Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления - Александр Герасимович Донгаров

сил СССР на Босфоре и Дарданеллах. Создание этих баз означало бы колоссальный рост советского влияния на Турцию, Грецию, Болгарию и все восточное Средиземноморье, включая Ближний Восток, и потерю их для Германии. Согласиться с такой перспективой Гитлер не мог. Более того, добиться неприемлемой для Германии цели СССР планировал неприемлемым же для нее путем, а именно через подчинение Болгарии и использование ее в качестве военно-политического плацдарма для давления на Турцию с целью вынудить ее отказаться от своих особых прав в районе Проливов. В конечном счете, фюрер отговорился от Молотова, ссылаясь на необходимость получить мнение Италии по данному вопросу.

Болгария

Контроль над ней, по мнению Кремля, был синонимом контроля над Проливами. Проблема заключалась в том, каким образом и на каком основании советские войска могли оказаться в Болгарии. Молотов поставил перед Гитлером вопрос, как бы он отнесся к тому, если СССР даст Болгарии гарантию на точно таких же условиях, на каких Германия дала гарантию Румынии? При этом Москва, уверял Молотов, считала необходимым достигнуть в этом вопросе единства с Берлином и, возможно, Римом. Мы хотим договориться с Турцией (читай: заставить ее пойти на уступки), заявил нарком, и советская гарантия Болгарии (читай: ввод войск в эту страну) облегчила бы решение данного вопроса [90, c.70].

Называя вещи своими именами, Молотов просил у Гитлера не только согласия на идею гарантии, но также помощи в ее реализации. Без разрешения фюрера проход советских войск в Болгарию через Румынию не мог состояться; кроме того, заставить болгар принять советскую гарантию, без сильнейшего нажима со стороны Берлина, было нереально. Информируя Гитлера о советских планах, Молотов явно рассчитывал на его помощь, правда, не понятно, на каком основании. Болгария являлась транзитной страной на пути германских войск на юг Балкан, Ближний Восток и в Северную Африку, и впускать туда Красную Армию Гитлер не собирался.

О тотальном непонимании Кремлем ситуации в советско-германских отношениях можно судить по тому, что главный пункт повестки переговоров, коим он считал установление контроля над Болгарией, снимался простым «наивным» вопросом Гитлера: просила ли сама Болгария гарантию у Советского Союза? [90, c. 71]. После этого болгарская тема тихо «умирала», ибо таких просьб Москве не поступало.

«Британское наследство»

Понимая ситуационную уязвимость Германии перед лицом советской угрозы, фюрер, взамен уступок по перечисленным выше вопросам стал настойчиво предлагать Молотову британского журавля в небе. Развивая эту тему в беседе 13 ноября, Гитлер заявил наркому, что после поражения Великобритании ее империя «окажется гигантской мировой банкротной массой», подлежащей разделу, и предложил СССР принять в нем участие. Как указывается в записи беседы, на это «Молотов ответил, что он с интересом следил за ходом мыслей фюрера и со всем, что он понял, согласен» [Цит. по: 23, док. № 140; 90, с. 68].

Страх перед советской угрозой был столь велик, что в Берлине сочли недостаточным ограничиться одним этим прожектом. Стремясь дополнительно подстраховаться и прекрасно понимая, чего от них больше всего ждет Москва, берлинские хозяева усиленно создавали видимость готовности осуществить ее невысказанную мечту о разгроме Великобритании германскими руками. В этих целях московским гостям «доверительно» сообщили о планах повторной попытки десантной операции, как только весной 1941 г. в проливе Ла – Манш установится погода. Соответствующие заверения Гитлер и Риббентроп поспешили дать Молотову в ходе первых же их бесед с наркомом 12 ноября [90, с. 37, 42]. В свою очередь, Г. Геринг просил вновь назначенного советского полпреда В. Г. Деканозова зарезервировать день 15 июля 1941 г. для присутствия на германском параде победы в Лондоне [129].

На самом деле, вероятность осуществления десантной операции была отнесена фюрером на далекое, и могущее не настать, будущее. Выступая перед собранием гаулейтеров 12 декабря 1940 г., Гитлер заявил, что вторжение на Британские острова в то время не планировалось, поскольку ему не хотелось бы идти на рискованные эксперименты, если можно обойтись без этого [7, c. 229]. Иными словами, он полагал, что поставить Британию на колени будет проще, разгромив СССР и лишив ее «последней надежды», нежели форсировать Ла-Манш.

Остальные вопросы, обозначенные в директиве Сталина на переговоры, не обсуждались ввиду недостатка времени. (Молотов единственно успел заикнуться по поводу датских проливов). Повторить риббентроповский дипломатический блицкриг августа 1939 г. московскому посланцу явно не удалось. «Визит Молотова не стоял под счастливой звездой», – так несколько элегически прокомментировал итоги этой поездки рейхсминистр иностранных дел.

* * *

Москва в погоне за антибританской химерой не заметила, как буквально перевернулось военно – политическое положение Европы, именно что для Третьего Рейха Западный фронт на продолжительное время превратился в тыл, а тыл на востоке – в потенциальный фронт. И А. И. Микоян, и Г. К. Жуков утверждают, что Молотов вернулся из Берлина убежденным, что германского нападения не будет [128, c. 105]. Между тем, отказ Гитлера от осуществления операции «Морской лев» осенью 1940 г. подсказывал прямо противоположный вывод.

Исходившее из неверной оценки берлинских настроений, планирование молотовского визита оказалось тотально ошибочным. Точнее, вместо планирования получился все тот же сумбур. Если, как принято считать, генеральной линией советской политики было продление отсрочки, то вряд ли стоило акцентировать внимание на вызывавших противоречия финляндском, румынском и болгарском вопросах, тем более что по первым двум из них в августе-сентябре уже состоялся исчерпывающий обмен мнениями между Молотовым и Шуленбургом. Скорее, следовало ограничиться интересующими Берлин и, кстати, саму Москву, темами дележа британского наследства и нового этапа раздела сфер влияния.

Затеянная Молотовым по поручению Сталина пикировка с Гитлером по указанным выше вопросам вообще не имела ни малейшего практического смысла. Неужели в Кремле могли себе вообразить, что находящийся в зените славы лидер победоносной державы испугается их «ай-яй-яй как нехорошо» и на глазах всего мира бросится выполнять полученный из Москвы приказ о выводе войск из Финляндии и Румынии, попутно разорвав межгосударственные соглашения с ними и рискуя получить румыно-венгерскую войну, которая лишит Германию поставок нефти и хлеба?! А, с другой стороны, попытка добиться от Германии уступок, угрожая ей военными и/или экономическими репрессалиями, вошла бы в противоречие с политикой ее умиротворения.

Как и в какой мере провал берлинских переговоров отразился – и отразился ли вообще – на принятии Берлином окончательного решения о нападении на СССР? Общий негативный фон, конечно, был задан. Однако Гитлер не думал принимать слишком близко к сердцу не опирающиеся на решимость прибегнуть к силе московитские ламентации. В послании к Муссолини накануне нового 1941 г. он охарактеризовал советско – германские текущие отношения как «очень хорошие». «В действительности имеются противоречия только по вопросам Финляндии и Константинополя, – писал