Бунт на «Баунти» - Бойн Джон

– Ну, сказать по правде, – начал я, не испытывая никакого стыда, поскольку что случилось, то и случилось, – полицейские ярыжки схватили меня за то, что я спер у француза часы, а этот француз пришел к судье, который приговорил меня к двенадцати месяцам тюрьмы, и предложил мне взамен отправиться с вами в плавание.

– Француз? – спросил капитан Блай.

– Мистер Зелес, – ответил я.

– А, Маттье, – кивнул капитан. – Да, мы с ним знакомы не так уж и давно, однако он показал себя достойным человеком. Сэр Джозеф Банкс очень любит его.

– Тот, который оплатил нашу миссию?

– Тот, который… да, Тернстайл, ее оплатил он.

– И вот что смешно, если бы мистер Зелес не принял во мне участия, я сейчас уже вышел бы из тюрьмы. Срок, к которому меня приговорили, оказался, как теперь выясняется, короче того, что я отбываю здесь.

– Он не желал тебе зла. Думаю, и мистер Зелес, и сэр Банкс очень расстроятся, узнав, что с нами случилось.

– Да от кого же они это узнают, сэр? – удивился я. – Бунтовщики-то наверняка в Англию не вернутся.

– В Англию вернемся мы, Тернстайл, – уверенно произнес капитан. – И все им расскажем.

– И что тогда будет, сэр?

– Кто знает? – ответил он и пожал плечами. – Я бы сказал так: адмиралы отправят корабль на поиски мистера Кристиана и его сообщников. И повести его хотел бы я.

– Вы, сэр?

– Да, я, сэр, – быстро подтвердил капитан. – Думаешь, я не стал бы стремиться к этому?

– Я думаю, вы были бы правы, капитан, если б не пожелали еще раз увидеть эту проклятую Богом часть белого света. Я-то уж точно не пожелал бы.

– Еще пожелаешь, Тернстайл.

– Ну уж нет, сэр, – заявил я. – Не хочу с вами спорить, мистер Блай, но после возвращения в Портсмут, если, конечно, мне оно суждено, я не то что плыть в эти края, но и смотреть-то на воду не собираюсь. Я даже в ванну буду влезать с отвращением.

Капитан покачал головой.

– Посмотрим, посмотрим, – сказал он.

День 26: 23 мая

К этому времени нам казалось, что за днями, когда погода не мучает нас, неизменно последуют их противоположности, и океан снова примется бросать баркас из стороны в сторону, и мы снова будем вцепляться в борта, надеясь, что день нашей погибели еще не пришел. А затем я, измотанный, изголодавшийся, отыскивал у кормы место поудобнее, преклонял голову и закрывал глаза, отчаянно жаждая сна и покоя. В одну из таких минут я и услышал тихий разговор между капитаном и мистером Фрейером.

– Неделю, – сказал капитан. – Самое большее две.

– Две недели? – прошептал мистер Фрейер. – Капитан, у некоторых моряков сил осталось дня на два, ручаюсь. Как же мы протянем две недели?

– Протянем – выбора-то у нас нет, – смиренно ответил капитан. – Изменить ни вы, ни я ничего тут не можем. Что я, по-вашему, должен сделать?

Мистер Фрейер тяжело вздохнул. Капитан был прав. Мы влипли в эту историю все вместе, и никто не сказал бы, что мистер Блай получает от нее какую-то выгоду, а мы – один лишь урон.

– Возможно, нам следует изменить курс, – наконец заметил штурман. – Наше плавание начинает казаться бесцельным.

– Оно не бесцельно, – тут же ответил капитан, и я уловил в его голосе нотку раздражения, которым давно уж не отмечались отношения между ним и штурманом. – Мы пройдем севернее Новой Голландии, минуем проход Эндевор, а от него направимся к Тимору. Там есть голландское поселение. Нас накормят, выходят и отправят домой на одном из их кораблей.

– Вы в этом уверены, сэр?

– Так поступили бы мы, если бы в какое-то наше поселение приплыл баркас с полумертвыми голландцами. Все, что мы можем, – надеяться на их христианское милосердие. Перемена курса была бы катастрофой, мистер Фрейер.

– Я понимаю, – печально отозвался тот. – Просто я, как и все мы, устал бесконечно бороздить эти воды.

– Вам хочется домой, – заметил капитан. – Как и всем нам. – Он помолчал немного и спросил: – Вы еще будете плавать после возвращения?

– Возможно, – ответил штурман. – Я и жена… мы провели вместе так мало времени.

– Да, я слышал о вашей повторной женитьбе, – сказал капитан. – Меня это порадовало. Я встречал однажды первую миссис Фрейер, она показалась мне очень доброй женщиной.

Мистер Фрейер не произнес ни слова, наступило долгое молчание, которое нарушил капитан:

– Вы счастливы с новой женой?

– Очень, – отв етил штурман. – Когда Аннабель умерла, я думал, что больше мне такого счастья не узнать. Но потом повстречал Мэри и после недели нашей супружеской жизни покинул ее ради этого плавания. Как по-вашему, мистер Блай, я глупец?

– Не глупец, нет, – сказал капитан. – Люди, подобные вам и мне… мы служим королю и морю. Наши жены должны понимать это. Миссис Блай знала, за кого выходит замуж.

– Но ведь у нас так мало лет впереди, – отозвался явно питающий слабость к обстоятельным размышлениям мистер Фрейер, – так почему же мы должны проводить его среди других мужчин, в тысячах миль от дома? Почему мы делаем это, оставляя в Англии радости домашнего очага и семейной жизни?

– Потому что такими нас сотворили, – ответил капитан, самим тоном своим давая понять, что так уж устроен мир и разговоры об этом он считает бессмысленными. – Как по-вашему, многие ли из тех, что плывут сейчас с нами, после возвращения домой снова выйдут в море?

– Ни один, сэр, – ответил штурман.

– А я бы сказал – большинство. Это у них в крови. Попомните мои слова, через год, в это самое время, они будут плыть на другом корабле, искать волнующих приключений, а жен своих и возлюбленных оставят дома.

Лежа на дне баркаса, я прикинул, так ли это, и пришел к заключению, что капитан, наверное, прав, но ко мне сказанное им не относится. Я попытался представить себе мое собственное будущее, однако тут меня одолел сон.

День 27: 24 мая

День ужасной тревоги, клянусь, мы едва не допустили ссору, подобных которой наша посудина еще не видала. Около полудня я сидел рядом с парусным мастером Лоуренсом Ле-Боугом, обмениваясь воспоминаниями об острове Отэити и радостях, которые мы там вкушали, пока не начались нынешние наши тревоги. Прошло немалое время – большее, возможно, чем следовало бы, – прежде чем я заметил, что мистер Ле-Боуг лишился чувств и ни слова из моей болтовни не слышит.

– Капитан! – закричал я во весь голос, чтобы слова мои долетели от кормы, где мы сидели, до носа, обычного места мистера Блая. – Капитан! Сюда!

– В чем дело, мальчик? – обернулся он.

– Мистер Ле-Боуг, сэр! По-моему, он взял да и умер!

Все головы поворотились ко мне, и, клянусь, в глазах некоторых моряков я увидел жадную надежду: ведь если Ле-Боуг нас покинул, в нашей посудине прибавилась одна восемнадцатая свободного места, которая позволит нам вытягивать руки-ноги, плюс одна восемнадцатая провизии, которую мы сможем съесть.

– Расступитесь, парни, – сказал хирург Ледуорд, направился к нам, опустился на колени и пощупал пульс мистера Ле-Боуга, на шее и на руке. Мы молча ожидали результата осмотра, но, прежде чем сообщить его, доктор приник ухом к груди пациента и только затем повернулся к капитану: – Он не мертв, сэр. Но состояние его прискорбно, это точно. Глубокий обморок. Я бы сказал, что организм несчастного полностью обезвожен и истощен.

– Великолепный диагноз, хирург, – язвительно заметил Вильям Пекоувер. – И долго надо проторчать в университете, чтобы так много узнать о человеческом теле?

– Угомонитесь, милейший, – приказал мистер Фрейер, хотя, если честно, мистер Пекоувер говорил дело. В конце концов, все мы были истощены. И все обезвожены. Чтобы установить это, больших дарований не требовалось.

Капитан колебался лишь несколько секунд, а после достал из корзины немного хлеба и воды; хлеба этого навряд ли хватило бы, чтобы удовольствовать мышь-полевку, однако в глазах каждого из нас он составлял целое пиршество, нам такое его количество выдавалось на целый день. Воды было не больше, чем налил бы в чашку минутный дождь, но и она казалась нам целым океаном сладостного питья.