Слепой. Проект «Ванга» - Андрей Воронин

этот тип на кровати валяет дурака – то есть попросту куражится. И над кем?! Да, с чувством юмора у него был порядок, как и с самооценкой, а это свидетельствовало о том, что действие препарата «зомби» давным-давно прошло, а информация, стертая с коры головного мозга высокочастотным электромагнитным излучением, была удалена не до конца и восстанавливается не по дням, а по часам. Данный индивидуум действительно был очень опасен.

– Надеюсь, вы шутите, – сухо сказал Грабовский и засунул руки в карманы.

– Конечно, шучу, – признался больной.

– Ну, так я тебе так скажу, сынок, – беря привычный угрюмо-неприязненный тон, с напором произнес Грабовский. – Я человек занятой, моей помощи тысячи людей годами ждут. Мне шутки шутить некогда! Хочешь остаться болваном пустоголовым, который ни имени, ни родни своей не помнит – шути себе дальше на здоровье, а я пошел. Сам потом прибежишь, да только без толку. Моя помощь приличных денег стоит, а где ты их возьмешь – безымянный да беспаспортный?

– Все, все, – поспешно сказал больной, отводя глаза, как и все, кому доводилось встречаться взглядом с Борисом Григорьевичем. – Я уже все понял. Прошу прощения. Язык мой – враг мой.

– Это точно, – делая вид, что смягчился, произнес Грабовский и без приглашения уселся на краешек кровати. Руки он по-прежнему держал в карманах, и правая, осторожно открыв плоскую металлическую коробочку, уже извлекла из нее шприц-тюбик. Пальцы нащупали и сняли пластмассовый колпачок. – Язык – он не только до Киева может довести, но и куда-нибудь подальше, куда попадать тебе вовсе незачем… Так. Теперь смотри мне в глаза. Ты спокоен.

– Я спокоен, – монотонно повторил больной. Взгляд его, пойманный и прикованный расширившимися зрачками Бориса Григорьевича, сделался неподвижным и отсутствующим. Похоже, парень был восприимчив к гипнозу, а это существенно облегчало и без того несложную задачу.

– Ты абсолютно спокоен…

– Я абсолютно спокоен… А вот ты что-то нервничаешь, – неожиданно добавил больной совсем другим тоном, и правое запястье Бориса Григорьевича внезапно очутилось в кольце его твердых, как стальные прутья, пальцев.

Грабовский рванулся, но хватка у больного оказалась воистину железная, и экстрасенс вдруг с ужасом и недоумением понял, что больной этот – мнимый.

– А что это у нас за шприц? – поинтересовался Глеб Сиверов, с деланым недоумением разглядывая торчащую из пальцев Грабовского короткую иглу с дрожащей на кончике прозрачной каплей.

– Сейчас узнаешь, – пообещал Грабовский. – А ну, пусти!

Левой, свободной рукой он выхватил из кармана пистолет – миниатюрный «вальтер», который из-за размеров можно было посчитать дамским. На самом деле эта игрушечная с виду штуковина имела солидный калибр и была когда-то разработана специально для тайной полиции Третьего рейха.

– Сейчас, разбежался, – сказал мнимый больной и, перехватив вторую руку Бориса Григорьевича, во избежание неприятных сюрпризов задрал ее вверх, к потолку. – Ну что, фокусник, третьей-то руки нету?

Борису Григорьевичу было впервой встречаться с человеком, который не испугался вида направленного на него пистолета. Хохол, например, утверждал, что такое зрелище способно сделать шелковым кого угодно, и до сих пор у Грабовского не было оснований сомневаться в правдивости его слов. Раньше не было, а вот теперь появились, да так неожиданно, что он даже слегка растерялся.

Впрочем, растерянность быстро прошла, сменившись гневом.

– Есть, – не прекращая тщетных попыток вырваться из железного захвата, сквозь зубы процедил он. – Есть и третья, и четвертая… Кеша!

Дверь палаты распахнулась с таким грохотом, словно снаружи по ней ударили каким-то тупым, тяжелым и твердым предметом. Данный предмет немедленно появился в поле зрения Бориса Григорьевича; располагался он примерно на уровне пояса, имел форму неправильного шара, был коротко острижен под машинку и недоуменно таращил на Грабовского налитые кровью глаза. Борис Григорьевич не сразу признал в перекошенной, багровой от тщетных усилий вырваться физиономии лицо своего телохранителя.

– Засада, Б. Г.! – просипел согнутый пополам Кеша, как будто это не было ясно без него.

За спиной у Кеши, придерживая его за скрученные в бараний рог руки, виднелась еще парочка больных в казенных пижамах, а между ними маячила любопытная физиономия проклятого корреспондента.

– Ну что, ясновидец, предсказать тебе будущее? – спросил Глеб Сиверов.

– Не трудись, – с ненавистью процедил Грабовский.

* * *

– Ты знаешь, Максим сделал Нине предложение, – сказала Ирина.

Сиверов сполоснул под струей горячей воды отмытую до скрипа тарелку и поставил ее в сушилку над раковиной.

– Кажется, я уже не впервые слышу эту благую весть, – сказал он.

– Опять ты паясничаешь, – вздохнула Ирина.

– Чуть-чуть, – признался Глеб, погружая в мыльную воду сковородку с остатками пригоревшей картошки и вооружаясь проволочной мочалкой. – Самую капельку. Но ведь это правда, согласись. Ты действительно уже не впервые сообщаешь мне о намечающейся свадьбе.

– Чепуха это, а не правда, – отмахнулась Ирина. – Для него-то это все равно как в первый раз!

– Действительно, – согласился Глеб. – Об этом я как-то не подумал. Заманчиво, черт возьми! Какой шанс пережить все по второму разу! Первая любовь, первый робкий поцелуй… потеря девственности, в конце-то концов!

– Пошляк, – произнесла Ирина. – У человека несчастье, а ты ерничаешь.

– Да какое же это несчастье? Несчастий своих он не помнит, о том, что остался без денег и крыши над головой, не знает, окружен со всех сторон любовью и заботой… Это же не жизнь, а сказка! Кстати, просвети меня, если можешь. Мне жутко интересно, сам он додумался позвать Нину замуж или ему прозрачно намекнули на ранее взятые обязательства?

– А сам ты как думаешь?

– Сам, – убежденно сказал Глеб. – Сердце подсказало. Его не обманешь!

Ирина подозрительно посмотрела на мужа, но тот, стоя к ней спиной, уже ожесточенно тер сковородку.

– Если это шутка… – начала Ирина.

– Не шутка, – не оборачиваясь, перебил Сиверов. – Если это прозвучало, как шутка, так только потому, что произносить подобные вещи всерьез, без иронического оттенка, у нас, обитателей двадцать первого века, не поворачивается язык. Слишком все это опошлено, слишком оболтано, слишком много на эту тему сложено попсовых песенок… А вообще-то я сказал именно то, что думал. Если, ни черта не помня о своем прошлом, человек вторично делает предложение той же женщине, а она принимает это предложение, точно зная, что ее избранник не только гол как