Миф об идеальном мужчине - Татьяна Устинова

Ларионов и Полевой переглянулись. Не зря они проработали вместе много лет, потому что этот обмен взглядами передал от одного к другому всю необходимую информацию, и эта информация были неутешительна.

Они вдруг бросились бежать, оставив недоумевающего Льва Ильича над раскиданными на столе бумагами, и тяжело затопали по коридору. Какой-то охранник попался навстречу, но Андрей толкнул его, и он упал, вернее, сел к стене, недоуменно тараща глаза.

– Пропустите! – тонким голосом крикнул от двери своего кабинета Лев Ильич. Он семенил по коридору навстречу переполошившейся охране. – Это уголовный розыск!

Лифта ждать было некогда, и они кубарем скатились по лестнице.

– Машина? – спросил Игорь. Они были на Тверском бульваре, а успеть им нужно было в Воротниковский.

– Какая, к черту, машина, – сказал Андрей. Пыхтя, он открывал дверь на улицу. Охранника почему-то не было как раз в том единственном месте, где он был по-настоящему нужен. Дверь наконец поддалась, и они вылетели на Тверской бульвар.

– Быстрей! – крикнул Андрей. – Давай за “Известия”, дворами!

Он увидел ее сразу, как только она вышла из аптеки. Она показалась ему намного лучше, чем на убогой паспортной фотографии, которую он так внимательно изучал. В душе у него даже шевельнулась жалость. Он ее сейчас убьет, а у нее такие славные волосы, и розовые щеки, и веселые глаза…

Он выстрелит, и все это умрет. Жалко.

Он заставил себя вспомнить, чья она дочь и чем она ему угрожает. Если он оставит ее в живых, она испортит, отравит вею его жизнь, как та, первая гадина испортила и отравила всю жизнь его родителей.

Он должен защищаться. Он не может позволить себе жалость. Он всегда до конца выполняет свой долг. Особенно долг перед семьей.

Она смотрела в небо и зябко ежилась в широкой, безразмерной куртке. Все-таки жаль, что она такая хорошенькая и что она так похожа…

Нет! У него нет права жалеть ее!

Он должен ее застрелить.

Это ведь так просто, она и не почувствует ничего. Он поудобнее перехватил пистолет рукой в тонкой перчатке. На стройке за хлипким забором что-то гудело и бахало, и он мимолетно улыбнулся. Он все точно рассчитал, как рассчитывал всегда. Выстрела никто не услышит.

Никто не узнает, что он убил ее, и в этой истории будет наконец поставлена точка.

Сейчас он сделает это и через пять минут будет спокойно пить кофе у Станиславского и наслаждаться чувством превосходства и победы.

Он посмотрел по сторонам.

Никого.

Он еще раз осторожно перехватил пистолет и шагнул вперед.

Здесь не было забора, это Андрей знал совершенно точно. Еще вчера он осматривал подходы к аптеке и никакого забора не было. Он даже застонал сквозь стиснутые зубы.

Будь оно все проклято! Будь проклята эта стройка, будь проклят этот забор, через который придется перелезать или ломать его!

Он подтянулся на руках и перенес большое, тяжелое тело на другую сторону. Оно всегда хорошо ему служило, хотя Андрей мало о нем заботился, больше нагружал, и теперь он уговаривал себя: ну побыстрее, побыстрее же, ну постарайся, ты же тренированный мужик, все можешь…

Как всегда в такие минуты, он ни о чем не думал, ничего не анализировал и ничего не боялся. Он знал, что должен успеть, и поэтому знал, что успеет. Рядом тяжело плюхнулся Полевой.

– Куда?!

– Правее!

В ботинках были вода и песок со стройки.

Он должен успеть и успеет.

Он точно знает, что это происходит именно сейчас.

На бегу он достал из-под куртки пистолет и снял его с предохранителя.

Клавдия вздрогнула и оглянулась. Прямо на нее шел неизвестно откуда взявшийся человек. Он был высокий и красивый, и в опущенной руке он держал что-то очень похожее на пистолет.

На Клавдию напал столбняк.

Она просто стояла и смотрела, как он приближался, стремительно и изящно, как танцор.

Деваться ей было некуда. Крикнуть она не могла, да никто бы и не услышал ее крика.

Она растерянно оглянулась по сторонам, потом снова посмотрела на него, зная, что сейчас он ее убьет.

И улыбнулась нерешительной улыбкой.

Жалко просто так умирать. Жалко, потому что только сейчас она поняла, что значит – жизнь. Андрей будет расстроен. Он будет расстроен и несчастлив, потому что счастливым его может сделать только она, а ее сейчас не станет. Это она понимала так ясно, как будто тот человек прямо сказал ей об этом.

Она зажмурилась и покрепче стиснула в карманах руки.

Ничего не поделаешь. По крайней мере она не будет смотреть, как он это сделает.

Ему нужна была еще секунда. Еще одна крошечная секунда, чтобы сделать это так же хорошо, как он сделал это два предыдущих раза. Она поняла, что он все равно убьет ее, и поэтому ничем ему не мешала – стояла не шевелясь и зажмурившись.

Она сразу все поняла…

Жаль только, что ему некогда объяснить ей, за что она должна расплатиться.

Что-то страшно грохнуло за его спиной, и от неожиданности он оглянулся. Он не должен был оглядываться, но все-таки оглянулся.

Клавдия открыла глаза и увидела, как через забор стройки стремительно прыгает Андрей, а за ним еще кто-то, и чудовищный, ненатуральный грохот заполняет узкий каменный двор, как будто начинается землетрясение.

Как в замедленном повторе, она видела, как ее убийца поворачивается и вскидывает руку с пистолетом, и страшный пустой глаз пистолета упирается ей прямо в лицо.

И снова обвал звуков, от которых что-то как будто лопается в ушах, Андрей что-то кричит, разобрать невозможно, и страшный глаз уже не смотрит ей в лицо, а убийца удивленно смотрит на свою руку, которую держит как чужую.

– Оружие на землю!!! На землю, мать твою! Лицом вниз!!! – слышит она, и с этой секунды замедленная съемка почему-то пошла в реальном времени.

Как будто вернулся на несколько секунд исчезнувший шум улицы, и привычные звуки стройки, и тяжелое дыхание Андрея и того, кто прыгал с забора следом за ним, и звук захлопнувшейся автомобильной двери – очевидно, шофер выскочил наконец узнать, что происходит.

И еще кто-то кричал. Тоненько, подвывая.

Клавдия оглядела двор, посреди которого в луже лежал один мужчина, а двое других стояли над ним, и вдалеке увидела невесть как попавшую сюда милую старушку Наталью Ивановну.

Она кричала и изо всех сил зажимала рот платком, как будто старалась затолкать крик обратно в себя.

– Твоя Наталья Ивановна в пятидесятых годах была опереточной примой, а ее мужа звали Илларион Джапаридзе. Тебе что-нибудь говорит это имя?

Клавдия кивнула, не понимая, какое отношение эти люди могли иметь к ней.