Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд

На двух конных экипажах они отправились в «Отель де Пари». В канун Гран-при Монте-Карло поездки на конной тяге представляли собой суровую необходимость. Машинам был запрещен въезд на все улицы, пересекающиеся с трассой, что означало остановку автомобильного кровообращения не только в городе и его окрестностях, но и во всем государстве. В государстве размерами не больше берлинского зоопарка, но тем не менее…

С балкона своих гостиничных апартаментов Гривену удалось окинуть взглядом едва ли не всю эту страну. Гавань, наполненная парусными игрушками ценой в миллион долларов каждая, окруженная ленточками дорог, разграниченными булавками значков, — здесь и разыграется завтрашнее сражение.

— Пойду-ка лучше погляжу, много ли друзей у нас еще осталось. — Гривен повернулся к Люсинде. — А ты останешься в номере, не правда ли? Поставь за меня свечу.

— Я поставлю две.

В сопровождении начальников съемочных бригад — Зандера, Хеншеля, Топоркова и Шнеера — Гривен отправился на виллу, временно превращенную в главный командный пункт, к Энтони Нофу, учредителю и распорядителю первого Гран-при Монако, который, вслушиваясь в сбивчивые пояснения Гривена, сидел, полуотвернувшись от него.

— Вы сами должны понять. — Ноф раздавил в пепельнице окурок. — Этторе Бугатти чрезвычайно важная и влиятельная персона в нашей отрасли. Он командует, а я подчиняюсь, особенно когда речь идет о «недостойном поведении», — а это точная цитата, — применительно к вам и вашим сотрудникам.

— Карл! — рявкнул Топорков. — Неужели вы дадите спуск этой лошадиной заднице?

Однако выдержка возобладала. Вернувшись со всеми в экипаж, Гривен велел извозчику прокатиться по берегу, чтобы и ему и его людям удалось несколько проветриться. Нечего отчаиваться, господа. Ноф командует гонками, но улицы города ему не принадлежат. «Снимем, что сможем, с обочины — и сматываем удочки». Хотя и это не поможет; их всех — от Люсинды до последнего такелажника — уже заклеймили как париев.

«Недостойное поведение». Строго говоря, более чем расплывчато. Да и Ноф выглядел не столько возмущенным, сколько заинтригованным. Так что, не исключено, Этторе решил проявить известную осторожность: хорошенько подумал — и не стал открывать все карты. Гривену оставалось лишь цепляться за такую возможность.

Когда они проехали мимо церкви Сан-Дею, из-за угла вынырнула алая «Альфа». Отлученные от трассы до рассвета, будущие победители (или побежденные) пытались хотя бы подобраться поближе к заранее воздвигнутым баррикадам. «Деляж», «Ликорн» и даже бампер небесно-голубой Тридцать пятой модели «Бугатти».

Гривен довольно быстро научился не вздрагивать каждый раз, когда мимо него проносилась Тридцать пятая модель. Разумеется, их здесь должно было оказаться немало: сравнительно недорогие, с повышенной остойчивостью, они идеально вписывались в зигзаги и развороты здешней трассы. Гривен увидел тут Уильямса и Широна из команды Бугатти, но оба, заметив его, даже не сбавили хода.

Через какое-то время он и вовсе перестал обращать внимание на эти чертовы машины, пока наконец на улице Массене шум мотора не донесся до него… откуда-то сзади… и вот Тридцать пятая модель, видеть которую ему определенно не хотелось, перегнала конный экипаж, и Элио, сняв очки, ухмыльнулся… нет, скорее, состроил гримасу.

Как это ни странно, пережитое пошло ему на пользу. У него на лице обозначились новые линии, прежние стали более резкими; но это лишь подчеркнуло общую привлекательность.

— Я слышал, что ты приехал, Карл. Но, честно говоря, не мог этому поверить.

Гривен вышел из экипажа, пошел по направлению к машине Элио, чтобы их беседа протекала не на слуху у группы.

— Мне ведь нужно закончить картину. А как ты?

Колючка впилась слишком внезапно, чтобы ее можно было сразу же выдернуть. Сильно заморгав, Элио отвернулся, всмотрелся в средиземноморскую лазурь.

— Я обнаружил, что жить можно и без… спонсора. Ничто не помешает мне получить приз — и оставить призовые деньги себе. Спасибо за чудесный подарок.

Он погладил крыло своего «Бугатти».

За плечами у Гривена послышалось осторожное покашливание. Его спутники, подобные Четырем Всадникам Апокалипсиса, следили за ним, ожидая нового поворота в происходящей драме. И вдруг ему расхотелось начинать все сначала — обмениваться обидами, попреками, и так далее.

— Нам надо поговорить, причем не здесь. Нам с Люсиндой пришлось расстаться с тобой. Но это не означает, что твоя судьба стала нам безразлична.

Элио, казалось, ожидал чего угодно, только не такого великодушия.

— Ты и впрямь сущее чудо, Карл. Пытаешься после всего, что натворил, казаться порядочным человеком. — Его лицо напряглось, он заговорил специально громко, чтобы его услышали окружающие. — А что Люсинда? По-прежнему изменяет нам обоим?

И тут же они расстались, даже, скорее, распались в разные стороны, но в это последнее мгновенье Гривен мельком увидел другого Элио — и вид у того был потерянный. Но вот он уже нахлобучил гонщицкие очки, мотор Тридцать пятой взревел и машина унеслась вверх по холму в сторону казино. К несчастью, Гривену приходилось считаться и с членами своей группы. И прежде всего, с Топорковым.

— Хватит ходить вокруг да около, Карл. Полагаю, вы обязаны дать нам какие-то объяснения.

В экипаже на него уставились во все глаза. От него ждали слов. Но что он мог им сказать? И вдруг ответ пришел, причем с удивительной легкостью.

— Это… очень сложно, Николай. Скажем так, господин Бугатти — это джентльмен старинных правил. И мы его шокировали. Мы с Люсиндой. Он узнал о наших… взаимоотношениях. С Элио. Ну, сами понимаете.

Да, Николай понял это. Покраснел, потупился. Гривен тоже залился румянцем, хотя и не таким ярким. Ему было стыдно: он выдал малую часть правды лишь затем, чтобы скрыть великую ложь. Но как удачно объяснялись этой фрагментарной истиной все наличествующие факты! Полное затмение.

После недолгих размышлений Гривен понял, что ему необходимо рассказать Люсинде о встрече с Элио. Нет смысла скрывать — особенно с учетом того, что Элио выйдет с утра на стартовую линию. Но сперва Люсинду следовало насытить — удовлетворить все или почти все потребности.

Ресторан «Отеля де Пари» соответствовал своей высокой репутации. Рябчики по-русски, зразы по-кавказски — меню здесь было ориентировано на вкусы аристократов из русской эмиграции, по-прежнему слывших в Монте-Карло арбитрами хорошего тона. Люсинда, широко раскрыв глаза, следила за тем, как официант прокладывает себе дорогу к престарелой русской графине, держа на серебряном блюде порцию медвежатины.

Но при всем при том она едва притронулась к еде, слушая рассказ Гривена; потом и вовсе оттолкнула от себя тарелки, дожидаясь, когда же им наконец подадут счет. И не задала ни одного вопроса об Элио.

— Не поднимешься ли наверх, Карл, за нашими паспортами? Они понадобятся в казино. Нынче ночью я решила полностью положиться на свою удачу.

В казино их встретили с превеликой радостью, препроводили мимо «кухни», то есть помещений, отведенных главным образом для туристов, в относительно спокойные приватные залы. Люсинда решила сыграть в рулетку, поставив на дни рождения и на шестерку — номер их апартаментов в гостинице. Гривен играл более осмотрительно, придерживаясь псевдонаучной системы чередования красного и черного. Так или иначе, повезло им обоим. Собралась толпа зевак, сопровождавшая аплодисментами каждое прибавление к небоскребам разноцветных фишек. Вдвоем они выиграли почти семьдесят пять тысяч франков.

— Удача улыбается нам, Карл. — Люсинда, остановившись, посмотрела в ночное небо. — Как ты думаешь, не удастся ли нам внушить Гитлеру, что это знаменье?

Им следовало бы знать о том, что Небу было угодно, чтобы в эту ночь они остались дома. В полседьмого утра Гривен спустился с Люсиндой в холл, чтобы ей нанесли грим. В холле, ближе к выходу, они увидели не только господина Гебеля, но и всю съемочную группу, только что вывалившуюся из лабиринта здания казино. Их сотрудники стояли тесной кучкой.

Он взял Люсинду за руку. Ах ты, Господи. Все было написано у них на лицах. Озадаченность, недоверие, прямой упрек. Топорков стоял чуть спереди, сурово нахмурившись, он явно был избран предводителем и оратором. И бежать на этот раз уже некуда, хотя каждый шаг — как по лезвию бритвы.

Николай никак не мог решиться заговорить — и фройляйн Шнайдер подалась вперед. Вид у нее был не столько рассерженный, сколько чудовищно разочарованный. И вот она заговорила. Разумеется, чего-то в этом роде следовало ожидать. Фройляйн Шнайдер и Топорков вчера поздно вечером посетили кабаре в Монаковиле, старой части города, и застали там Элио — одинокого и в стельку пьяного. И они побеседовали. Гривен видел эти слова заглавными буквами, словно они были выгравированы на могильном камне.