Затерянный остров - Джон Пристли

Тем временем шхуна медленно, но верно продвигалась через открытый океан от островов Товарищества к Маркизам. Дни сменяли друг друга как во сне, прокручиваясь без особых событий от одной вспышки заката до другой. Уильям мог часами лежать на палубе, лениво следя за пируэтами птиц или мерным колыханием волн, и мысли сплетались в такие же причудливые, как морская пена, узоры. Иногда за целый час не возникало ни одной четкой мысли, хотя Уильям при этом не спал, а погружался в какое-то расплывчатое состояние сознания, не знавшее ни счастья, ни горя. Счастье и горе просто не существовали как понятия в этом туманном мире, существовал только Затерянный — далекая и неизбежная цель, к которой он, возможно, плывет уже целую вечность. Рамсботтом, впавший в схожую прострацию, даже растерял на время свою словоохотливость. И лишь закаленный коммандер, неуязвимый для гипнотического воздействия бескрайнего морского простора, оставался самим собой, охотно обсуждая планы, косяки летучей рыбы и залетные птичьи стаи или безропотно внимая скучным сказаниям Петерсона.

Наконец наступил тот прекрасный вечер, когда шкипер оставил в покое викингов и Датскую войну.

— Завтра, — объявил он за ужином, — мы выходим к островам. Перед нами предстанут Маркизы. Этого зрелища вы никогда не забудете.

— Мне пока так и не довелось их увидеть, — вздохнул коммандер, — хотя я мечтал об этом с тех самых пор, как прочел «Тайпи» и «Ому» Мелвилла.

Уильям вспомнил, что Мелвилл ему тоже знаком.

— Вы читали его романы о Маркизах? — воодушевился Петерсон. — И я! Очень хорошо. Да, хорошие книги. Выпьем за его здоровье!

— Но ведь теперь там все по-другому? — спросил Уильям.

— Да, все изменилось, — подтвердил Петерсон, мрачнея. — Это самые восхитительные, самые прекрасные острова на всем свете и самые несчастные. Да, самые несчастные. Вскоре там не останется никого — совсем никого. Маркизиане вымирают. Прямо на глазах — один за другим, пара за парой, они уходят. Слоновая болезнь, проказа, сифилис и главный их враг, туберкулез, косят всех как косой. Когда я приехал сюда впервые, много лет назад, их было гораздо больше, такие здоровяки на вид, но я слышал — по ночам все слышно, — как они кашляют, кхе-кхе-кхе. Стоишь на берегу — ночь, луна, большие звезды, красота кругом, а в ушах этот нескончаемый кашель, кхе-кхе-кхе. — Мягкие голубые глаза капитана потускнели, и лицо вытянулось в трагическую маску.

— Но ведь хороший был народ? — спросил коммандер.

Петерсон мгновенно распрямился, раздувая обнаженную грудь. Он словно вырос над всеми, глаза сверкнули огнем.

— Это был лучший народ на всем Тихом океане! — стукнув кулачищем по столу, взревел он. — Сильнейшие, храбрейшие, величайшие воины! Тихоокеанские викинги — да, именно так. На утлых каноэ они доходили до самых атоллов и до Таити, захватывая все на своем пути. Все великие народы исчезают с лица земли. Вот и маркизиане уходят, остаются лишь китайцы, которые плодятся, как…

— Как кролики, — подсказал Рамсботтом.

— Да, пусть так. Как кролики. Желтые человечки, складывающие цифры и копающиеся в земле, — прогремел Петерсон, испепеляя китайских матросов взглядом, словно тараканов. — Вот увидите, китайцы еще приберут Тихий океан к рукам. Они работящие, экономные и плодятся, как кролики. А маркизиане канут, как викинги. Надеюсь, они сойдутся в Вальхалле, отважнейшие из отважных. Слезы наворачиваются, когда начинаешь их вспоминать. Что, скажите мне, станется с миром, когда исчезнут все великие народы?

— Я думаю, мир и без них проживет, — хладнокровно заметил Рамсботтом.

— А я не думаю, — возразил коммандер. — Я согласен с капитаном. Великие народы, рождавшие сильнейших храбрецов и добродетельных красавиц, канули в Лету. Сейчас берут количеством, нахрапом. Пришло время полчищ, орд, толпы. Не успеем мы оглянуться, как всю землю наводнят крошечные людишки на одно лицо, снующие с фабрики на фабрику и занимающиеся мышиной возней. Страны станут похожи как две капли воды. Вот тогда будет все равно, где селиться, потому что земля превратится в один гигантский улей или муравейник. Вы, наверное, до этого еще доживете, Дерсли. А я, слава Богу, уже нет! И капитан тоже. Мы к тому времени счастливо отмучаемся, да, капитан Петерсон?

— Да, нам повезло, — покачал большой головой Петерсон. — Мы с вами, коммандер, умрем быстро и, возможно, угодим в Вальхаллу. Мы слишком поздно родились. Приплыви мы сюда, на Маркизы, лет сто назад, как Мелвилл, были бы счастливы. Пили бы с великими воинами и бардами, смотрели бы на прекрасных дев в хороводе, а они плели бы для нас цветочные венки. Теперь уже поздно. Кхе-кхе-кхе. До сих пор в ушах стоит. Кхе-кхе-кхе. Ваше здоровье, коммандер. Пойду-ка я спать, с вашего разрешения. Печально все это.

6

В отличие от Таити и Муреа, пленивших Уильяма с первого взгляда, Маркизы не пленяли, они поражали в самое сердце, чтобы уже потом, пропав из вида в бескрайнем лазорево-изумрудном окоеме, заставить протирать изумленно глаза — неужели померещилось? Таити и Муреа слыли самыми романтичными и живописными на всем белом свете. Таких, как Маркизы, белый свет не видывал вовсе. Они напоминали останки какой-то другой, более благородной планеты, оставляя понятия романтики и красоты далеко позади. С ними бесполезно было тягаться, они не признавали конкуренции. Эти пейзажи словно вышли из темных кошмаров, из «Макбета» и Пятой симфонии Бетховена. Черные скалы, шпицы и истерзанные мысы громоздились в беспорядке, словно взметнувшиеся из пучины; зазубренные пики терялись в облаках, в лощинах курился туман; леса висели в воздухе, роняя капли влаги и искрясь под солнцем, а из зеленых волн вздымались необъятные темные бастионы, пронизанные бесчисленными нитями водопадов, над которыми кружили несметные стаи белых птиц. Каждый остров словно только что поднялся из самой глубины морского царства, и с него еще струилась соленая вода. Сквозь пелену мельчайших брызг, на сколько хватает глаз, простирались черные горы и темно-зеленые леса. Здесь высились посреди Тихого океана готические замки, здесь разыгрывались сцены перевоплощения в какой-то мрачной пантомиме утопленников, здесь сплетались воедино сотни крохотных эдемских садов и преисподних, здесь все было жутким, прекрасным и невероятным. А «Розмари», словно игрушечная лодочка, осторожно скользила от одного сказочного замка к другому с драгоценным грузом дешевого табака, мясных консервов, хлопковых товаров, бижутерии, лекарств, домашней утвари, рыболовных снастей, мыла, парфюмерии и нескольких спрятанных в укромном месте ящиков джина и таитянского рома.