Великая война и деколонизация Российской империи - Джошуа Санборн

конце войны и процессом мирных переговоров. Однако, как отмечает один из современных исследователей этого момента Эзра Манела, ни идея самоопределения, ни связь этой идеи с мирным процессом не были порождены Вильсоном. Как утверждает ученый, главными представителями этого течения были Ленин и Троцкий [Manela 2007: 6]. Манела справедливо рассматривает Российскую империю как важнейший центр и место зарождения звездного часа Вильсона, однако связь между самоопределением нации и миром предшествовала по времени появлению Ленина и Троцкого на политической арене 1917 года. Правда, что Ленин ставил вопрос национального самоопределения и до войны, и во время нее в своих работах «Революционный пролетариат и право наций на самоопределение» (конец 1915 г.) и «Социалистическая революция и право наций на самоопределение» (апрель 1916 г.). Но это были скорее теоретические споры с австромарксистами (первая из этих работ даже была написана на немецком языке) в Швейцарии, а не масштабные призывы к общественности всех наций во время войны [Chernev2011: 370-371].

Понятие национального самоопределения как движущей силы политического процесса на самом деле родилось на волне энтузиазма во время Февральской революции. Его понимали как утверждение «русской» нацией ее собственного суверенитета и одновременно трансформирующее стремление к миру. Как заявлял Петросовет в своем «Воззвании к народам всего мира», «русский народ обладает полной политической свободой» и

может ныне сказать свое властное слово во внутреннем самоопределении страны и во внешней ее политике. И обращаясь ко всем народам, истребляемым и разоряемым в чудовищной войне, мы заявляем, что наступила пора начать решительную борьбу с захватными стремлениями правительств всех стран. Наступила пора народам взять в свои руки решение вопроса о войне и мире[482].

Уже в начале марта, пока Ленин и Троцкий еще находились в эмиграции, Совет увязал воедино самоопределение, антиимпериализм и заключение мира. На заседании, утвердившем воззвание, председательствовал Н. С. Чхеидзе, грузин-меньшевик, который во время политического кризиса в ноябре 1916 года настаивал на важности вопроса об империализме.

В результате Временное правительство вынуждено было прояснить свои военные задачи. Только тогда, 27 марта (13 апреля), князь Львов и Милюков объявили, что «цель свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов»[483]. В сознании многих жителей империи, включая и большинство солдат, Апрельский кризис способствовал упрочению идеи о мире «без аннексий и контрибуций». Это понималось недвусмысленным образом как то, что мир должен носить антиимперский характер и что национальное самоопределение решит любые хронические проблемы адекватного политического суверенитета. Если принять во внимание ранние труды Ленина, неудивительно, что он с особым рвением ухватился за эту революционную тему, доведя идею до логического завершения и раскритиковав своих противников за колебания и двурушничество в отношении имперских вопросов. Сперва Милюков, а затем и Керенский дали немало оснований для подобных нападок, и к концу года большевики превратились в партию, занимавшую самую безупречную позицию по вопросам мира и антиимпериализма. Самоопределение наций стало одной из важнейших тем революции в России, и партия большевиков предложила принять свой декрет о мире на самом первом заседании съезда Советов после переворота. Этот декрет в основном продвигал идею о том, что война – это подавление наций и только самоопределение может принести мир[484].

В начале 1918 года эта понятийная конструкция стала одним из главных предметов экспорта революции. Дипломаты Центральных держав цинично ухватились за нее как за способ использовать лозунг большевиков в качестве цемента для укрепления своих военных задач, придя к такому решению еще до начала мирных переговоров [Chernev 2011: 372]. 12 (25) декабря 1917 года министр иностранных дел Австрии граф Оттокар Чернин открыто заявил о приверженности этой идее от имени Центральных держав, «узаконив» право на самоопределение «везде, где это практически реализуемо» [Scott 1921: 222]. В более широком смысле переговоры в Брест-Литовске вынудили и другие воюющие стороны заявить о своих целях. 23 декабря 1917 года (5 января 1918 года) Ллойд-Джордж объявил, что самоопределение было одной из военных задач Британии, а Вильсон открыто поддержал переговорную позицию большевиков в речи от 26 декабря 1917 года (8 января 1918 года), где выдвинул свои «14 пунктов» [Scott 1921: 233, 234]. На переговорах в Брест-Литовске доминировала риторика самоопределения. Даже в самый напряженный момент, для немецкой делегации генерал Гофман обрушился на Троцкого и советскую делегацию за использование этой риторики, обвинив их в «безжалостном подавлении всех, кто думает иначе», и не только в России, но и в Украине и Белоруссии. Он также посетовал, что распространение большевистской пропаганды среди немецких рабочих и солдат – это нарушение права Германии действовать без иностранного вмешательства [Wheeler-Bennett 1939: 162]. Когда прибыла украинская делегация, Троцкому стало очень сложно протестовать против ее участия в переговорах, и он не возражал против присутствия ее представителей до того момента, пока Рада не утратила контроль над страной. Когда Г. Я. Сокольников подписал окончательный договор, Троцкий в негодовании заявил, что этот мир «Россия вынуждена принять скрепя сердце. Это мир, который, делая вид, что освобождает приграничные области России, на самом деле превращает их в Германские Штаты и лишает права на самоопределение» [Wheeler-Bennett 1939:268]. Для всей Европы этот «карфагенский мир» стал новой статьей в обвинительном акте против германского милитаризма, а защита идеи самоопределения – основой дебатов о военных задачах и мире на весь оставшийся период войны [Chernev 2011: 383].

Однако, как ясно из этой главы, совмещение идеалов национального самоопределения и мира никогда не имели особого смысла, и уж точно не в Восточной Европе времен войны, где боевые действия отличались частой переменой обстановки и жестокостью. Из другой работы Ленина, написанной после 1915 года, становится ясно, что он ожидал, что империалистическая война окончится только с началом гражданской войны [Ленин 1951, 21: 286]. Именно это логическое следствие применения такого инструмента, как национальное самоопределение – не мир, возникающий в горниле войны, но сдвиг от войны между государствами к войне внутри страны. Такие гражданские войны, особенно в период деколонизации, редко носят локальный или ограниченный характер. Напротив, внешние силы оказывают воздействие как на политические баталии за определение «наций», так и на военные конфликты вокруг этих баталий. Уже в ноябре 1917 года Центральные державы подготовили почву для прогерманских деклараций о «самоопределении» таких территорий, как Эстония, где была запущена пропагандистская кампания с валом петиций в поддержку идеи о том, что Эстония мечтает о своей аннексии Рейхом [Arens 1994: 312-317]. В военной области немцы