Дракоморте - Ирина Вадимовна Лазаренко

то, как расслабленно улыбался отец, когда они ехали на праздник по сумеречным улицам, освещённым стеклянными фонарями. Йеруш любовался роскошным убранством залов, всякий раз не похожим на прошлосезонное, и красивыми эльфами, которые степенно разгуливали по площадкам, пили тёплую воду с мятой, угощались фруктами в меду и солёными крендельками, перекидывались приветствиями и добродушными замечаниями, а потом медленно растекались по залу, по своим мягким креслам с бархатистыми обивками и закруглёнными подлокотниками. Йеруш замирал от счастья, когда родители с гордостью представляли его своим друзьям и знакомым, клали тёплые ладони на его плечи, одобрительно приобнимали и называли своей надеждой и опорой.

Потом начиналось музыкальное действо, и вот оно нагоняло на Йеруша безумную тоску, укрепляло подозрение, что всем вокруг доступны какие-то знания о звуках, которых у самого Йеруша нет. Он не понимал красоты музыки, не улавливал ритмики пения и танца, не умел петь и танцевать сам. Он понятия не имел, где их взять, эти знания о звуках и ритмах, и ответа ему не смог дать ни один учитель музыки и танцев.

Точнее, учителя пытались дать ответы, просто Йеруш не понимал, о чём они говорят.

Йеруш старался. Но ему не хватало чего-то важного для понимания, не хватало какого-то связующего звена, которое могло бы проложить мостик между словами учителей, между звуками музыки и тем местом в голове Йеруша, в котором должны были отзываться слова о музыке и её звуки.

Вторым учителем музыки, который появился года через три после волоокой эльфки, был молодой танцор местного балетного театра, весёлый, подтянутый, подвижный. Он честно и добросовестно терзал Йеруша в течение года, после чего признал свою неспособность обучить столь тугого на ухо ученика и посоветовал его родителям обратиться к кому-нибудь из профессиональных преподавателей.

Таким был третий учитель музыки, немолодой, с добрыми глазами и бесконечным терпением. Полтора года он честно старался добиться от своего ученика хотя бы отдалённого понимания предмета, в чём потерпел первое в своей жизни сокрушительное поражение. Как заявил он родителям Йеруша в довольно резкой форме, растеряв изрядную долю своего бесконечного терпения: за это время он бы сумел обучить вальсу рыбу, но не Йеруша Найло. При этом, опять же, не то чтобы Йеруш не старался. Он очень хотел овладеть музыкальными премудростями хотя бы для того, чтобы понять, о чём весь этот шум и все эти концерты. Да и родители уже несколько раз ставили Йерушу в укор, что он так и не продвинулся в музыке и танцах ни на шаг, в то время как его кузен уже вовсю играет на свирели, а ведь он моложе Йеруша на год.

Учитель долго живописал, насколько необучаем, непробиваем, неотмирасегошен этот ребёнок, как у него напрочь отсутствует способность слышать музыку, насколько он лишён чувства ритма, какие у него проблемы со слухом, какие у него дёргано-нервические движения и насколько всё это не сочетается с поставленной задачей. Учитель уверял, что занятия доводят до грани нервного срыва и его, и ученика, и потом учителю приходится снимать душевные травмы при помощи бутылки вина, а ученик… этот странный ученик не кричит, не плачет, не топает ногами — он молча, зигзагами уходит в сад, к пруду с красно-золотыми рыбками, гладит там воду и о чём-то вполголоса разговаривает то ли с рыбками, то ли с водой.

Чем больше учитель живописал ситуацию, тем встревоженней переглядывались старшие Найло: каждое слово бросало новую гирьку на весы их подозрения: с ребёнком что-то не в порядке в самом прямом, медицинском смысле слова. И пусть учителя, которые занимались с Йерушем счётом и письмом, не называли его безнадёжным — родители постановили между собой, что дальше тянуть невозможно и семье следует узнать правду, какой бы ужасной она ни была.

Учителю музыки дали расчёт и солидную премию, выразив надежду, что профессиональная этика и гордость не позволят ему делиться своими соображениями о Йеруше Найло с кем-либо за пределами этого дома. Случилось это за несколько дней до сезонного музыкального мероприятия.

И впервые за два года родители не взяли с собой Йеруша на праздник смены сезонов, отправились туда сами, не сочтя нужным объяснить сыну, почему сегодня оставляют его дома. До самого их возвращения Йеруш просидел на подоконнике, обхватив колени руками, прижавшись лбом к оконной раме и очень стараясь не всхлипывать.

Через несколько дней он узнал, что родители пригласили к нему диагноста из столичной больницы для душевнобольных…

Кто бы мог подумать, что даже Илидор будет требовательно высматривать в людях, ну или эльфах — не их самих, а свои представления о них идеальных. Уж казалось бы, кто-то, а золотой дракон всегда отличался беспристрастным взглядом на действительность. Он сумел сбежать из Донкернаса и выжить в Такаронских глубинах лишь потому, что анализировал реальность и возможные способы взаимодействия с нею, а не пытался натянуть свои пожелания на действительность.

Даже если при этом дракон нередко реагировал на эту самую действительность наиболее идиотски-восторженным образом из всех. Во всяком случае, прежде, до Такарона.

Полог раздёрнулся, свет врезал Йерушу в глаза, рывком вернул его в реальность, и несколько мгновений Найло разглядывал сияющие круги и утирал слёзы. Илидор нетерпеливо переступал с ноги на ногу, а стоило Йерушу снова на него посмотреть — принялся безудержно тараторить. Про своего отца-гору Такарон, про гномов, подземные воды, про других гномов, которые какого-то ёрпыля шарахались по Старому Лесу сотни лет назад и даже составили карту… В груди Йеруша встрепенулась досада, поскольку у местных жителей карт не было, а Йерушу очень нужны были карты, подробные, с дорогами и поселениями, с водными жилами и обозначениями всяких прочих мест. Но в его распоряжении были только невразумительные штрихованные пятна на общих картах Маллон-Аррая, по которым ни ёрпыля невозможно было узнать. А местные жители, не иначе как дружно ударившись головами о ручку ржавой кочерги, в один голос уверяли, что не нужны им никакие карты, они и так знают, «куда надо идти, чтобы куда надо прийти». Насколько Йеруш понимал, не было карт и у торговцев, которые приходили в Старый Лес, — а даже если и были, то что толку, их маршруты ограничены.

И тут вылезает из-под земли какой-то затрюханный гном с татуировками на башке и заявляет, что у него завалялась в котомке карта Старого Леса!

Правда, тот обрывок обрывка, который Илидор совал Йерушу под нос, выглядел скорее не как карта, а как недогоревший кусок берёзовой коры, в которую кто-то долго сморкался, и Найло, поморщившись, отодвинул подальше руку