Отель «Нью-Гэмпшир» - Джон Уинслоу Ирвинг

мне думаешь, — все повторяла и повторяла она. — Оставь меня, ладно? — попросила меня Фрэнни.

Но это было единственное, чего я никогда не смог сделать.

* * *

— В любом половом акте участвуют четыре-пять различных полов, — сказал нам шестой член Симпозиума по восточно-западным отношениям.

Это была настолько исковерканная фрейдовская заумь — другого Фрейда, — что нам пришлось попросить Фрэнка перевести это еще раз, так как с первого раза мы ничего не поняли.

— Именно так он и сказал, — заверил нас Фрэнк. — В любом половом акте на самом деле участвует целая куча различных полов.

— Четыре-пять? — спросила Фрэнни.

— Когда мы спим с женщиной, — сказал шестой радикал, — мы имеем дело сами с собой, какими станем в будущем, и с собой, какими были в детстве. А также, разумеется, с тем, какой станет наша любовница потом и какой она была в детстве.

— «Разумеется»? — переспросил Фрэнк.

— Так, значит, каждый раз, когда трахаешься, в этом на самом деле участвуют четверо-пятеро человек? — спросила Фрэнни. — Звучит очень изнуряюще.

— Энергия, использованная на секс, — единственная энергия, которая не требует возобновления со стороны, обществом, — сказал нам довольно задумчивого вида шестой радикал. — Мы сами восстанавливаем нашу сексуальную энергию, — пояснил мужчина, взглянув на Фрэнни так, будто сказал самую глубокую мысль в мире.

— Кто бы мог подумать, — прошептал я Фрэнни, но она, такое ощущение, была очарована этими мыслями несколько более, чем полагалось бы.

Я боялся, что ей понравился этот радикал.

Его имя было Эрнст. Просто Эрнст. Нормальное имя, но без фамилии. Он не спорил. Он чеканил отдельные бессмысленные предложения, спокойно высказывал их и шел обратно к пишущей машинке. Когда радикалы во второй половине дня покидали «Гастхауз Фрейд», они надолго застревали в кафе «Моватт» (на другой стороне улицы) — сумрачном заведении с бильярдным столом, досками для дартс и вечной угрюмой когортой любителей чая с ромом, играющих в шахматы или читающих газеты. Эрнст редко присоединялся к своим коллегам в кафе «Моватт». Он писал и писал.

Если Визгунья Анни уходила домой последней из проституток, то Эрнст покидал отель последним из радикалов. Если утром Визгунья Анни часто встречала приходящего на работу Старину Биллига, то по вечерам она не менее часто встречала Эрнста, когда тот наконец собирался уходить. Вид у него был какой-то потусторонний; когда он разговаривал со Швангер, их голоса были такими тихими, что заканчивали беседу они почти всегда шепотом.

— Что Эрнст пишет? — спросила Фрэнни у медведицы Сюзи.

— Порнографию, — ответила Сюзи. — Он тоже приглашал меня на свидание. А уж он-то меня видел.

Это заставило нас всех на мгновение притихнуть.

— Какого рода порнографию? — осторожно спросила Фрэнни.

— А что, милочка, их много разных? — спросила медведица Сюзи. — Самую худшую, — сказала Сюзи. — Извращенные акты. Насилие. Вырождение.

— Вырождение? — спросила Лилли.

— Это не для тебя, милочка, — сказала Сюзи.

— Расскажи мне, — попросил Фрэнк.

— Нет, это слишком извращенно, — ответила Сюзи. — Ты знаешь немецкий лучше меня, Фрэнк, сам и попробуй прочесть.

К несчастью, Фрэнк попробовал; Фрэнк стал переводить нам порнографию Эрнста. Позже я спросил Фрэнка, не думает ли он, что порнография Эрнста была началом настоящих неприятностей? Сумей мы как-нибудь проигнорировать ее, покатились бы все равно дела наши под гору или нет? Но новая религия Фрэнка, его антирелигия, уже наложила отпечаток на все его ответы (на любые вопросы).

— Под гору? — говорил Фрэнк. — Ну, это-то безусловно, что бы там ни. Если бы не порнография, так что-нибудь другое. Дело в том, что нам предписано катиться вниз. Ты видел что-нибудь, что катилось бы вверх? Что именно толкает вещи под гору, несущественно, — говорил Фрэнк со своей раздражающей бесцеремонностью. — Посмотри на это следующим образом, — внушал мне Фрэнк. — Почему кажется, что проходит половина жизни, пока ты выйдешь из этого вшивого подросткового возраста? Почему детство кажется вечностью, когда ты сам ребенок? Почему ты думаешь, что это занимает три четверти всего путешествия? А вот когда оно кончится, когда ребенок вырастет и внезапно окажется лицом к лицу с фактами… ну, — сказал мне Фрэнк совсем недавно, — сам знаешь эту историю. Когда мы были в том первом отеле «Нью-Гэмпшир», нам казалось, что наши тринадцать, четырнадцать и пятнадцать лет будут тянуться вечность. Сраную вечность, как сказала бы Фрэнни. Но как только мы покинули первый отель «Нью-Гэмпшир», — сказал Фрэнк, — наша жизнь побежала в два раза быстрее. Вот так оно и происходит, — утверждал Фрэнк. — Половину жизни тебе пятнадцать. А затем в один прекрасный день тебе вдруг взял и стукнул двадцатник; оглянуться не успел — вот и тридцатник. И потом уже годы свистят мимо, как уик-энд в хорошей компании. Не успеешь осознать, в чем дело, как начинаешь мечтать, чтобы тебе снова было пятнадцать… Падение? — говорил Фрэнк. — Это наверх подниматься долго, к четырнадцати годам, к пятнадцати, к шестнадцати. А оттуда, — скажет Фрэнк, — конечно, только вниз. И каждый знает, что спускаться намного быстрее, чем подниматься. До четырнадцати, пятнадцати, шестнадцати ты движешься вверх, а потом вниз. Вниз как вода, — скажет Фрэнк, — вниз как песок, — скажет он.

Когда Фрэнк переводил для нас порнографию, ему было семнадцать, Фрэнни — шестнадцать, а мне — пятнадцать. Лилли, которой было одиннадцать, еще не доросла до того, чтобы такое слушать. Но Лилли настояла на том, что если уж она достаточно выросла, чтобы слушать, как Фельгебурт читает «Великого Гэтсби», то она достаточно взрослая и для того, чтобы слушать фрэнковские переводы Эрнста. (Визгунья Анни с типичным лицемерием не позволила своей дочери Черной Инге услышать ни единого слова из этого перевода.)

Именем Эрнст пользовались только в «Гастхаузе Фрейд». Как порнограф он выступал под всевозможными псевдонимами. Я не люблю описывать порнографию. Медведица Сюзи сказала нам, что Эрнст читает в университете курс под названием «История эротизма в литературе», но порнография Эрнста не имела ничего общего с эротикой. Фельгебурт прослушала курс Эрнста по эротической литературе, и даже она признала, что собственные работы Эрнста совершенно не похожи на настоящую эротику, которая никогда не бывает порнографична.

От порнографии Эрнста болела голова и сохло в горле. Фрэнк признался, что даже у него начинает саднить в глазах, когда он это читает. Лилли прекратила слушать с первого же раза; а мне было холодно, и, сидя в комнате Фрэнка с мертвым портновским манекеном, который внимал его повествованию, как нехарактерно терпимая классная дама, я чувствовал тянущий по полу холодок. Я чувствовал, как что-то зябкое проходит сквозь брюки по моим ногам, через пол, по которому гулял сквозняк, сквозь фундамент, из-под земли, где царит тьма, где, как я воображал, лежат кости из древней