Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения - Вячеслав Рыбаков

— «Флаг, флаг выше. Пусть видят наш, красный», — вслух прочитал Ламсдорф. — Это?

— Да, это.

— Надо полагать, имеется в виду, что флаг красный? — уточнил министр.

— Надо полагать. У вас нет никаких ассоциаций?

— Признаться, нет.

— Я тоже пас, — сказал Ламсдорф. — Хотя это, конечно, зацепка. В справочнике Гагельстрема…

— Стоп-стоп, Иван Вольфович. Дело в том, что красная символика широко использовалась ранними коммунистами в ту пору, когда коммунизм — протокоммунизм, вернее — пытался в разных странах оспаривать властный контроль у исторически сложившихся административных структур. Это была дичь, конечно, хотя и обусловленная катастрофическими социальными подвижками второй четверти прошлого века… но, если бы это удалось — тут бы коммунизму и конец. Вскоре стало ясно: чем большее насилие пропагандирует учение или движение, тем больше преступного элемента втягивается в число его адептов, необратимо превращая всю конфессию в преступную банду, — ибо, чем более насилие возводится в ранг переустройства мира, тем более удобным средством для корыстного насилия учение или движение становится.

— Я где-то читал эту фразу…

— Еще бы, Иван Вольфович! На юрфаке-то должны были читать! «Что такое „друзья народа“ и чем они угрожают народу», Владимир Ульянов. Храмовое имя — Ленин.

— Мне его стиль всегда казался тяжеловатым, — бледно улыбнулся Ламсдорф.

— От «Агни-йоги» тоже голова трещит, — обиделся я.

— К делу, господа, к делу! — нетерпеливо сказал министр.

— Я и говорю о деле, Анатолий Феофилактович. Под красным знаменем, например, геройски погибали на баррикадах лионские ткачи в восемьсот тридцать четвертом году — отнюдь не преступники, а простые, справедливые, доведенные до отчаяния нищетой труженики. Были и другие примеры. И вот. Может быть, возможно, не исключено, существует некая вероятность — что сохранилась некая герметическая секта, блюдущая учение коммунизма в первозданной дикости и совершенно уже выродившаяся… ну, что-то вроде ирландских фанатиков, еще в середине нашего века взрывавших на воздух лондонские магазины.

Министр задумчиво попыхивал трубочкой, так и стоя посреди кабинета, уперев одну руку в бок и хмурясь. Зато лицо Ламсдорфа просветлело:

— Как удачно, что государь поручил это дело вам!

— Хотелось бы думать, — проговорил я.

Министр вдруг двинулся вперед и, продолжая хмуриться, подошел ко мне вплотную. Я снова поднялся. Он взял меня за локоток.

— Буде так, могут открыться совершенно чудовищные тайны, — негромко и отрывисто сказал он. — Полковник, вы уверены?.. Вы готовы вести дело дальше — или вам, как коммунисту…

— Более, чем готов, — ответил я. — Это дело моей чести.

Еще секунду он пытливо смотрел мне в лицо, потом отошел к дивану и уселся, снова закинув ногу на ногу. Тогда и я сел.

— Что вы намеренны предпринять для проработки этой версии? — спросил он.

— Я намерен обратиться за консультацией непосредственно к шестому патриарху коммунистов России, — решительно ответил я.

Снова мои собеседники некоторое время молча переваривали эти слова. Потом Ламсдорф спросил:

— А это удобно?

— Это неизбежно. Если он и не знает ничего об этом — я склонен думать, что не знает, — то, по крайней мере, он лучше всех прочих в состоянии указать мне людей, которые могут что-либо знать. В патриаршестве существует отдел по связям с иностранными епархиями — чтобы его работники начали выдавать мне информацию, мне тоже потребуется поддержка патриарха. Кроме того, есть такая богатейшая вещь, как слухи и предания — и опять-таки мимо патриарха они не проходят.

— Что ж, разумно, — сказал министр. — Когда вы намерены отбыть в Симбирск?

— Надеюсь успеть нынче же. По крайности — первым утренним рейсом, в шесть сорок. Время дорого. Что-то мне подсказывает, что время дорого.

— Бог в помощь, Александр Львович, — сказал министр и, вынув из кармана «луковицу» часов, глянул на циферблат. Поднялся.

— Благодарю, Анатолий Феофилактович. Теперь у меня к вам тоже вопрос. Мне действовать как представителю МГБ, или просто как частному лицу, ищущему беседы члену конфессии?

Министр задумался, похоже — несколько с досадой. Видимо, вопрос ему показался прямым до бестактности — он хотел, чтобы я принял удобное для кабинета решение сам.

— Обратитесь лучше как частное лицо, — нехотя проговорил он после долгого, неловкого молчания. — Понимаете… пронюхают газетчики и пойдет волна — дескать, имперская спецслужба снова вмешивается в дела конфессий. Забурчит Синод, из Думы запросы посыплются. Их же хлебом не корми… Доказывай потом в пятидесятый раз, что ты не верблюд.

— Хорошо, Анатолий Феофилактович, я так и поступлю, — сказал я. Он резко вмял часы обратно в карман.

— До траурной церемонии осталось сорок минут, а мне еще надобно побриться и переодеться. Иван Вольфович, вы идете?

— Да, разумеется.

— Тогда встречаемся внизу. А вы, Александр Львович?

— Я выражу свои соболезнования погибшим форсированным ведением дела, — проговорил я.

3

Над заячьим островом утробно рокотали басы прощального салюта. Тоненько дребезжали стекла. Траурная процессия вытянулась от Исакия по всей набережной и через весь Троицкий мост. Приехала королева Великобритании со старшей дочерью, красивой и скупой на проявления чувств — ее в свое время прочили в невесты великому князю, Приехал кронпринц Германии, не слишком успешно прячущий под холодной маской свою потрясенность трагической гибелью кузена — сам Вильгельм-Фридрих уже не в силах был покидать потсдамского дворца, словно пригоршня елочных украшений двигались, держась поплотнее один к другому, родственные монархи Скандинавии, председатель Всекитайского Собрания Народных Представителей почтительно поддерживал под локоток Пу И — совсем уже одряхлевшего, высохшего, словно кузнечик, укутанного до глаз, но все же рискнувшего лично отдать последнюю дань уважения, решившись не передоверять дела сыну, прибыл микадо, а следом за ним — многочисленные короли Индокитая. Едва ли не все короны мира, печально склоненные, одной семьею шествовали по тем местам, где я пешком ходил домой, и их охлестывал сырой балтийский ветер.

Поглядывая на экран стоявшего в углу кабинета телевизора, я прежде всего вызвал к себе начальника группы «Буки» поручика Папазяна.

— Вот и для вас появилась работа, Азер Акопович. Причем не только для вас лично, но и для всей группы разом. Веселее будет. Сделайте-ка мне выборку из всех возможных криминальных сводок вот по какому примерно принципу: покушения на убийство или попытки диверсий, в том числе удачные, при не вполне ясных и совсем не ясных мотивах. В первую голову ищите случаи, когда преступник после совершения преступления оказывался в невменяемом состоянии или погибал, либо умирал при невыясненных обстоятельствах.