый день мы сломя голову скакали на сильных лошадях вслед за собаками сквозь лес, одного старого оленя мы преследовали около пятидесяти миль с семи утра и до трех дня, когда собаки уже изнемогли, а потом возвращались в лагерь в темноте, ведя лошадей на поводу и зажигая спички, чтобы разглядеть компас. Я был рад, что олень ушел, по нему трижды стреляли, но все-таки он ушел".

Каули прислал в Оксфорд свою вступительную статью к тому Фолкнера. Писателю она понравилась, но он просил Каули выбросить из статьи все детали чисто личного плана. "Я человек старомодный, — писал он, — и, возможно, немного ненормальный. Я не хочу, чтобы моя личная жизнь и дела были доступны каждому, у кого есть достаточно денег, чтобы купить книгу или журнал или есть друг, который может дать ему прочитать".

На рождество пришло известие, что его рассказ "Когда не знаешь химии" получил вторую премию на конкурсе журнала "Эллери Куин мистери мэгэзин", специализировавшегося на печатании детективных романов и рассказов. Премия была 250 долларов. У Фолкнера это вызвало острое раздражение. "Во Франции, — писал он Оберу, — меня считают отцом современной литературы. В Европе меня называют лучшим современным американским писателем и вообще одним из первых писателей мира. Здесь, в Америке, я восполняю зарплату за литературную поденщину в кино, выигрывая вторую премию на конкурсе шаблонных детективных рассказов".

Пришла весна 1946 года, и Фолкнер с ужасом понимал, что ему придется опять ехать в Голливуд отрабатывать свой контракт. Кроме того, оставался нерешенным вопрос с правом студии "Братья Уорнер" на экранизацию романа, который он писал. На помощь пришли друзья — оказалось, что Беннет Серф дружен с Уорнерами, и он убедил их, что роман для экранизации интереса не представляет, и уговорил их отказаться от своих претензий. Фолкнер был счастлив.

В первых числах мая почта доставила в Роуан-Ок том, составленный Каули. "Превосходная работа, — писал Фолкнер Каули. — Видит бог, я сам не понимал, что я пытался сделать и насколько мне это удалось".

Год после выхода тома избранных произведений прошел тихо. Фолкнер писал свой новый роман, занимался фермой, осенью уезжал в леса на охоту.

А вот в апреле 1947 года произошло событие, хотя и не крупное, но оставившее свой след на многие последующие годы. Фолкнера уговорили выступить перед студентами Миссисипского университета. Он долго сопротивлялся, но в конце концов согласился. Быть может, в его согласии сыграло роль обещание университетских властей заплатить ему 250 долларов за эти встречи.

Студенты расспрашивали его о творческом процессе, о его романах, о любимых писателях. Фолкнер отвечал на все вопросы откровенно и доброжелательно. Спросили и его мнение о современных ему американских писателях. Об Эрскине Колдуэлле он сказал, что когда-то возлагал на него большие надежды, но сейчас он в этом далеко не уверен. На вопрос о Хемингуэе Фолкнер ответил, что Хемингуэй всегда был очень осторожен и никогда не пытался сделать то, чего он не может сделать. Он напоминает, сказал Фолкнер, игрока в покер, который держит свои карты поближе к жилету, он никогда не совершал ни одной ошибки в изложении фактов, в стиле, в выборе слов. Фолкнер говорил, что его больше привлекает отвага Томаса Вулфа — он так сильно рисковал, что его попытки были обречены на неудачу с самого начала, но это, на его взгляд, самое прекрасное поражение.

Среди студентов, участвовавших в этих встречах, нашлись и такие, которые подробно записывали все ответы Фолкнера. Узнав об этом, один из руководителей университета решил, что записи в целях рекламы университету полезно опубликовать. Вскоре эти записи появились в нью-йоркской "Геральд трибюн". О Хемингуэе там было сказано, что "ему не хватает мужества, он никогда не рискует. Он никогда не использовал в своих книгах ни одного слова, за которым читателю пришлось бы полезть в словарь".