Праведник. История о Рауле Валленберге, пропавшем герое Холокоста - Джон Бирман

Они были вновь арестованы в декабре того же года и обвинены в сотрудничестве с немцами, но ряд иностранных деятелей заступился за них.

Молотов впервые дал ответ по их делу в феврале 1943 г. Он заявил тогда, что военная коллегия Верховного суда приговорила обоих к смертной казни в декабре 1941 г. Однако из дела видно, что приговор суда является фальшивкой. Вместо этого Молотов с одобрения Сталина написал фиктивный текст, который замаскировал реальный ход событий.

В декабре 1941 г. Берия распорядился, чтобы Эрлиха и Алтера заключили в одиночные камеры тюрьмы НКВД в Куйбышеве под номерами (41 и 42). Никаких документов об арестованных нет, и на допросы они не вызывались. Эрлих покончил жизнь самоубийством в мае 1942 г. Поскольку Алтер сделал ряд нужных заявлений, Берия распорядился осуществлять личный надзор за ним и улучшить условия его пребывания в тюрьме. В действительности Алтер был казнен в феврале 1943 г. Начальник НКВД в Куйбышеве послал министру госбезопасности Меркулову свидетельство об этом, а также личное дело Алтера. Его личные вещи были сожжены.

Другое дело касается американского заключенного Оггинса, которого в 1939 г. приговорили к восьми годам заключения в лагере. Американцы знали об этом, но советская сторона в 1947 г. не считала целесообразной передачу Оггинса, поскольку он сотрудничал с советской разведкой. Вместо этого Абакумов в письме Сталину и Молотову в мае 1947 г. предложил решение проблемы Оггинса — попросту казнить его, а американцам сказать, что заключенный умер в лагере от туберкулеза еще в 1946 г. Для большей достоверности ответа необходимо сфальсифицировать медицинский документ, показывающий, что Оггинса лечили от туберкулеза, а также свидетельство о смерти.

ЧТО ГОВОРЯТ НЕМЕЦКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ В БЕЛОЙ КНИГЕ 1957 г.

Допросы сокамерников Рауля Валленберга 22 и 23 июля (в Белой книге приводится 27 июля) 1947 г., как уже сказано, представляют собой знаменательное и уникальное событие. В Белой книге 1957 г. об этом говорится следующее.

Рихтер: «27 июля 1947 г. в 10 часов вечера меня вызвали на допрос в Лефортовской тюрьме. Этот допрос вел полковник из Министерства внутренних дел (НКВД). Рядом с ним стоял переводчик в звании подполковника, который хорошо говорил по-немецки. Меня спросили, с кем я сидел в одной камере во время моего заключения. Я перечислил фамилии и при этом назвал также фамилию Валленберга. Тогда меня спросили, кому я рассказывал что-либо о Валленберге и что Валленберг рассказывал мне». Затем Рихтер был изолирован на восемь месяцев. Согласно записям в регистрационном журнале Рихтера допрашивал Кузьмишин 22 июля с 22 час. 10 мин. до 22 час. 30 мин.

Хорст Кичман: «Около 11 часов вечера 27 или 28 июля 1947 г. меня вызвали на допрос. Допрос вел полковник. Кроме него в допросе участвовал начальник подотдела в звании майора. Они оба были из Министерства внутренних дел. Меня спросили, с какими заключенными я сидел в одной камере во время моего пребывания в тюрьме. Когда я назвал фамилию Лангфельдера, ведущий допрос спросил меня, что тот мне рассказывал. Тогда я в основном передал, что Лангфельдер рассказывал мне о Рауле Валленберге и их совместной деятельности. Затем ведущий допрос потребовал рассказать, кому я, в свою очередь, говорил о Лангфельдере и Валленберге…». Кичман был также изолирован на восемь месяцев. Согласно записям в журнале Кичмана допрашивал Кузьмишин 22 июля с 23 час. 00 мин. до 23 час. 20 мин.

Эрхард Хилле: «27 июля на допрос вызвали сначала Краффта и через четверть часа и Пелконена. Пелконена допрашивали два высокопоставленных функционера НКВД. Они его спросили, что Лангфельдер рассказывал ему о секретаре шведской миссии и о том, знал ли Пелконен его фамилию. Пелконен ответил, что он не знает фамилию. После допроса Пелконен вернулся в одиночную камеру на нижнем этаже Лефортовской тюрьмы, и он кинулся с оконного уступа на каменный пол, что вызвало перелом черепа.

Хубера допрашивали высокопоставленные функционеры НКВД в Министерстве внутренних дел 27 июля 1947 г., в тот же день, что и Пелконена. При этом полковник, одетый в форму, выступал в качестве переводчика, а собственно ведущий допрос был в гражданской одежде. Согласно тем сведениям, которые сообщил мне Хубер, по моим предположениям, в гражданской одежде мог быть генерал Карбулов (правильная фамилия: Кобулов)… который, вероятно, был представителем НКВД при начальнике, занимавшемся военнопленными, генерале Петрове… Ведущий допрос спросил Хубера, с кем он сидел вместе в Лубянке в 1945 г.». (Ведущего допрос интересовали Лангфельдер и Рауль Валленберг.)

Эрнст Хубер: «В Лубянской тюрьме меня опять допрашивали. В 6 часов вечера в конце июля 1947 г. меня вызвали вновь на допрос. Однако меня привели не в обычное помещение для допросов, а в комнату на третьем этаже. Ведущим допрос был молодой белокурый великан, который был в гражданской одежде. Переводчик был в звании майора. Сначала ведущий допрос спросил меня, с кем я сидел в одной камере в Лубянской и Лефортовской тюрьмах». (Затем на допросе речь шла о том, что он узнал от Лангфельдера о Рауле Валленберге, после чего последовала изоляция до апреля 1948 г.) Согласно записям в регистрационном журнале и личном деле, Карташов допрашивал Хубера 22 июля целых шесть часов, с 20 час. 10 мин. до 02 час. 00 мин. Частично совпадает по времени допрос Карташовым Шлиттера, он же Шойер, в тот же самый вечер с 20 час. 05 мин. до 21 час. 15 мин. Шлиттер сидел вместе с Густавом Рихтером, первым сокамерником Рауля Валленберга, и его упорно подозревали в том, что он был информатором МГБ и тюремного начальства в камерах.

Другими заключенными, которых допрашивали 22-23 июля, были:

— Отто Хатц, оба дня;

— Шандор Катона (одно время находился в одной камере с Лангфельдером), оба дня;

— Вилли Рёдль, 22 июля, а также

— сам Вильмош Лангфельдер, 22 и 23 июля (в течение 14 часов в этот день его допрашивал Карташов).

Несколько смущающее обстоятельство состоит в том, что все эти заключенные называют 27 июля (в одном случае другое число — 28-е) в качестве даты допросов. Вспомнить точную дату (согласно документам — 22-е) безусловно трудно, но память изменила всем одинаково!

По рассказам заключенных, а также согласно их личным делам, власти затем позаботились об изоляции узкого круга лиц, состоявшего из бывших сокамерников Рауля Валленберга и Лангфельдера, а также тех, кто косвенным путем знал об этих двоих. Впоследствии их большей частью сводили вместе в группы по двое или по трое в московских тюрьмах. Можно также отметить, что Хилле и Лойда, находившиеся во время этих допросов в Красногорске, осенью были возвращены в Москву и затем помещены вместе со своими прежними сокамерниками. Даже после того, как многие из них в 1951 — 1953 гг. были перевезены во Владимир, они содержались в строгой изоляции, поодиночке или вместе. В качестве примера можно привести Хубера (свидетеля о Лангфельдере), который оказался в строгой изоляции во Владимире с мая 1951 г. по октябрь 1952 г., после чего его сокамерником стал заключенный, содержавшийся под номером. Шлиттер, который сначала содержался вместе с Раулем Валленбергом, а затем с Хубером, был изолирован в Александровском централе. Других изолировали попарно, например Гроссхейм-Криско и Шакача, Хилле и Пелконена, а также Лойду и Хофштеттера. В частности, Рихтера изолировали во Владимире по приказу ведущего допрос и переводчика Соловова, коллеги Копелянского, с указанием на то, что он был связан с особо важным заключенным, но вскоре его поместили вместе с Кичманом. С другой стороны, следует помнить, что большинство заключенных с 1953 г. стали один за другим выходить на свободу.

Эти обстоятельства, взятые в совокупности, т.е. отрицание пребывания Рауля Валленберга в Советском Союзе, утверждение о вероятности его убийства в Венгрии, допросы сокамерников и их последующая изоляция, замарывание данных в регистрационных журналах, отсутствие записей, куда были направлены личные вещи Валленберга, устные сведения о том, что пакет с материалами, относящимися к Раулю Валленбергу, был передан начальнику архива МГБ в 1947 г., смерть Рёдля и Лангфельдера несколько месяцев спустя, как представляется, могут даль достаточно определенные указания. Но отмеченные обстоятельства — это не то же самое, что веские доказательства (документы) смерти Рауля Валленберга в июле 1947 г.

То, что мы знаем, можно также в принципе объединить с гипотезой о том, что, например, было принято решение где-то изолировать Рауля Валленберга. Если власти приняли такие меры предосторожности в отношении сокамерников и, кроме того, налицо были попытки стереть по возможности большую часть документальных следов пребывания Рауля Валленберга в тюрьме, то было бы в высшей степени нелогично и рискованно помещать Рауля Валленберга в лагерь или тюрьму, где существовал риск, особенно в лагере, его контактов с другими заключенными (хотя и есть ряд подобных свидетельств). Более логичным было бы заключение Рауля Валленберга в эффективную изоляцию или, возможно, в одно из закрытых психиатрических учреждений, про которые, однако, также нельзя сказать, что они герметично закрыты. Это рассуждение несколько меняется, если предположить, что у руководства МГБ в 1947 г. не было причин опасаться, что иностранные военнопленные будут выпущены на свободу в течение обозримого времени. Однако вряд ли дело обстоит именно так, поскольку некоторых таких заключенных стали выпускать уже в 1947-м, а отдельных — еще в 1946 г. Во всяком случае, меры по изоляции самого Рауля Валленберга следовало бы предпринимать более жесткие, чем его сокамерников (эта гипотеза рассматривается в следующем разделе). Владимирская тюрьма, наряду с Лубянкой, Ивановом или Александровским централом, была наиболее подходящим местом для изоляции особо важных или опасных заключенных.