Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

юные леди, которых ограбили на большой дороге среди белого дня, в другом пожилая супружеская чета, ставшая жертвой ночного взлома. В обоих случаях смертный приговор был сначала вынесен, впоследствии отменен, а преступники были отпущены на свободу, где благополучно вернулись к прежнему образу жизни. «Два вышеописанных случая – есть прямое доказательство того, что бездумное злоупотребление властью подрывает всю систему уголовного правосудия и ставит общественное благо в зависимость от волеизъявления отдельных людей»[1085]. Словно желая сгустить краски, Мэдан обращается к нашумевшей в свое время истории Патрика Маддана, буквально вынутого из петли сердобольным шерифом под одобрительные крики толпы. Мэдан не жалеет красок, живописуя этапы его преступной биографии: «После освобождения вышеупомянутый Патрик организовал чудовищный по своей жестокости бунт в Мурфилдсе, за что был приговорен заключению в Ньюгейте, откуда сбежал в 1780 г., после чего промышлял взломами, сколотил банду из юнцов, совершил налет на магазин, был взят с поличным и приговорен к смертной казни, которую заменили на ссылку; откуда он сбежал, проделав отверстие в днище корабля, через некоторое время пойман и оказался на судебном слушании в Олд-Бейли…. Выслушав смертный приговор, наш герой мгновенно растерял браваду и, пав на колени, молил о помиловании, которое было ему даровано. Его отправили в Африку, после чего сведения о нем крайне разнятся… Кто-то утверждает, что его вздернули на корабельной рее, другие же не без основания уверяют, что он процветает в Англии»[1086]. Возвращаясь к персонажу анекдота «известного барристера» Мэдан уверяет своих читателей: «Доводы этого негодяя вполне созвучны мыслям всех преступников королевства, что побуждают их упорствовать в своих злодеяниях, а газеты лишь поддерживают их уверенность в том, что их освободят, едва судьи покинут город»[1087].

На протяжении всего эссе, Мэдан задается поиском причин падения авторитета уголовных законов. В собственных нелестных метафорах в отношении уголовно-исполнительной практики Мэдан не щадит чувства и репутацию законодателей и законоисполнителей: «уголовные законы – ни что иное, как огородное чучело, которое пугает только вначале, а когда его вид станет привычным, не вызывает и тени страха у самых робких представителей племени пернатых»[1088]. Несколько страниц спустя не менее сильный образ: «Наши уголовные законы подобны гадюкам, у которых вырвали ядовитые клыки, они не причинят ни малейшего вреда тем, кто бросает им вызов»[1089]. Для «накала страстей» Мэдан цитирует монолог персонажа комедии У. Шекспира «Мера за меру»:

«Имеем мы суровые законы,

Узду для необъезженных коней,

Но дремлют лет четырнадцать они,

Как дряхлый лев, который из пещеры…

Так законы наши,

Мертвы в возмездье, сами омертвели;

И вольность водит правосудье за нос.» [1090]

Суд присяжных. Лондон XVIII век[1091]

Итак, причина современной автору преступности – мертвые, то есть неработающие законы. Российский юрист А.Ф. Кистяковский в диссертационном исследовании о смертной казни приводит интересные данные: в Лондоне с 1749 по 1772 гг. было приговорено к смертной казни 1 тыс. 121 человек, из них действительно казнены 678 человек[1092]. Британская историография приводит в доказательство исследования историка права В. Гэтрелла: по его подсчетам, в Англии в период между 1780 и 1830 гг. к смертной казни были приговорены 35000 человек, но фактически в исполнение была приведена только пятая часть приговоров[1093]. Таким образом, как справедливо отмечал Дж. Тревельян «для уголовных преступников было легко с помощью мудрых законодателей ускользнуть на основе чисто формальных юридических ухищрений из сетей старинной и хорошо разработанной процедуры. Из шести воров, приведенных в суд, пять могли тем или иным путем спастись, тогда как одного несчастного вешали»[1094]. Только вот для Мэдана подобные законодатели отнюдь не мудрые, а порочные и не соответствующие своему долгу и высокому званию.

Веком раньше англиканский священник Э. Янг, сравнивая суд присяжных с двенадцатью апостолами, убеждал свою паству, что земной суд выступает «прологом» и подготовкой к страшному суду, а принятие земного наказания может предотвратить (искупить) наказание в вечности. Модель земного суда, с судьей во главе и присяжными вокруг, он уподоблял небесной модели, когда Христос, окруженный ангелами, будет вершить свой суд[1095]. Сравнение присяжных с апостолами было сравнительно устоявшимся, подкрепляло веру в непорочность и неподкупность представителей Закона. Выступая в суде присяжных в Оксфорде, красноречивый проповедник Томас Биссе сравнил иерархию судов «со ступенями, восходящими к Соломонову трону», а через нее к Богу: «…ибо нет служителя правосудия, который не был бы служителем Господа Бога»[1096]. В своем трактате Мэдан также использует библейскую риторику, однако нарочито подчеркивает государственную (светскую!) природу правосудия: «Мудрость нашей конституции заключается в том, что полнота исполнительной власти – в руках Короля, который делегирует ее другим магистратам, действующим от его лица; относительно уголовных законов главные из этих магистратов – двенадцать судей Англии… эти апостолы мудрости избираются из самых компетентных и знающих юристов. и дают торжественную клятву отправлять правосудие»[1097]. Мэдан в деталях описывает визит судей Королевской скамьи, «внушающий ужас виновным и гарантирующий защиту и безопасность невинным в каждом уголке королевства». Под звуки труб разъездные судьи, облаченные в мантии, и местные присяжные направляются в церковь, затем возвращаются в помещение суда, иногда украшенное цветами и душистыми травами, где торжественно оглашаются их полномочия. В самых торжественных выражениях судья рассуждает о природе преступления, о назначении законов и пытается донести до приговоренных мысль о необходимости достойно провести последние часы. При этом, проповедническим тоном подчеркивает автор, речь должна произвести впечатление не только на преступников, но и на всю аудиторию: «… на протяжении оставшейся жизни они будут избавлены от соблазна вступить на скользкую дорожку, поскольку узрят воочию, к чему она приводит. ужасные слова приговора прозвучали, преступников увели и толпа расходится по домам, унося на устах скорбную новость. неотвратимость наказания очевидна, и все графство ощущает долговременный эффект уголовного правосудия, а другие судьи, вдохновленные его примером, продолжают хранить и передавать справедливость и истину от поколения к поколению»[1098].

Анализируя практику современных судебных процессов, Мэден горько сожалеет о том, что подобная процедура более не внушает священного трепета и не имеет ожидаемого дидактического эффекта. Критике проповедника подвергаются судьи – эти «апостолы мудрости», которые вместо того, чтобы выносить вердикт, исходя из верности даваемой ими присяге, руководствуются соображениями личного характера, такими, например, как человеческое сочувствие, усталость, нежелание «брать на душу грех». Священник-кальвинист так строг в своих требованиях к священной процедуре отправления правосудия, что осуждает даже такие, на его взгляд, «пагубные