Конец осиного гнезда - Георгий Михайлович Брянцев

моста через неширокий проток. Здесь торчали полусгнившие сваи и бревна. Часть их уже давно засосала тина.

— Тут мы все и совершим, — сказал Фома Филимонович. — Место на редкость подходящее для засады.

Потом мы прошли еще немного и вышли на лесную дорогу.

— Это в Селезневку? — спросил я.

— Ага, прямиком, — ответил старик.

Дорога выглядела неезженой, и это меня успокоило.

Мы вернулись к озеру и расположились в холодке.

Фома Филимонович задумался о чем-то, а потом, покачав головой, заметил:

— Рискованное дело затеяли мы, хлопцы! Уж больно рискованное.

— Без риска нельзя, — проговорил Березкин.

— А ты помолчи, цыган! — прикрикнул старик.

Березкин рассмеялся.

— Спланировали-то мы ладно, а вот как оно обернется… — осторожно продолжал Фома Филимонович.

Хитрый старик решил, видимо, прощупать мое настроение.

Я ответил:

— Все будет зависеть от тебя, Филимоныч. На тебя вся Москва смотрит. А мы уж не оплошаем…

— А я что? Я маленький человек…

— Нечего вам казанской сиротой прикидываться! — выпалил Березкин.

— Помолчи, цыган! — огрызнулся старик.

Теперь уже все рассмеялись.

С полчаса ушло на черчение подробного плана Опытной станции. Фома Филимонович водил прутиком по песку, я задавал вопросы, а Логачев переносил все на листок бумаги. Старик тщательно провел разведку и без запинки перечислил весь личный состав Опытной станции, показал, где и кто размещен.

— Да, запамятовал, — спохватился ой. — Завтра Штейн уезжает. Если верить Похитуну, то в город, а из города в ту деревню, где было имение Эденберга.

— Хм… Интересно. Это зачем же? — поинтересовался Березкин.

— Бог его знает.

— Это мне не нравится, — сказал я. — Уж лучше бы он остался в своем осином гнезде.

— Вот такие дела… — покачал головой Фома Филимонович и спросил Таню: — Как уха, стряпуха?

— Еще минут пять, деда, — откликнулась Таня и присела возле старика. — У тебя дела плохие? — спросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.

— Кто это тебе в уши надул? У меня дела преотличные! — И Фома Филимонович неожиданно и громко рассмеялся.

У костра что-то зашипело.

— Уха бежит! Спасайте! — взметнулась с места Таня. А вместе с ней и Березкин. Чугунок окутало облаком пара вперемешку с дымом, но Березкин ловко выхватил его и поставил в сторонку.

— Видать, весь жирок убежал, — с сожалением проговорил Фома Филимонович и почесал затылок.

Все достали из-за голенищ деревянные ложки.

— Да здравствует уха и ее творец — Таня! — провозгласил Сережа Ветров.

Все расселись вокруг чугунка. Ели с завидным аппетитом, и через короткое время чугунок опустел. Старик облизал свою ложку, спрятал ее и пошел закладывать лошадь.

— Чугунок оставлю вам, — бросил он на ходу. — Авось пригодится.

Пока Кольчугин запрягал лошадь, я рассказал ему кое-какие подробности предстоящих операций, посоветовался с ним.

— Ты гляди, Кондрат, чтобы хлопцы в субботу в меня не стреляли. Вот будет тогда потеха!

Я проводил старика до лесной дороги. Перед прощанием Фома Филимонович предупредил меня:

— Ночью огня не разводите. Боже упаси! Хоть и тихо кругом, а все же…

— Знаю, знаю, Филимоныч, — успокоил я его.

— И близко к станции не суйтесь. Ну и за внучкой приглядывай, Кондрат.

Я заверил Фому Филимоновича, что все будет в порядке, пожал его шершавую, покрытую мозолями руку и пожелал счастливого пути.

42. Рекогносцировка

В среду утром, пока Таня варила кашу, мы выкупались в озере, поплавали и распугали всех уток. Когда перевалило за полдень, Логачев, Березкин и я отправились в разведку, которая на языке военных называется рекогносцировкой. Таня и Сережа остались в лагере.

Было бы неправдой сказать, что в предвидении близких событий я оставался спокоен. Конечно, я очень тревожился, но старался ничем не выдать своего беспокойства. Налет на осиное гнездо — сложная операция, которая может окончиться и не так, как мы бы хотели. И в то же время я твердо верил в успех дела. Тревожился, но верил. Ни на одно специальное задание в тылу противника я не шел с такой твердой верой в успех, как на это. Значительно неувереннее чувствовал я себя и в дни пребывания в «осином гнезде», и при выполнении предыдущих заданий.

Можно объяснить это тем, что раньше в большинстве случаев я действовал один, только дважды — с Криворученко, а сейчас меня окружали друзья. Пусть нас было немного, это неважно. Но наш маленький отряд был крепко спаян чувством боевого содружества, каждый чувствовал рядом крепкое и надежное плечо товарища. Как много это значит!

Собственно, своих друзей, исключая Фому Филимоновича, я знал очень мало. Но главное я уже ясно видел: их, таких непохожих друг на друга, с такими разными характерами, привычками, возрастом, роднили драгоценные качества, присущие миллионам советских людей, — честные убеждения, чистые помыслы и стремления, любовь к Родине.

Ради этой любви они готовы были идти на все испытания и жертвы. Разведчиками в неприятельском тылу они стали по велению сердца. Они гордились своим участием в разведывательной группе, и в их стойкости и надежности я не сомневался.

Это были простые, трудящиеся советские люди. Никто из них нисколечко не походил на загадочных и таинственных разведчиков-сверхчеловеков из некоторых приключенческих книжек: ни Логачев, работавший до войны инспектором техконтроля на фабрике, ни Березкин, перевозивший на тракторе-тягаче кругляк с места порубки на лесной склад, ни Ветров и Таня — вчерашние обыкновенные школьники, ни, наконец, старик Кольчугин, бывший столяр городского коммунхоза. Никто из них не думал и не помышлял стать разведчиком. Но пришли грозные дни народной, священной войны — и они просто и естественно встали в ряды бойцов советской разведки.